Башар Асад о новой архитектуре в Сирии и регионе после окончания войны

Вашему вниманию полный перевод большого интервью президента Сирии Башара Асада сирийским изданиям «Al-Souriya» и «Al-Ikhbariya» по ситуации в стране с учётом последних событий.

Оригинал интервью можно найти здесь (для тех, кто знает арабский язык, или просто хочет посмотреть его вживую).

Перед тем, как вы начнёте читать, дам зарисовку общего контекста, который поможет лучше понять разговор. За последние полгода Сирия пережила сразу несколько фундаментальных сдвигов, которые повлияли на политические расклады в стране:

• начало «топливного кризиса» из-за санкций США против Ирана (февраль-апрель), который вынудил Дамаск покупать нефть у сирийских курдов, контролировавших нефтегазовые месторождения в Восточной Сирии, а также задуматься над восстановлением торговых связей с Ираком и Турцией;
• эскалация боевых действий на северо-западе Сирии, и ликвидация очередного анклава боевиков в провинции Хама (май-июль), в результате чего сирийские правительственные войска впервые за всю войну вернулись на территорию провинции Идлиб, усилив свои переговорные позиции и ослабив турецкие;
• кадровые перестановки руководства разведки и спецслужб (июнь-июль), убравшие «токсичных» для Запада сирийских генералов и поставивших более лояльных Москве людей;
• обострение противостояния про-иранских олигархов и пророссийской части сирийского генералитета (июль-август), ставшего началом масштабного «наезда» правительства на предприятия олигарха и двоюродного брата президента Сирии Рами Махлюфа под соусом борьбы с коррупцией;
• открытие границы с Ираком (сентябрь), восстановившей коммуникацию между Дамаском и Багдадом через международную магистраль;
• начало работы Сирийского конституционного комитета (октябрь) – детища российско-турецко-иранских переговоров в «астанинском формате», призванного выработать новую Конституцию страны как политическое урегулирование конфликта;
• вторжение Турции на северо-восток Сирии и уход США (октябрь), открывший дорогу к разделу зон интересов в северной Сирии между РФ и Турцией, а также маргинализации позиции Штатов.

Это интервью даёт понимание не только позиции официального Дамаска в контексте произошедшего, но и позволяет просмотреть контуры будущих договорняков Сирии с Турцией, а также взгляд сирийского политического руководства на будущее государства после войны, свои отношения с Москвой и Тегераном.

Журналист: Здравствуйте и добро пожаловать на специальное интервью с Президентом Сирийской Арабской Республики, доктором Башаром Асадом. Спасибо, что приняли нас, г-н Президент. Ваше последнее интервью с сирийскими СМИ было несколько лет назад, поэтому у нас накопилось к вам множество вопросов. Начнём с политики, а потом перейдём на более конкретные её аспекты.

Б. Асад: Всегда рад. Давайте говорить с вами открыто и прямо.

Журналист: Ещё раз спасибо, что согласились на интервью. Поскольку именно политика сейчас на слуху у всех, мы начнём со следующих вопросов.

Пару дней назад Соединённые Штаты сообщили о смерти лидера «Исламского государства» Абу Бакра Аль-Багдади. И они поблагодарили за помощь в убийстве Аль-Багдади Россию, Сирию, Ирак, турков и курдов. Трамп поблагодарил Сирию, но мы не слышали никаких комментариев со стороны официального Дамаска. Что вы думаете об этой благодарности со стороны Трампа? Действительно ли Сирия участвовала в операции?

Б. Асад: Абсолютно нет. Мы узнали об этом (о проведении операции – авт.) из СМИ. Возможно, причина, по которой они упомянули всех как соучастников операции, кроется в желании нагнать правдоподобности, чтобы никого не смущать, и дать этим странам почувствовать себя частью «великой» спецоперации, как её пытались представить американцы. И таким способом всем как бы засчитывают борьбу с терроризмом. Не нужно нам делать такой чести. Мы как раз и являемся теми, кто и так борется с терроризмом.  У нас нет, и не было никаких связей с американскими институциями.

Более того, мы до конца не знаем, действительно ли имела место эта операция или нет? Никаких летающих объектов радары не фиксировали. Почему не показали останки Аль-Багдади? Такой же сценарий применялся с бин Ладеном. Если они собираются использовать какой-то повод, чтобы не показывать тело, то давайте вспомним, как был схвачен Саддам Хусейн, и как они показывали всю операцию по его поимке от А до Я, демонстрируя видео и фото после его поимки. Тоже самое произошло, когда они убили его сыновей несколькими месяцами позже, показав их тела. Так что, не совсем понятно, почему они скрывали всё, что касалось бин Ладена, а сейчас – Аль-Багдади. Это часть приёмов, которые используют американцы. Мы не должны им верить, пока они не предоставят конкретных доказательств. С ними работает только один принцип: американские политики виновны, пока не доказано обратное, а не наоборот.

Журналист: Г-н Президент, но если Аль-Багдади действительно был убит, означает ли это конец для его организации, или здесь как всегда: придут новые, заранее избранные лидеры и новые структуры на место выгоревших к этому времени старых?

Б. Асад: Во-первых, Аль-Багдади олицетворяет «Исламское государство», а «ИГ» олицетворяет конкретную идеологию – экстремистскую ваххабистскую идеологию. Этому типу мышления более 200 лет. Пока эти идеи живы и не стёрлись в памяти, смерть Аль-Багдади или даже смерть самого «ИГ» не будет иметь никакого эффекта на экстремистские идеологии.

Что касается самого Аль-Багдади. Мы же все знаем, что он сидел в американских тюрьмах в Ираке, и они выпустили его в обмен на то, что он сыграет свою роль. Таким образом, он был тем, кто мог быть заменён в любой момент. Действительно ли он был убит? Был ли он убит более традиционным или нетрадиционным методом? А может, он был похищен? Или его спрятали? А возможно, его отпустили и сделали пластическую операцию? Бог его знает. Американская политика не отличается от того, что мы видим в Голливуде – всё зависит от воображения. Это даже не научная фантастика, чисто воображение. Поэтому, вы можете видеть американскую политику в Голливуде, и наоборот: наблюдать Голливуд в американской политике. Я считаю, что вся эта история с операцией – это трюк. Аль-Багдади будет воспроизведён под другим именем, а «ИГ» возрождена под другим названием в другом месте, но с такой же идеологией и целями. Ведь режиссёр один и тот же – США.

Журналист: Многие поднимали вопросы относительно российско-турецких соглашений, в частности того факта, что они предполагают закрепление статуса-кво в том районе, где произошла агрессия Турции – между городами Таль-Абьяд и Рас Аль-Айн на территории глубиной в 32 км. Некоторые люди расценили это как легитимизацию турецкой оккупации. Например, из-за того, что в соглашениях по этой части территории не нашли места для Сирии. Что вы думаете по этому поводу?

Б. Асад: Во-первых, принципы России в этой войне были известны всегда, ещё до того, как они начали поддерживать сирийскую армию в 2015 году. Эти принципы основываются на международном праве, защите суверенитета Сирии и её территориальной целостности. И они не менялись ни тогда, ни потом, ни с учётом последних событий. Однако российская политика учитывает оперативную реальность на местах. Эта реальность показала нам два процесса: вывод вооружённых группировок с севера на юг под присмотром сирийской армии, а также, как следствие, занятие армией позиций на севере, на территориях, которые не были оккупированы Турцией (в соответствии с Сочинскими соглашениями, сирийские курды вывели все свои силы с приграничных с Турцией территорий, а на большую часть приграничной полосы вернулись сирийские войска – авт.).

Эти два процесса являются позитивными, но они не упраздняют негативные последствия турецкого военного присутствия, разве что их не вынудят уйти тем или иным способом. Эти соглашения временные, а не постоянные. К примеру, вспомните договорённости о зонах де-эскалации (российско-турецко-иранские соглашения июня 2017 года, которые создали четыре большие «зоны де-эскалации» для снижения уровня насилия и интенсивности боёв – авт.). Их тоже все считали постоянными, якобы они дадут террористам возможность остаться на тех территориях на неопределённый срок. Но на самом деле они позволили нам защитить мирное население и начать переговоры с террористами, дабы позже вынудить их уйти. Таким образом, надо различать конечные и стратегические цели с одной стороны, и тактические задачи с другой стороны.

В краткосрочной перспективе эти соглашения являются позитивом, и я объясню, почему. Вторжение Турции отражает не только захватническую алчность турков, но и желания американцев. Отношения РФ с Турцией успешны по той причине, что они не противоречат запросам Турции. С другой стороны, они же позволяют переиграть американцев на севере Сирии. Давайте я объясню так.

Вот, было недавнее предложение Германии, моментально поддержанное НАТО. Немцы не представили бы его, кроме как от имени американцев, потому что НАТО – это Америка. Предложение предполагало восстановление безопасности региона под международным контролем. Это означает, что эта территория не контролировалась бы сирийским государством, а значит, сделала бы отделение этого всего региона реальностью. Так что, с помощью этих договорённостей с Турцией, Россия, удовлетворив запросы Анкары, переиграла США и положила конец призывам к международному контролю над этой территорией, что и продвигала Германия. Вот почему эти соглашения – позитивный шаг. Разумеется, они не позволяют достигнуть всего и сразу, в плане вынудить турков немедленно уйти. Но они минимизируют ущерб и открывают дорогу к освобождению региона в будущем, на что мы и надеемся.

Журналист: Вы утверждаете, что договорённости являются временными, но при этом Турция ведь никогда не соблюдала их. Из чего следует такой вопрос: что, если Турция продолжит оставаться на оккупированных в результате агрессии территориях? Вы несколько раз повторяли, что сирийское правительство использует все доступные возможности для самообороны. Но на практике, разве турецко-российские соглашения не заблокировали вам саму способность использовать эти самые возможности?

Б. Асад: Взглянем ещё на один пример – провинция Идлиб. На переговорах в Астане было заключено соглашение о том, что турки должны покинуть этот регион. Они не соблюдали договорённости, и тогда мы начали его освобождать самостоятельно (30 апреля – 30 августа 2019 года сирийские правительственные войска провели наступательную операцию «Рассвет Идлиба», в ходе которой захватили десятки городов и посёлков южной части провинции, несмотря на соглашения Турции и РФ – авт.). Произошла задержка на год: из-за политического процесса, политических переговоров и множества попыток вынудить террористов уйти из этого региона. В итоге, все возможности были исчерпаны. В конце концов, мы освободили часть территорий военным путём. Тоже самое произойдёт и в северных районах после того, как будут исчерпаны политические варианты урегулирования ситуации.

Надо понимать, что с самого начала войны Эрдоган старался вбить клин между сирийским и турецким народами, сделать их врагами, столкнув их в прямом военном сражении. В начале войны турецкая армия поддерживала сирийскую армию и сотрудничала, насколько могла, пока не произошёл этот переворот Эрдогана, направленный против армии. Таким образом, нам необходимо двигаться и дальше в этом направлении, и не допустить, чтобы Турция стала вражеским государством. Эрдоган и его группа – вот, кто враги, потому что именно он руководит этой политикой, но на сегодняшний день большинство политических сил в Турции настроены против политики Эрдогана. Таким образом, важно не допустить становления Турции как нашего врага, и вот здесь свою роль выполняют наши друзья – Россия и Иран.

Журналист: Продолжая эту тему, г-н Президент: учитывая действия турков, и в частности Эрдогана, в последнее время, такие как туркизация захваченных территорий, возведение там университетов, навязывание определённых языков местным, становится очевидно, что подобные действия совершает далеко не тот, кто планирует уходить. Это как раз о том, что вы только что сказали – что Турция рано или поздно уйдёт. А что же насчёт этих их действий?

Б. Асад: Если бы он (Эрдоган – авт.) действительно планировал уходить, они бы давно покинули Идлиб. Возможно, вы скажете, дескать, в Идлибе ведь технически нет турецкой армии. Но это одно поле боя. Вся Сирия – один, целостный театр военных действий. От самой южной точки страны до самой северной, Турция является американской прокси в этом конфликте. И где бы мы не воевали, мы сталкивались с этими прокси. Так что, если он не уйдёт, когда мы исчерпаем все другие возможности, останется только война, это очевидно само по себе. Я хочу сказать, что в ближайшем будущем мы должны предоставить достаточно возможностей и поля для политического процесса в разных формах. Если это не приведёт ни к каким результатам, тогда всё ясно – это враг, и с ним надо воевать, тут иного выбора не будет.

Журналист: Тем не менее, некоторые поговаривают, что уход войск США, за которым последовала агрессия Турции, а затем заключение турецко-российских соглашений – это всё часть договорённостей между США, РФ и Турцией. Что вы можете сказать по этому поводу?

Б. Асад: Эти утверждения должны были показать, что русские якобы согласились на турецкое вторжение и закрыли на него глаза. Но это неправда. На протяжении более чем года, Россия серьёзно беспокоилась по поводу этой ситуации. Мы все знали, что затея Турции реальна, и что она была связана с намерениями и указаниями США. Некоторые люди, вероятно, критикуют Россию за последствия вторжения и за их позицию в ООН (Россия и США вместе заблокировали резолюцию Совбеза ООН, осуждавшую Турцию за вторжение в Сирию – авт.).

Однако, как я уже сказал, Россия учитывает реалии на местах. Соответственно, они подготовят все политические условия для того, чтобы турки в конце концов ушли, минимизируя потери от действий Турции или её правления из-за их упорного стремления нанести вред и оккупировать больше земель. Но русские точно не были частью этой сделки. Все договорённости с участием России являются публичными. Российско-турецкие соглашения и их условия были обнародованы немедленно. Соглашения между нами и курдами при поддержке России тоже были сразу же опубликованы. В политике РФ нет скрытой повестки, и это даёт нам определённые гарантии.

Журналист: Да, а о встречах США и Турции вообще не сообщают.

Вы часто повторяли, что создание буферной зоны было целью Эрдогана с самого начала войны против Сирии. Президент Обама выступал против буферной зоны, а сегодня её уже реализуют на местах. Получается, Обама был лучше, чем Трамп?

Б. Асад: Не стоит делать ставки на американских президентов. Во-первых, когда Эрдоган заявляет, что он сообщил американцам о своём намерении вторгнуться, он таким способом пытается представить Турцию как некую супердержаву, делая вид, что он принимает самостоятельные решения. На самом деле, это просто спектакль, разыгрываемый между турками и американцами. В самом начале (конфликта – авт.) Запад никому не разрешал вмешиваться в ситуацию, надеясь, что протесты распространятся и дадут результат. С демонстрациями всё пошло не так, как они хотели, и тогда они обратились к вооружённым выступлениям. Когда и это не сработало, они начали поддерживать террористические экстремистские организации с их безумной идеологией, дабы решить вопрос военным путём. Им не удалось снова. Вот, где была, кстати, роль «Исламского государства» летом 2014 года, пытавшегося помешать сирийской армии. Они в этом преуспели, и тогда вмешалась Россия. Когда все ставки были провалены, они обратились к Турции, чтобы она опрокинула стол. В этом и состоит их роль.

А что касается Трампа. Вы задали мне вопрос, на который я дам ответ, который может показаться странным. Я считаю, что он – лучший Президент США. Не потому, что у него самая лучшая политика, а потому что он самый честный. Все американские Президенты совершали разного рода преступления, и всё равно получали Нобелевские премии мира и представляли себя как поборников прав человека, защитников благородных, уникальных американских ценностей, или западных ценностей в целом. В реальности же, это просто группа преступников, работающих на интересы американских лобби, таких как крупных нефтяников или оружейников. А Трамп говорит честно – мол, им нужна нефть. Это реальность американской политики, которая не менялась с конца Второй Мировой войны. Дескать, нам нужно избавиться от этого или того человека, или мы предлагаем услуги за деньги. Это реалии американской политики. А что ещё мы можем пожелать, кроме как честного противника? Поэтому, разница лишь в форме, реальность вся та же.

Журналист: Лидер расформированных «Сирийских демократических сил»  Мазлюм Абди заявил в интервью СМИ, якобы Трамп пообещал ему, что перед выводом своих войск, он позвонит русским, дабы решить курдский вопрос путём заключения договорённостей между курдами и сирийским правительством, чтобы дать курдам возможность обороняться. Действительно ли была такая сделка? И какова судьба неподконтрольных правительству регионов Джазиры которые были под контролем отрядов СДС? Передали ли эти районы под контроль Сирии, и если да, то на каких условиях? Произошло ли возвращение сирийских государственных институтов на эти территории, или только военных?

Б. Асад: Вы имеете в виду американско-курдские договорённости?

Журналист: Американцы пообещали найти решение курдского вопроса, попросив Россию помочь им заключить договор с сирийским правительством, чтобы они могли защищаться.

Б. Асад: Не важно, имели ли эти разговоры место или нет. Всё, что говорят американцы – сомнительно. Говорят ли они это другу или врагу, это ненадёжно. Поэтому, мы не тратим своё время на подобные размышления. Единственным соглашением РФ с курдами было то, где мы говорили о роли России в достижении договорённостей с курдскими группировками, называющими себя «Сирийские демократические силы», и о развёртывании сирийской армии. Нельзя говорить «с курдами», это неправильно, мы не можем о них говорить, как о едином блоке.

Разумеется, сирийские войска не могут быть развёрнуты просто для того, чтобы выполнять функции  обеспечения безопасности. Присутствие сирийской армии отражает присутствие сирийского государства, а значит и всех его составляющих и услуг, предоставляемых им. Такое соглашение и было достигнуто. Мы вернулись практически во все регионы. Существуют несколько препятствий. Мы вмешались, потому что у нас давние связи с местными группировками, установленные ещё до турецкого вторжения. Иногда, они идут на контакт, а иногда нет. Но в любом случае, мы вернёмся на все территории, и это будет означать полноценное возвращение сирийского государства. Я ещё раз повторю: этот процесс будет постепенным. К тому же, ситуация не будет прежней. Существуют проблемы на местах, с которыми нужно совладать, и это займёт некоторое время. Появилось несколько вводных на местах, там, где государство отсутствовало. Там вооружённые группировки, и мы не ожидаем, что они разоружаться в один миг. Наша политика должна быть постепенной и рациональной, учитывая все эти факты. Но конечная цель – вернуть всё так, как было, до полного возвращения государственной власти.

Журналист: И это после всего, что произошло? Курды атаковали сирийское государство, сирийских граждан и сирийскую армию. На протяжении всей войны они играли негативную роль, и были американскими марионетками. И после всего этого, можем ли мы, сирийцы, вновь жить бок-о-бок с курдами?

Б. Асад: Если честно, этот вопрос поднимается довольно часто, иногда и в частных разговорах. То, что произошло во время войны – искривление понятий. Говорить о том, что эти группировки имеют какую-либо характеристику – позитивную или негативную – необъективно и не рационально. Это также не патриотично. Среди курдов действительно были люди, которые стали американскими агентами и марионетками. Однако и среди арабов в регионе Джазира (название плато в исторической Месопотамии, охватывающей Ирак, Сирию и Турцию. В Сирии «Джазирой» называют провинции Аль-Хасака, Дейр-аз-Зор и часть Ракки на северо-востоке страны – авт.),  такие тоже были, и  в других регионах Сирии. Это правда для большей части сирийского общества.

Ошибку, которая была сделана, совершили не курды, а их представители, взявшие на себя ответственность от имени всех жителей Джазиры. А американцы деньгами и оружием (конечно, деньги давали не США, а монархии Залива) помогли установить власть этих людей над всем сирийским обществом на тех землях. На самом деле, мы имеем дело с многочисленными курдскими партиями. А что касается самих курдов, то у них всегда были хорошие отношения с сирийским государством. Они всегда находились в тесном контакте с нами и предлагали множество хороших, патриотических идей. В некоторых регионах, куда зашла сирийская армия, реакция курдов была не менее радостной и счастливой, чем реакция людей в других районах. Так что, эта оценка не совсем точная. Мы сможем вновь жить бок-о-бок друг с другом. А если мы будем говорить, что не сможем, тогда Сирия никогда не станет стабильным государством.

Журналист: Но в чём тогда суть разногласий с курдами, ещё до войны? В чём корень этой проблемы?

Б. Асад: Несмотря на то, что мы на протяжении десятилетий защищали курдов, хотя могли заплатить за это высокую цену в 1998 году (тогда Сирия и Турция заключили Аданское соглашение о сотрудничестве в борьбе с курдскими сепаратистами – авт.), мы всё равно оставались с ними всё это время, оставаясь приверженными идеям защиты культурных прав этой части сирийского общества.

Посмотрим, в чём они обвиняют сирийское государство? В шовинизме, а ещё иногда обвиняют саму партию БААС в шовинизме, хотя перепись населения, которую провели в 1962 году, не относится к партии БААС, поскольку она ещё не была тогда у власти («специальная перепись» населения в курдской провинции Аль-Хасака 1962 года во времена правления проамериканского президента Назима Аль-Кудси закончилась тем, что курды не смогли подтвердить свои документы о проживании и были лишены гражданства – авт.). Они обвиняют нас в ущемлении их культурных прав.

Хорошо, давайте предположим, что они правы. Могу ли я, как человек, быть одновременно открытым ко всему новому и консервативным? Нет, не могу. Может ли государство быть одновременно толерантным и закрытым? Нет, не может. Возьмём к примеру, народ, который также является частью сирийского общества – армяне. Армяне всегда были патриотами. Они доказали это без тени сомнения во время войны. В то же время, этот народ имеет собственные общины, собственные церкви и, что самое важное, собственные школы. Если вы посетите любое армянское мероприятие, например свадьбу – а бывал на таких, так как у меня много друзей-армян, то вы услышите, как они поют свои традиционные песни, а затем начинают петь и национальные песни, даже политического характера. Существует ли форма свободы, которая предвосхищает эту? Сирийские армяне стали частью сирийского общества. Они интегрировались в него, но не растворились в нём. Они сохранили все свои особенности. Почему мы должны быть открытыми здесь и не толерантными с другими?

Реальная причина проблемы кроется в присутствии сепаратистских элементов. Существуют карты, на которых Сирийский Курдистан является частью Большого Курдистана. А здесь уже начинаеся наша обязанность защищаться и сохранять территориальную целостность государства, и быть в курсе сепаратистских настроений. Однако проблем с мультикультурализмом Сирии у нас вообще нет. Совсем наооборот, многогранность Сирии – это её преимущество. Мы не относимся к этому враждебно, но надо понимать: прекрасное и красивое разнообразие – это одно, а сепаратизм и фрагментация страны – это другое. Вот здесь начинаются проблемы.

Журналист: Хорошо, продолжая тему, которые вы озвучили, г-н Президент, по поводу «жить все вместе». Вы утверждаете, что в конце концов, мы должны будем договориться и жить вместе. Проблема здесь не только с курдским вопросом. Значительная часть населения много лет жила на территориях, неподконтрольных сирийским властям. Что насчёт них? Какой у государства есть план по их реинтеграции на базе идеи «жить вместе»? Особенно это касается детей, ведь это наше будущее поколение. Каков план по отношению к этим людям?

Б. Асад: На самом деле, главная проблема именно с детьми, а потом уже с молодыми людьми во вторую очередь. Существует несколько проблем, и одна из них – это то, что это поколение не понимает значения государственной власти и верховенства закона. Они не жили под властью государства, они жили при правлении вооружённых группировок. И самое чудовищное и страшное влияние это оказало на детей, которые в некоторых регионах даже не смогли выучить арабский язык, а кто-то подхватил неправильные идеи – экстремистские идеологии, или концепции, направленные против государственной власти и своей родины, которые им навязывались в формальной школьной программе из-за рубежа. Мы обсуждали это в течение последних двух недель, поскольку эта проблема действительно массовая, особенно сейчас, с учётом разворачивания сирийских войск на севере.

Министерства занимаются этим вопросом, в частности Министерство образования, Минобороны и МВД. Я думаю, в ближайшее время будет официальное заявление, в котором мы представим план, как с этим быть. Конечно, на начальном этапе это будут ряд административных мер для интеграции этих людей в государственную систему. Например, определить, кто может служить в сирийской армии? Кто может пойти в сирийскую полицию? Кто и как сможет учиться в сирийских школах? Те, кому сейчас 12 лет и больше: как они смогут интегрироваться в систему, если не знают ничего о нашей школьной программе? Тоже самое и по начальным школам. Я думаю, решение должно лежать в идеях ассимилировать всех в пределах национальной системы, и должны быть выработаны специальные меры для того, чтобы реинтегрировать людей постепенно. Я убеждён, что в ближайшие пару дней у нас будут ответы на эти вопросы.

Журналист: Возвращаясь к политике, и к Соединённым Штатам, в частности. Президент Дональд Трамп сообщил о своём намерении оставить какую-то часть войск, а другую часть переправить к границам с Иорданией и Израилем, и часть солдат будут охранять нефтяные поля. Каково ваше отношение к этому, и как Сирия будет реагировать на это незаконное присутствие?

Б. Асад: Невзирая на эти заявления, факт остаётся фактом: американцы – оккупанты, и не важно, где они стоят – на севере, на юге или на востоке. Снова-таки, нам не стоит обращать внимания на эти заявления, а решать вопросы с учётом оперативной реальности. Когда мы закончим с регионами, которые стоят у нас в приоритете с военной точки зрения, я не стану тут геройствовать и рассказывать вам, что мы отправим туда армию и будем сражаться с американцами. Речь идёт о сверхдержаве. Есть ли у нас возможности сражаться с ними? Думаю, тут всё очевидно для нас, как сирийцев.

Выбираем ли мы путь сопротивления? Если мы это сделаем, судьба американцев будет такой же, как и в Ираке. Однако для концепции сопротивления необходим соответствующий способ мышления. Не быть чьими-то прокси или агентами, а наоборот – идея народного патриотического государства, способного оказывать сопротивление. Естественная роль государства при таком раскладе – это предоставлять все возможности и создавать все условия для любых народных движений сопротивления оккупантам. Если мы рассмотрим колониальный, меркантильный менталитет американцев, предписывающий колонизацию земель ради денег, нефти и других ресурсов, мы не должны забывать, что главные агенты влияния, приведшие их сюда – турки и другие силы в регионе – действовали через сирийских агентов и иностранцев, предателей Сирии. Решать все остальные вопросы – это пытаться излечить симптомы, но не саму болезнь. Мы должны работать с сирийцами, чтобы изменить суть сирийского мышления и снова сформулировать основы патриотического сирийского общества: возродить патриотизм, единство мнений и не допустить появления новых сирийских предателей. Обеспечить идею того, что все сирийцы – патриоты, что предательство – это не вопрос просто мнения или разницы политических взглядов. Мы все должны быть объединены против оккупации. Я уверяю вас, американцы покинут Сирию, поскольку у них больше не будет возможностей оставаться тут. Хотя США – это сверхдержава, они не смогут более позволить себе оставаться в Сирии. Мы уже видели подобное в Ливане, а затем и в Ираке. Я считаю, что сопротивление – правильный путь.

Журналист: На прошлой неделе, вы совершили неожиданный для сирийцев и всего мира визит на передовую в провинцию Идлиб. Выступая перед солдатами, вы сказали, что хотя сражения происходят на востоке, Идлиб – это форпост врага на западе, цель которого – рассеять сирийские войска. Некоторые расценили ваш визит как сигнал к началу операции в Идлибе. Правда ли это?

Б. Асад: Нет, никакой связи между моим визитом и началом операции нет. Во-первых, я совершаю подобные поездки очень часто в самые опасные горячие точки, потому что я считаю, что эти герои исполняют самые сложные задания из всех, и для меня естественно думать о том, как бы их проведать. Это стало для меня нормой.

В частности, визит в Идлиб был нужен, потому что, как я понимаю, мир начал забывать о об этой провинции, концентрируя всё внимание на вторжении Турции, хотя Идлиб – это часть турецкой военной кампании, там стоят их войска, хоть они и называются по-другому: «Аль-Каида», «Ахрар Аш-Шям» и т.д. Я уверяю вас, что эти боевики по духу ближе к Эрдогану, чем к турецкой армии. Нам не стоит это забывать, что в политическом плане именно Идлиб – это главное поле сражения, так как он связан с боями на северо-востоке в регионе Джазира. В этом и кроется причина, и я хотел это подчеркнуть, моего визита – напомнить о том, что несмотря на важность и широту охвата операции в Джазире, она не должна нас отвлекать от Идлиба.

Журналист: Г-н Президент, вы сказали, что никакой связи между вашим визитом и началом вероятного военной наступления в Идлибе нет, но есть ли связь между вашим визитом и встречей Турции и РФ, которая произошла на следующий день?

Б. Асад: Вообще-то, я просто забыл о том, что в это же время проходил саммит. Я знал, что он должен был состояться где-то во вторник, но…

Журналист: …но ваши заявления произвели впечатление, будто бы ваш визит – это такая демонстрация вашего неприятия турецко-российского саммита.

Б. Асад: Это правда.

Журналист: Или даже сигнал в знак протеста против саммита.

Б. Асад: В некоторых статьях и комментариях писали даже, что это выражение какого-то моего негодования по поводу саммита, и что якобы встреча даже была направлена против нас. На самом деле, никакого негодования не было, а моя критика Эрдогана уже давно известна. Я заявил тогда, что он – вор, который стремится украсть у нас всё, что касается Сирии. Он – вор. Я не называл его по имени, я описывал его сущность. Это прилагательное, и это описание правдивое. А как называть того, кто крадёт заводы, поля и наконец землю? Благодетелем? Он вор, по-другому его нельзя назвать.

В прошлый раз, в своём выступлении перед Народной Ассамблеей я назвал его политическим бандитом. Так вот, он превосходит этот бандитизм во много раз. Он всем лжёт и всех шантажирует. Он лицемер, притом, публичный. Мы не придумывали эпитетов, он сам так себя ведёт. Поэтому, я просто описал его поведение.

Что касается соглашения: как я и сказал, мы считаем, что российское участие в чём бы-то ни было отвечает нашим интересам, поскольку у нас общие принципы и общая война. Таким образом, вмешательство России сыграло нам на руку, и мы стали частью этого процесса. В противовес тому, что вы сказали, я заявляю: мы были рады этому саммиту (Сочинская встреча Путина-Эрдогана 22 октября, на которой было подписано соглашение о разделе сфер влияния в северо-восточной Сирии – авт.), и нас в целом устраивают российско-турецкие отношения, невзирая на позицию некоторых людей, утверждающих, что русские умиротворяют турков. Не имеет значения, умиротворяют ли русские турков или же играют с ними в тактические игры. Важна только стратегия. Поэтому я и сказал, что между моим визитом на передовую и саммитом нет никакой связи.

Журналист: Давайте продолжим по теме Идлиба, но уже с несколько иного ракурса. Специальный представитель ООН по Сирии Гейр Педерсен в своём интервью о ситуации в Идлибе, назвал её сложной. Я упомяну несколько моментов из его заявлений: он призвал заключить соглашение, гарантирующее безопасность мирных жителей, рассуждал о присутствии там террористических организаций и говорил о важности недопущения тотальной военной кампании, которая, по его мнению, лишь усложнит ситуацию и будет иметь серьёзные гуманитарные последствия. Что вы думаете о его ремарках, и будете ли вы останавливать или откладывать проведение операции под международным давлением или из-за комментариев Педерсена?

Б. Асад: Если у Педерсена есть способ и план разрешить проблему, избежав полномасштабной военной операции, то это хорошо. Но почему он не решает проблему? Если у него есть чёткий план, мы не имеем ничего против. Всё очень просто. Он может, например, поехать в Турцию и попросить турков повлиять на террористов, или помочь отделить боевиков от гражданских. Пусть мирные жители остаются в одних районах, а боевики – в других. Было бы даже лучше, если бы он сумел обозначить, кто является боевиком, а кто нет. Борьба с терроризмом не достигается всякими теориями, формулировкой риторических заявлений или проповедованием.

А что касается перспектив отложить операцию: если бы мы сидели и ждали заявлений от каждого иностранного государства – американцев, британцев, французов и их союзников – то нам никогда бы не удалось освободить ни одного региона с самого начала войны. Это давление не имеет эффекта. Иногда, мы учитываем политические условия. Как я уже говорил, мы всегда даём возможность попробовать политическое решение, но когда все эти опции проваливаются, военные действия становятся необходимыми для защиты гражданского населения, потому что я не могу защищать людей, если они находятся под контролем боевиков.

Логика Запада – умышленно и преступно перевернута с ног на голову. Они говорят, что военная операция должна быть остановлена ради защиты гражданских, потому что для них нахождение мирных жителей под контролем террористов – это форма их защиты. На самом же деле, всё с точностью до наоборот. Это военная интервенция имеет целью защиту гражданских. А оставляя их под контролем террористов, вы лишь усиливаете их власть и становитесь соучастником убийства мирных жителей.

Журналист: Если вы не ждёте решения международного сообщества, то, значит, вы ждёте решения России? Может ли позиция РФ привести к приостановке военной операции? Мы видели ранее, как военные наступления в Идлибе останавливались, и некоторые поговаривали, что русские оказывали с этой целью давления после соответствующих договорённостей с турками. Это правда?

Б. Асад:  «Давление» неправильное слово. Мы, русские и иранцы вовлечены в одни и те же военные и политические баталии. Мы всегда находимся в диалоге друг с другом, определяя условия, позволяющие начинать операции. Несколько раз мы договаривались о тайминге тех или иных операций, которые затем откладывались по военно-политическим причинам. Такие переговоры – это норма. Существуют вопросы, которыми мы занимаемся на внутреннем уровне, которыми иранцы занимаются на региональном, и русские – на международном. У нас интегрированный подход, базирующийся на диалоге.

За прошлый месяц у меня было пять встреч с российскими и иранскими представителями, то есть каждую неделю. В промежутке между встречами происходили различные военные и политические события, заставлявшие нас менять или корректировать то, о чём мы договорились на первой встрече, а затем на третьей и четвёртой, и наконец на последней, которая произошла встреча. Скоротечность развития событий иногда вынуждает нас откладывать операции.

С другой стороны, мы контактируем с гражданскими в тех районах. Мы действительно стараемся сделать так, чтобы мирные жители успели перейти из одного района в другой в безопасное место. Кроме того, иногда становится возможным политическое решение вопроса, сохраняющее жизни сирийских солдат и гражданских – приоритет, который мы не можем игнорировать. Поэтому, существует множество факторов, в детали которых я не буду вдаваться, и которые влияют на наши решения, в том числе откладывать операции. Это не вопрос давления. Русские настроены так же решительно бороться с терроризмом, как и мы. Иначе, зачем им посылать сюда военные самолёты? Тайминг операций зависит от исхода диалога.

Журналист: Но ведь Президент Путин объявил о завершении основных военных операций в Сирии. Будет ли Россия с нами в Идлибе? Будет ли участвовать в военной операции там?

Б. Асад: Россия была с нами, когда мы освобождали Хан-Шейхун и его окрестности (военная операция сирийской армии «Рассвет Идлиба» в апреле-августе этого года – авт.). Объявление о завершении военных операций не означает окончания борьбы с терроризмом. Да, основные боевые действия практически окончены, поскольку большая часть территорий либо сдадутся добровольно, либо предполагают ограниченные наступательные действия. Битва за Хан-Шейхун на карте может показаться большим сражением, но на самом деле, там был полный развал линий обороны со стороны боевиков. Поэтому, мне кажется, вот это имеется в виду под завершением основных военных операций. Их заявления о том, что Идлиб должен вернуться под контроль государства и их решимость бороться с терроризмом не изменились.

Журналист: Ещё раз поговорим об Идлибе, поскольку об этом много было сказано. По поводу террористов в Идлибе, тех самых, которых упоминал Педерсен – как вы будете с ними справляться? Неужели их депортируют? Уже были подобные случаи: террористов из разных регионов Сирии перемещали в Идлиб. Теперь, террористы находятся в Идлибе. Неужели турки согласились бы принять этих террористов у себя, или что вы будете с ними делать?

Б. Асад: Если Турция их не примет, это их проблема, а не наша. Мы собираемся разобраться с ними также, как и раньше. Некоторые могут спросить: но ведь раньше были регионы, куда можно было переместить террористов, а сейчас таких территорий нет. Куда же они все пойдут? Если они не уедут в Турцию, у них два варианта: либо они возвращаются в лоно государства и решают свои вопросы, либо принимают войну. Другого выбора ни для них, ни для нас, не существует. Есть только две опции.

Журналист: Некоторые СМИ сообщили о тайных встречах правительства с турками. Насколько это правда, что пишут об этих встречах, если они вообще имели место?

Б. Асад: Все эти встречи были проведены на разных уровнях между силовыми ведомствами. Пару встреч проводили на территории Сирии в городе Кассаб у самой границы, а одна или две прошли в России. Я не помню точно, сколько их было, потому что они происходили на протяжении последних 2 лет. Но никаких реальных результатов нет. Мы как минимум надеялись на отвод войск на 15 км на запад и север в соответствии с соглашениями о зонах де-эскалации, подписанных в Астане, но этого не произошло.

Журналист: То есть, вы подтверждаете, что имели место встречи с турецкой стороной, но они были до заключения последнего соглашения…

Б. Асад: Ну разумеется, у нас были трёхсторонние переговоры при посредничестве России и при присутствии русских. Мы настаивали на посредничестве РФ, поскольку мы не доверяем туркам, так что есть свидетели.

Журналист: Не двухсторонние встречи?

Б. Асад: Нет, трёхсторонние.

Журналист: Трёхсторонние, с участием России? Было ли это до заключения последних турецко-российских договорённостей?

Б. Асад: Конечно.

Журналист: Готовы ли вы сегодня сесть за стол переговоров с турками после агрессии и российско-турецких договорённостей?

Б. Асад: Если вы спрашиваете меня, что бы я чувствовал, если бы мне пришлось пожать руку человеку из окружения Эрдогана, или кому-то, у кого похожие взгляды и идеология – мне бы это чести не сделало, и я бы чувствовал отвращение. Но мы должны отложить свои личные переживания в сторону, когда на кону национальные интересы государства. Если такая встреча сможет принести результат, тогда я сделаю всё, чтобы защитить национальные интересы. Это ответственность государства.

Я не ожидаю, что такая встреча принесёт результат, пока не изменятся обстоятельства у самих турков. А поскольку турки эрдогановского мышления являются оппортунистами и принадлежат к оппортунистским организациям и исповедуют оппортунистскую идеологию, они смогут дать нам результат только под давлением меняющихся обстоятельств, в зависимости от их внутренних и внешних условий или провала политики в Сирии. Вот тогда, может быть, будут результаты.

Журналист: В этом контексте есть деликатный вопрос: турки являются оккупантами, а значит, если я имею возможность, или верю в эту возможность, встретиться с турками, которые такие же оккупанты, как израильтяне, получается, что можно встретиться и с израильтянами. Это чувствительный вопрос, но его уже поднимали.

Б. Асад: Этот вопрос поднимался ещё в начале интервью. Дескать, как мы можем говорить с оккупантами Африна и других земель, даже если они оккупанты, поддерживают терроризм и являются врагами в национальном смысле? Разница между ними и Израилем в том, что мы не признаём легитимность и существование последнего как государства. Мы не признаём существование израильтян. Не существует израильского народа, кроме того, который жил тут до нашей эры, а затем стал диаспорой за границей, которая приехала, оккупировала территорию, и выселила местное население.

В то же время, турецкий народ существует, и это наши соседи, с которыми у нас общая история, вне зависимости от того, какой она была – хорошей, плохой или никакой, это не важно. Турция существует как государство и это соседнее государство. Вопрос Александретты (современная территория турецкой провинции Хатай с центром в городе Искендерун, была частью Сирии, но в 1939 году была аннексирована Турцией – авт.) – это не тоже самое, когда народ без собственной земли приезжает и пытается подменить землю и население. Даже когда мы вели переговоры с Израилем в 1990-х годах, мы не признавали их. Мы вели диалог ради достижения мира. Если бы мы его достигли, и наши права были бы восстановлены, мы бы признали их. Как я и сказал, сравнение Турции и Израиля неправильное. Турция продолжит существовать, а турки должны быть для нас братским народом. В самом начале, Эрдоган пытался мобилизовать народ, чтобы сделать его врагом сирийского народа с целью развязать себе руки. Нам важно не делать того же. Я ещё раз подчеркну: некоторые люди, не политические силы, и даже в структуре турецкой армии, выступают против Эрдогана. И это та причина, по которой мы согласились с ними встретиться.

Более того, наши российские и иранские друзья, с которыми мы это обсуждали, сказали нам, что хотя они нас защищают и поддерживают, в конце концов, это наше дело. И это правда: это наша земля, наше дело, а значит и наша ответственность встретиться с ними, даже если это не принесёт результатов. Возможно, когда-нибудь настанет день, когда результаты будут, в частности после смены ситуации внутри Турции, в мире и в пределах Сирии.

Журналист: По поводу Израиля. Некоторые люди считают, что Израиль – главный выгодоприобретатель от того, что произошло в Сирии, называя его «отсутствующим присутствием». Как говорят аналитики, сегодня он намного комфортнее себя чувствует с ослабленными Сирией, «Хезболлой» и Ираном.

Б. Асад: Вообще-то, он всегда присутствует. Он никогда не отсутствовал. Его могли не замечать в языковом плане, поскольку нам приходилось сражаться с его прокси, агентами, функциями, разного рода инструментами, военными и политическими. Они все – инструменты, служащие непосредственно Израилю или через США. Поскольку на местах бои шли именно с этими силами, то вполне понятно, почему использовали терминологию, описывающую именно эти группировки, а не Израиль. Вообще-то, Израиль – главный участник того, что происходит, и это ожидаемо, учитывая что это вражеское государство. Неужели он будет сидеть и наблюдать? Нет. Он будет про-активным и эффективным с целью нанести удар по Сирии, сирийскому народу, сирийской родине и всему, что связано с Сирией.

Журналист: Они получили практическую выгоду от того, что произошло?

Б. Асад: Это само собой разумеющийся факт. Даже если мы не будем это обсуждать, это понятно на национальном уровне в Сирии.

Журналист: После всех актов агрессии, которые совершал Израиль против Сирии, мы никогда не видели консолидированной арабской позиции по этому поводу, а Лига Арабских Государств никогда не могла её сформулировать. Когда началась агрессия Турции, было созвано совещание глав МИД Лиги Арабских Государств. Первые впечатления были позитивными, и финальное коммюнике описывали как позитивное. Но мы так и не услышали никакого комментария от Сирии.

Б. Асад: Вы помните, как Лига Арабских Государств заморозила членство Сирии в организации? Мы что, делали заявление по этому поводу? Нет. Таким образом, если мы не делали никаких заявлений, когда уходили из Лиги, почему мы должны что-то комментировать, когда они начинают обсуждать возвращение Сирии в организацию? Я думаю, все, кому это интересно, поняли мой ответ. Я не верю, что ваши зрители считают, что поднятие этого вопроса будет иметь больший эффект, чем те пару слов, которые я только что сказал.

Журналист: Согласен. Перейдём к чисто политическому вопросу о работе конституционного комитета. Как вы объясните критику со стороны противоборствующих сил в адрес комитета, несмотря на то, что его запуск был одним из их ключевых условий на протяжении многих лет?

Б. Асад: Очень просто. Они думали, что мы откажемся от идеи комитета, и поэтому вероятно были шокированы, когда поняли, что мы сумели его сформировать. Они ведь создавали препятствия на этом пути и обвиняли во всём сирийское правительство. Мы разобрались с этими проблемами дипломатическим путём, при этом, не идя на уступки по фундаментальным вопросам, только по тем, которые касались работы комитета. В конце концов, они были в шоке, и поэтому начали критиковать его. Вот, что произошло, если коротко.

Журналист: Сирия не делала никаких уступок под давлением России или Ирана?

Б. Асад: Нет. Если бы мы пошли на реальные уступки, оппозиция бы не критиковала комитет. Их нападки свидетельствуют о том, что никаких уступок сделано не было, и не могло быть. Результаты, которых может достигнуть конституционный комитет, в дальнейшем могут использовать как стартовую площадку для нападения на структуру сирийского государства. Это то, что Запад планировал на протяжении многих лет, и мы это знаем. По этой причине, мы не могли уступить в фундаментальных  вопросах и отдельных моментах, касающихся интересов Сирии. Были и другие менее важные детали. Например, представители той стороны замаскировались под видом умеренной оппозиции. Они много раз предлагали своих кандидатов в комитет под разными именами и названиями структур, но все они были связаны с «Джабгат Ан-Нусра» (террористическая организация, сирийское отделение «Аль-Каиды», созданное в 2011 году – авт.). Мы забраковали все эти кандидатуры.

Журналист: Это террористы?

Б. Асад: Они и есть террористы. В конце концов, мы согласились на несколько человек, присутствие которых может быть для вас неожиданным. Однако мы дали им понять, что результат от этого зависеть не будет. У них одно название, одна связь и один покровитель.

Журналист: Согласен.

Б. Асад: И один и тот же решала. Всё равно отмашка придёт из одного и того же источника. Так что, какая разница, кем они представлены.

Журналист: Марионетки, не более того.

Б. Асад: Именно. Мы и согласились. Это только один пример. Существует ещё много подробностей, но это одна, которая стала для них неожиданностью. Мы не пошли на уступки по ключевым вопросам.

Журналист: Говоря о встречах конституционного комитета в Женеве, Педерсен утверждал, что они откроют путь к достижению всеобъемлющего решения по сирийскому кризису. По его мнению, такое решение будет предполагать проведение всеобщих президентских и парламентских выборов под контролем ООН и в соответствии с резолюцией Совбеза ООН 2254. Он также говорил об обеспечении участия в них сирийских экспатов. Вы согласитесь с международным надзором за проведением выборов? И рассматривается ли этот вопрос в комитете? И кто конкретно имеет право голосовать за это?

Б. Асад: Когда он говорит о том, что этот комитет готовит почву для широкого урегулирования, это неправда. Возможно, частичное урегулирование. Но когда он такое говорит, он игнорирует фактор террористического присутствия. Конституционный комитет при участии террористов выйдет на какое-то решение? Каким образом? Это невозможно, и это не будет принято. Урегулирование начнётся, когда будет нанесён удар по терроризму в Сирии. Оно начнётся, когда прекратится вмешательство внешних сил. Любой меж-сирийский диалог делает свой вклад и играет определённую роль, но он не может заменить первые два элемента.

Если он считает, что резолюция 2254 даёт право любой стороне, международному органу или чему-то другому осуществлять надзор за выборами, то это значит, что мы возвращаемся во времена мандатной системы. Я напоминаю, что первый пункт резолюции – о суверенитете Сирии, который осуществляется Сирией и никем больше. Выборы, которые будут проведены, пройдут под контролем Сирии от А до Я. Если мы захотим пригласить какую-то другую сторону – международный орган, определённые государства, организации, общины, отдельных лиц, они всё равно пройдут под надзором сирийских властей и на базе суверенитета сирийского государства. Конституционный комитет не имеет ничего общего с выборами, он касается лишь Конституции. Если они думают, что смогут вернуться к системе мандатов, то пусть это всё остаётся в их фантазиях.

Журналист: Снова возвращаясь к заявлениям Педерсена, он сказал, что одно лишь согласие на формирование конституционного комитета – это фактически согласие другой стороны и, в дальнейшем, её обязательство сформулировать пакет поправок в Конституцию Сирии. Некоторые люди выступили против вот этого фактического согласия другой стороны, поскольку она не представляет сирийский народ и не была избрана сирийцами. Как вы к этому относитесь?

Б. Асад: Вы задаёте правильные вопросы, по крайней мере, с юридической точки зрения. Для начала, давайте определим первую и вторую стороны. Некоторые считают, что первая сторона – это сирийская власть или сирийское правительство. Но нет, эта сторона лишь представляет позицию сирийского правительства, а само оно не участвует в дискуссиях и переговорах.

Журналист: Первая сторона поддерживается сирийским правительством.

Б. Асад: Именно. Власти поддерживают эту сторону, потому что у нас похожие взгляды. Это люди, которые принадлежат к той же политической среде, что и сирийское правительство. Это не означает, что власти являются участниками переговоров. Юридически, мы не являемся частью конституционного комитета и поэтому это не подразумевает нашего признания другой стороны, это должно быть понятно. Так что, Педерсен ссылается на позицию стороны, которая поддерживается сирийским правительством. И тут возникает вопрос: что имеется в виду под «де-факто согласием», с чем мы там соглашаемся?

Первая сторона с самого начала согласилась стать частью Сочинских переговоров и сесть за стол переговоров в Сочи, а затем она согласилась на создание конституционного комитета, чтобы обсудить идеи по поводу Конституции. Согласиться сесть с ними за стол переговоров не значит, что мы принимаем их сущность. Первая сторона являются частью Сирии, живёт в Сирии и принадлежит всем сегментам сирийского общества и пользуется поддержкой большинства населения.

А вторую сторону кто назначал? Её назначала Турция. Почему было отложено создание конституционного комитета? На протяжении целого года мы вели переговоры с Турцией через наших стран-гарантов, Россию и Иран. Вторая сторона не была избрана сирийцами: пару человек представляют террористов, а большая часть была назначена государством, которые ими помыкают – это Турция и те, которые, разумеется, стоят за ними – американцы и другие. И есть ещё одна сторона, которая, как я уже сказал, представляет террористов. Так с чем же я соглашаюсь? Я что, соглашаюсь с тем, что террористы могут быть патриотами, или я принимаю тех, кого назначали внешние силы, или я принимаю идею того, что агенты влияния могут быть патриотами? Давайте откровенно. Почему мы должны лгать и говорить дипломатическим языком? Реальность такова, что существует патриотическая сторона, которая ведёт переговоры с агентами и террористами, всё просто. Но для того, чтобы быть дипломатическим и никого не злить, я назову это меж-сирийским диалогом, но лишь с точки зрения ID карточек, паспортов и национальности. Однако касательно принадлежности, это уже другой разговор, и мы все знаем, что ответы лежат за пределами дипломатического дискурса.

Журналист: Педерсен считает, что начало работы конституционного комитета – это возвращение к Женевскому процессу. Неужели мы вернулись к Женеве спустя 4 года? И что насчёт Сочи и Астаны?

Б. Асад: Нет, мы вернулись к Женеве только в географическом смысле, а в политическом плане это всё – часть Сочинского формата. Всё, что там происходит, ссылается на решения в Сочи и является их продолжением. В этом нет никакой Женевы, это не часть Женевского процесса. Тот факт, что ООН участвует в этом, даёт процессу международное измерение, что является необходимым. Однако это не означает, что Женева подменяет собой Сочи. Нет никакой Женевы.

Журналист: Могут ли комментарии Педерсена – все, которые мы тут упоминали, быть нацелены на предопределение работы комитета, или же они были вне этого контекста? И касательно Конституции: то, что происходит, это попытка полностью изменить Конституцию, обсудить её или внести туда поправки?

Б. Асад: Конечно, будут предприняты попытки направить работу комитета в определенное русло. Это очевидно, мы знаем об этом и не позволим этому произойти. Вот почему всё, что заявляется за пределами работы комитета, не имеет никакой ценности, это абсолютный ноль, вот так просто. Таким образом, нам не стоит тратить время на эти заявления или повышать их значимость. Какой был второй вопрос?

Журналист: Про суть работы комитета: он должен обсудить Конституцию, внести в неё поправки или полностью её изменить?

Б. Асад: Это сейчас больше всего обсуждается в пределах работы комитета: стоит ли нам внести поправки или написать новую Конституцию? Наша позиция следующая: мы предлагаем внести правки в Основной закон, а затем выставить его на референдум, чтобы он стал новой Конституцией. Так что, нет никакой разницы в том, вносить ли поправки, или принимать новую Конституцию, поскольку нет ничего, что определяло бы новую Конституцию. Это всё теория и не имеет никакого значения. Нас лишь волнует то, что будет принято в комитете с учётом национальных интересов, и если таковой будет новая Конституция от А до Я, мы её примем.

И если будет хоть одна поправка в Конституцию, которая противоречит нашим интересам, мы выступим против неё. Короче, чтобы не тратить время на софистику, надо смотреть на конкретные результаты. Мы понимаем, в какую игру они собираются играть. Их цель – ослабить государство и превратить его в государство, которые неспособно контролировать свою территорию, и которая управляется извне. Эта игра очевидная, и она уже идёт в соседних странах, я не буду их называть. У нас это не пройдёт, но они попытаются, а мы будем сопротивляться. Вот вам краткая зарисовка будущих нескольких месяцев работы комитета, а может и в дальнейшем так будет, я не знаю.

Журналист: Теперь я хочу перейти к вопросам внутренней политики в Сирии, так как мы задели вопросы влияния на ситуацию, а это важно. В ходе войны сирийцы страдали от роста цен, падения производства, недостатка рабочих мест, последствий разгула терроризма, санкций и сложной военной ситуации на большей части Сирии. Естественным последствием этой ситуации стало падение уровня жизни сирийских семей. Сейчас, военная ситуация значительно улучшилась, а большая часть территорий вернулась под контроль правительства. Что насчёт уровня жизни? Есть ли какие-то индикаторы того, что ситуация изменится, или всё будет оставаться таким же до полного освобождения всех территорий?

Б. Асад: Если бы вопрос состоял только в ситуации на местах и борьбе с терроризмом, тогда да, надо было бы подождать. Но это бессмысленно. Как вы знаете, некоторые люди склонны пенять во всём на ситуацию в безопасностью. Хотя, конечно, она играет значительную роль, но это не главное. Это отвечает на ваш последний вопрос. Будем ли мы ждать? Нет, поскольку даже с учётом изменения военной ситуации на местах, ожидание не улучшит условия жизни. Они не улучшатся, пока государство не будет двигаться на всех уровнях. Освобождение некоторых территорий могло бы помочь с экономической ситуацией, если их реинтегрировать, и сделать частью процесса развития и восстановления Сирии.

Журналист: Территории с ресурсами, в частности.

Б. Асад: Могут быть ресурсы, или же это просто туристический регион. На сегодняшний день, у нас нет туризма, поэтому эта сфера не имеет воздействия на экономическую ситуацию. Очень важными являются сельскохозяйственные территории на севере. Сегодня мы импортируем многое из того, что мы раньше экспортировали. А поскольку мы привозим всё это окольными путями, чтобы обойти санкции, мы платим за импорт ещё больше.

Возьмём, к примеру, Алеппо. Это сердце сирийской промышленности, а вместе с Дамаском эти два города – центры сирийской экономики. Регионы разные, но если мы освобождаем их, и при этом не пытаемся восстановить местную экономику, то ситуация не будет улучшаться. Как государство, мы обязаны ускорить восстановление инфраструктуры, например, восстановить подачу электричества и работу других коммунальных служб, возвращая производственные циклы. Я тут не имею в виду огромные проекты и большие промышленные предприятия. Ещё перед войной, мы считали, что большие проекты являются важными, но не решают все проблемы. Для такой страны, как Сирия, сила её экономики зиждется на среднем и малом бизнесе. Их развитие стимулирует экономику.

Проблема в том, что часть людей просто ждут, говоря, мол, а давайте подождём, что будет дальше. Если мы будем ждать, то тогда не будет никаких индикаторов улучшения, о которых вы говорите. А есть ли они? Конечно, прогресс есть, некоторые предприятия восстановлены, а некоторые созданы с нуля. Количество людей, вернувшихся домой, превышает скорость развития экономики. Из-за этого, некоторые считают, что улучшения сложно почувствовать. Я согласен.

Основной вызов для нас – это интегрировать этих людей в экономический цикл. Отвечая на вопрос «Можем ли мы это сделать?»: да, конечно же, можем. Я не стану говорить о том, что нам мешают какие-то там обстоятельства: есть и лень, и зависимость от кого-то, а иногда у нас действительно нет видения, как развиваться дальше. И когда я говорю «у нас», я имею в виду всё наше общество: и государство, и граждан. Государство ответственно за создание необходимых условий и инфраструктуры, но оно не может открыть все магазины, предприятия и ларьки.

Журналист: Если мы в состоянии это сделать, то почему министры не реагируют на ваши директивы касательно прозрачности в общении и работе с гражданами? Это безответственность и самодеятельность, отсутствие какого-либо планирования или умышленные действия? По крайней мере, есть люди, которые так говорят, обвиняя людей в правительстве в кровопролитии и гибели сирийцев.

Б. Асад: Во-первых, ради объективности, я не могу говорить о государственных институтах как о едином целом. Есть министерства, которые работают хорошо, а есть ленивые и неэффективные. Внутри самих министерств существуют ведомства, работающие нормально и структуры, которые не выполняют свои обязательства. Так что, если говорить объективно, мы должны рассматривать конкретные сектора, и проводить между ними линию, а любые обобщения не отображают реальное состояние вещей. В частных беседах мы можем говорить типа «государство не работает», «правительство не работает» и т.д. Но я официальное лицо, и могу говорить только научно, объективно и доступно.

В реальности, существуют случаи халатности и наоборот. Говоря о позитиве. Если  институции якобы не работают, то как же мы выплачиваем людям зарплаты? Как дети имеют возможность ходить в школу? У нас много погибших в образовательных и энергетических сферах. Планы по подаче электричества последовательно выполняются, а проблемы решаются. Несмотря на санкции, мы в состоянии обеспечить население базовыми  продуктами: топливом, пшеницей и другими. Так что, работа ведётся. Конечно, говорить о боли всегда логичнее. Это естественно, и я не ожидаю, что люди будут обсуждать только позитив. Это в человеческой природе, говорить о наболевшем. Когда я здоров, я не говорю об этом каждый день. Но когда болею, то охотно расскажу о своей болезни, это естественно. Но для того, чтобы рассмотреть ситуацию полностью, необходимо взглянуть на неё с разных ракурсов.

Касательно негатива. Главная проблема связана с разделением последствий кризиса и войны с одной стороны и последствий нашей собственной небрежности с другой стороны. Когда люди критикуют власть, они часто говорят так, будто бы в стране нет войны. И точно также, когда говорит чиновник, он часто спихивает всё на войну. Главное – это разделить два понятия. Это то, чем мы сейчас занимаемся. Когда у нас вспыхнул топливный кризис, то он действительно был вызван санкциями и нашей неспособностью обеспечить людей этими ресурсами. Проблема состояла в том, что государство само находится под санкциями, а значит, не может импортировать их. Мы вынуждены импортировать другими каналами, которые я называть не стану. По большей части, нам удаётся это сделать, но иногда случаются и провалы, это не зависит от нас.

Заводы и электростанции часто становятся объектами нападений. Можем ли мы винить чиновников за террористические атаки? Надо быть объективными. К примеру, в некоторых регионах мы вернули себе под контроль газовые месторождения, что позволило восстановить подачу газа. Но людей, которые возвращаются в страну и открывают предприятия, намного больше, чем ресурса, который мы можем предоставить. Надо рассматривать все эти вопросы. Но это возвращает нас к проблеме: где оплошность, а где естественные причины? Это то, о чём мы должны говорить, но мы не рассматриваем ситуацию с этой позиции. На государственном уровне мы пытаемся решить проблемы, и касательно личной халатности нам это удаётся. Чиновники, которые не выполняют своих обязательств, увольняются. Небрежность не должна позволять им находиться на своих должностях.

Существует также проблема коррупции. Халатность при выполнении своих служебных обязанностей – это одно, а коррупция – это другое. Результат может быть одинаковым иногда, но бывает, мы говорим о чиновнике, которые не является коррумпированным, но неспособен выполнять свою работу или не имеет чёткого видения. Когда становится ясно, что они не имеют нужных качеств делать свою работу, они должны уходить немедленно.

Журналист: По поводу чёткого видения. В последнее время рост курса доллара, который конечно же связан с последствиями войны, эмбарго и санкциями, стал совершенно невыносимым, и влияет на жизнь людей. Как вы объясняете этот резкий скачок?

Б. Асад: Как я уже говорил, некоторые вещи очевидны. Во-первых, санкции влияют на государственные доходы в долларах или в твёрдой валюте в целом. Это влияет на курс, а он в свою очередь оказывает влияние на цены. Доходы государства так же упали в связи с падением объёмов экспорта и туристических потоков: ни один турист не будет посещать страну в состоянии войны. Страны, от которых мы зависели по экспорту, участвуют в санкционном давлении в той или иной мере. Но несмотря на это, нам удалось найти неофициальные каналы экспорта продукции, благодаря чему стало возможным завести в страну немного твёрдой валюты. Кроме того, существует куча спекулянтов в самой Сирии и за её пределами, а также в социальных сетях.

Самый опасный фактор в этом контексте психологический. Когда люди слышат о том, что сирийский фунт обвалился, они бегут скупать доллары. В этом плане, они верят, что таким способом сохранили свои деньги, обменяв фунты на доллары. Однако в результате этих операций, курс резко падает, и цены растут. Поэтому то, что вы сэкономили при обмене, вы теряете из-за роста цен. Существует множество аспектов этой проблемы. Может ли государство вмешаться? Да, может, но с ограниченными доходами и огромным спросом – из-за высоких цен на основные сырьевые товары, такие как пшеница, нефть, бензин и другие. Есть связь между падением курса доллара из-за спекуляций и объёмами покупки базовых товаров. Если доллар будет продолжать падать, у нас не будет пшеницы и бензина, это наша реальность. Наша прибыль не такая, как была раньше, а из-за войны нам пришлось сместить фокус в сторону обороны и закупки боеприпасов, чтобы покрыть потребности в вооружениях.

Журналист: Неужели нет никакого способа, как государство может взять под контроль ситуацию с курсом доллара?

Б. Асад: Конечно, есть. Если вы сравните нашу ситуацию с соседними странами, то там курс доллара может вырасти в течение всего нескольких дней. Так что, это чудо, что курс сирийского фунта, которые был на уровне 50-60 за доллар, спустя почти 9 лет войны сохраняется на уровне 600 за доллар. Это же нелогично, фунт должен был рухнуть ещё в конце 2012 года. Если бы не определённые действия, которые я не буду озвучивать из-за их секретного характера, фунт бы рухнул.

Приведу вам один пример, о котором мало кто знает. Освобождение территорий необязательно играет в плюс сирийской валюте, потому что, возвращая эти регионы, мы вырываем их из долларовой системы, ведь именно в этой валюте платили террористам для покрытия их нужд и потребностей. Это один из инструментов, позволивших нам получать выгоду. Конечно, не стоит вдаваться в крайности и кричать о том, что, дескать, террористы нам прислуживали в этом плане. Не все позитивные шаги приносят позитивные результаты. Вот почему я говорю, что этот вопрос сложный. Некоторые эксперты считают, что доллары выкачивают из всего региона, а в этой валюте всё и проплачивается. Но обратите внимание на разницу между нами и соседними государствами. Турецкая лира потеряла 2% своей стоимости всего за пару последних дней. Я так понимаю, из-за решения американского Конгресса. Страны полностью зависимы от этих колебаний. Невзирая на нашу ситуацию, мы не полностью обескровлены – мы страдаем, защищаемся, боремся, несмотря на войну, которую против нас развернули, тогда как против этих стран никакой войны не ведётся, но они едва ли могут удерживать на плаву свою валюту. Более того, она держится за счёт внешних политических и финансовых факторов.

Так что, проблем много, но решение есть. Это не игра с долларом, а игра с экономикой. Возвращаясь к вашему первому вопросу, экономические циклы должны стать основой, а не предметом для спекуляций. Если мы сумеем запустить производственные циклы, мы создадим дополнительные стимулы для нашей монетарной политики и для общества, чтобы уменьшить зависимость от доллара и улучшить условия жизни. Средний и малый бизнес помогает нам уменьшать эту зависимость от импортируемых продуктов и, таким образом, ослаблять давление на сирийский фунт. У нас есть множество инструментов, которые мы можем использовать, но не игры в спекуляции. Так я считаю.

Журналист: И решение также лежит в плоскости борьбы с коррупцией, не так ли? Сегодня многие об этом говорят. Ходят разговоры о широкомасштабной антикоррупционной кампании против высокопоставленных чиновников и бизнесменов, которых подозревают в коррупции. Правда ли это, г-н Президент? Является ли эта кампания частью мер по противодействию коррупции, и коснутся ли они кого-то ещё?

Б. Асад: Это правда, но это не «кампания». Слово «кампания» создаёт впечатление чего-то ограниченного, что имеет начало и конец, то есть носит временный характер. Это неправда, ведь речь идёт не о том, что мы якобы принимали коррупцию, а тут вдруг перестали её воспринимать. Нет, этому процессу уже 3 года. Почему? Потому что в начале войны внутренние дела не были в приоритете. Мы были вынуждены думать о том, как обеспечить население базовыми продуктами и выживать, а страна разрывалась на части террористами и, в целом, коррумпированными людьми. Это было проблемой. Государство не терпело и не будет этого терпеть.

Журналист: Мы просто хотели выжить.

Б. Асад: Так было в первые годы. В дальнейшем, мы вернулись к борьбе с коррупцией, начавшейся ещё до войны, но уже в новых условиях и с новыми приоритетами. Сегодня, борьба с коррупцией стала приоритетной из-за ухудшающихся экономических условий, в которых мы живём, а в этом государственном организме сделали кучу дырок, через которые доходы вымывались наружу, и мы не могли их получить. Где мы начали борьбу? Мы начали с военного истеблишмента.

Ни одно государство в состоянии войны не должно переносить эпицентр борьбы с коррупцией в военные институции, поскольку они – священны. Но именно из-за их чрезвычайной важности во время войны, поскольку это символ порядка, мы не могли позволить им стать символом коррупции. Так что, борьба началась с военного истеблишмента, и многие офицеры на разных уровнях были брошены за решётку. Те, кого оправдали, были выпущены на свободу. Некоторых до сих пор судят вот уже много лет. Как вы видите, ко всем относятся одинаково. Поднимался вопрос: возможно ли такое во время войны? Мы отвечали, что поскольку военные борются с терроризмом и коррупцией и со всем остальным, они должны быть на передовой всей этой борьбы. Так же мы поступили и с Министерством внутренних дел, и с Министерством телекоммуникаций. Охвачены были многие органы. Конечно, вопросов было много, поскольку существуют множество людей, которые всем известны, и поэтому эти вопросы вызвали резонанс. А по поводу борьбы с коррупцией, это длинный процесс, и, отвечая на ваш вопрос, да, он продолжается.

Журналист: Увидим ли мы и других людей, притянутых к ответственности?

Б. Асад: Пока коррупция существует, борьба с ней продолжится. Это однозначно. Это часть процесса государственного развития, и мы не можем говорить об этом в отрыве от борьбы с коррупцией. Это очевидно само по себе.

Журналист: Есть те, кто говорит, что государству нужны деньги, и что наши союзники требуют от нас выплатить им долги, и поэтому власти должны вытрясти деньги из бизнесменов, причём, в грубой манере, типа создать свой сирийский «Ritz Carlton» (в ноябре 2017 года саудовские власти арестовали десятки принцев и ведущих бизнесменов страны, обвинив их в коррупции Их бросили в закрытые помещения в отеле «Ritz Carlton» в Эр-Рияд и не выпускали, пока они не заплатили деньги, якобы украденные у государства – авт.). Как вы к этому относитесь?

Б. Асад: Они всегда описывают Сирию как «режим». Они никогда не употребляют слово «государство». Это потому, что они хотят описать нас как банду, хунту и т.д, тогда как государство имеет свои принципы, Конституцию, правила, чёткие регуляторные механизмы. Мы государство, а не какой-то эмират, если проводить параллели с некоторыми другими странами. У государства есть Конституция и законы. И первое правило любой Конституции – это защита частной собственности. Мы не можем никому прийти и сказать: теперь это наша собственность. Мы сейчас действительно забираем собственность в отдельных регионах, которая была временно захвачена террористами. То есть, мы возвращаем её. Но это всё равно требует решения суда. И эта собственность не стала государственной. В этом плане, мы не можем просто прийти и сказать: «Вы коррумпированы, поэтому отдавайте свои деньги». Это противоречит базовым законам и нормам.

Журналист: Это действия, принимаемые на основе законов.

Б. Асад: Конечно. Много вещей, в которых люди путаются. У нас была встреча между ведущими бизнесменами и государственными представителями по поводу спасения сирийского фунта, который начал падать из-за хаоса и паники в стране. Их попросили сделать взносы в Центральный Банк, чтобы остановить падение. Но это не значит, что их заставили сделать добровольное пожертвование на счёт государства. Они занесли твёрдую валюту, и получили сирийские фунты в обмен. Никто не предлагает государству ничего просто так.

Журналист: Просто двигаем экономику вперёд.

Б. Асад: Да, в своём ключе и по заранее согласованному плану. Они это сделали, и это дало быстрый результат. Была и коррупция, о которой вы спрашивали только что. Были люди в частном секторе, коррумпированные, и мы попросили их вернуть деньги, потому что наша цель – вернуть средства, а не мстить и судиться с этими людьми на протяжении многих лет. Готовы ли вы вернуть деньги стране? Многие согласились сделать это.

Журналист: Но почему тогда, когда мы слышали об этих ситуациях, в основном имелись в виду бизнесмены и предприниматели, но не государственные служащие. Мы всё время слышим лишь о бизнесменах.

Б. Асад: Именно поэтому я сказал, что мы начали с военного сектора, МВД и Минтранспорта. Это всё – официальные лица, чиновники, которые действовали в связке с частными бизнесменами. Это стандартная связка. Но мы иногда не называли имён чиновников, потому что людям это неинтересно, а иногда не называли имён предпринимателей, потому что их никто не знает. Это вопрос медиа-маркетинга, но мы никогда не полагались ни на него, ни на пропаганду в борьбе с коррупцией. Нас больше интересует реальная борьба с коррупцией, а не пиариться на этом.

Журналист: Именно по этой причине сейчас принимается закон о раскрытии финансовых активов всех госслужащих?

Б. Асад: Дискуссии по этому поводу начались пару месяцев назад, а недавно было заседание рабочей группы под эгидой Министерства административного развития. Это важный закон. Но по факту, он не новый. Его хотели принять ещё за год до войны, но он так и не был сформулирован. Он существовал скорее в форме личного обязательства каждого госслужащего раскрывать его активы в декларации, чтобы было видно, что он приобрёл во время работы. Многие интересовались, почему государственных чиновников не спрашивают о том, откуда у них их активы и состояние, как они его заработали. Для этого, нам нужна правовая база, и мы её сейчас создаём. Суть борьбы с коррупцией лежит в правовой плоскости. Закон о раскрытии финансовых активов заставит каждого госслужащего ответить вам через год или 20 лет, как он заработал своё состояние.

Журналист: Какие будут предприняты действия в этом направлении?

Б. Асад: Закон о раскрытии финансовых активов – часть этих усилий, но уголовное преследование коррупционеров – это уже нечто другое. Впрочем, если мы вернёмся к дискуссии о коррупции, люди, особенно в соцсетях, очень много говорят об этом, но не об источнике коррупции. В нашем случае, проблема в законах, исполнительных указах и директивах. Правовая база – настоящая проблема. Большинство коррупционных дел, рассматриваемых в суде, относятся к действиям, которые принимались как бы на базе законов, но в которых куча пробелов и лазеек. Поэтому, пока такая ситуация сохраняется, как бы уверенными вы не были в коррумпированности того или иного человека, юридически, он невиновен, поскольку якобы «действовал по закону».

Наши законы дают широкие полномочия, но допускают исключения. Поэтому, во время моей последней встречи с Кабмином, где я провёл перестановки, я говорил о важности создать отдельную комиссию, которая бы убрала все эти «исключения» из законов. Эти пробелы не только об исполнении законов, но и том, что чиновники могут часто применять их, как им удобно. Я могу добросовестно имплементировать закон, но посеять противоречия среди людей, а могу недобросовестно применить его и взять деньги, став коррумпированным с финансовой точки зрения. Вот почему мы начали с ликвидации этих пробелов в законах, касающихся полномочий Президента Республики. Кроме того, мы начали вносить поправки и в другие законы, в частности  Таможенный кодекс, где эти недостатки должны быть убраны, дабы не создавать соблазнов никаким чиновникам, вне зависимости от их старшинства.

Журналист: То есть, иными словами, это борьба с системой, а не с личностями.

Б. Асад: Именно.

Журналист: Наконец, последний вопрос – о медиа. Спасибо за ваше терпение, г-н Президент, что дослушали все наши вопросы до конца.

Б. Асад: Всегда пожалуйста.

Журналист: Какую роль медиа вы видите в контексте борьбы с коррупцией?

Б. Асад: Я вижу их ключевую роль в двух аспектах. Кстати, моя последняя встреча с правительством как раз была посвящена исключительно роли медиа. Во-первых, я знаю, что СМИ могут иметь множество врагов внутри государства, особенно при освещении вопросов, связанных с коррупцией. По многим причинам, в том числе, потому что это в нашей природе не любить критику. Даже когда она обобщена, мы склонны принимать это на свой счёт, и потом появляются реакции, создающие кучу проблем: либо борются с медиа, либо с информацией, которая нужна журналистам, чтобы делать свою работу.

Встреча была посвящена продвижению государственных СМИ, поскольку они являются важнейшим элементом борьбы с коррупцией. Коррупция вездесуща, и имеет множество уровней: отношения государства и общества, отношения разных структур внутри системы, и не только ежедневно, а и каждый час. Мы не можем, используя все наши возможности, уследить за всеми сразу. И здесь в дело вступают медиа, так они должны присутствовать во всех уголках общества. Так что, это делает СМИ основным мощным инструментом для разоблачения коррупции.

Но более серьёзная вещь, о которой я уже говорил, это система, которой нужна радикальная реформа. Медиа должны возглавить общественный диалог в преддверии этой реформы. Государство привлекает экспертов-юристов для изменения законов, но у экспертов необязательно есть видение. Юристы могут формулировать законы, но это лишь часть процесса. Другая часть – это видение. У кого оно есть? Только у чиновников? Нет. Существуют детали, которые официальные лица, в силу своей позиции и опыта, не видят. И любой человек в обществе, в зависимости от своей сферы деятельности, не видит всей картины, а лишь её часть. И социальные медиа объединяют всех в их обсуждениях проблем.

Вот тут просматривается роль национальных медиа, которые должны сдвинуть эту дискуссию подальше от манипуляций, оскорблений, персонализации и искусственности. Медиа могут создать реальную методологию для серьёзного диалога, взрослого диалога, национального и осмысленного диалога. На самом деле, на вас, журналистов, положены больше надежды, возможности обновить диалог, бороться с коррупцией, рассматривать законы. Горизонт для вас открыт, чтобы играть более значимую роль. Я лично очень надеюсь на это и поддерживаю официальные медиа.

Журналист: Спасибо за поддержку, г-н Президент. Она не только усиливает нас в практическом плане, но и наделяет большой ответственностью.

Б. Асад: Вам спасибо. Я был рад пообщаться с представителями двух главных национальных СМИ. Не сомневаюсь, люди имеют большие ожидания по поводу роли властей в будущем Сирии, будь это борьба с коррупцией, борьба с терроризмом или что-то ещё, что мы пытались донести глазами сирийских граждан. В ответ, мы надеемся на вас, журналистов, быть (и вы всегда ею были) частью нашей борьбы с терроризмом, коррупцией и против любой проблемы, которая тянет нашу страну назад вместо того, чтобы она двигалась вперёд. Спасибо.

Журналист: Спасибо вам, г-н Президент! Дамы и господа, спасибо за то, что смотрели наше интервью.

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, на канал «Хвилі» в Youtube, страницу «Хвилі» в Facebook