Почему террор набирает обороты в развитом мире?

В тени каких предрассудков нам видится терроризм? Где его социокультурное происхождение? Чем ущербен мультикультурализм и как он подпитывает терроризм? Против кого работает принцип коллективной идентичности? Политолог и этнограф Эмиль Паин отвечает на вопросы про цивилизационную войну и природу этой угрозы

О «террористических» предрассудках

Проблема терроризма переполнена различного рода предрассудками; я хотел бы выделить два из них. Первый — культурно-расистское представление о существовании «плохих», «террористических», скажем так, этносов, религий, рас. Многие не признаются в этом, — по крайней мере, в открытой форме, — но мысленно продолжают подозревать всех мусульман в терроризме или всех афроамериканцев в готовности нападать на белых полицейских или выражать такое, казалось бы, невинное удивление фактами, что чеченцы, составляющие свыше 80% беженцев из России и, скажем, в Германии, никак не проявили себя в терроризме. Уже в самом этом недоумении и кроется предположение, что чеченцы чуть ли не сплошь террористы. Вот факт: существует большая чеченская диаспора в скандинавских странах, — особенно в Норвегии, немало и в Германии, — но ни одного признака связи с террористическими действиями в этих странах у чеченцев не было. Или в Бельгии, во Франции среди участников террористических акций, которые были хорошо известны, преобладали представители арабского этноса.

А, скажем, в США арабская диаспора значительно больше, чем в Бельгии, но, опять же, никаких признаков, ни одного случая участия гражданина Америки — араба в каком-либо террористическом акте не было замечено.

Эпизод с 2001 годом был связан с тем, что туда прилетели граждане других стран, а вовсе не американские арабы.

Итак, нет прямой связи ни с этносом, ни с расой, ни с религией в терроризме.

Прямой — нет. Но косвенная-то есть, поэтому я хочу сказать и о другом предрассудке, который выражается в формуле: «У преступности нет национальности; соответственно, нет и религии, нет расы». Эта формула может быть хороша для журналистов, для государственных служащих при описании тех или иных уголовных преступлений и террористических актов. Но полностью отрицать некую связь между этими явлениями нельзя, потому что это полуправда, которая, как писал Лауреат Нобелевской премии по экономике 1998 года Амартия Сен, страшнее лжи. В эту червоточину полуправды непременно вклинятся профессиональные демагоги, популисты, эксплуатирующие страхи и непонимание сути проблемы. Скажем, Трамп, к примеру, выглядит как правдолюб, — и его, кстати, подают в российской прессе как правдолюба, — но он не стесняется манипулировать страхами, ложными обвинениями.

Так вот врать нельзя в том числе и об этничности, о религии, о расе такого явления, как терроризм.

Как же у терроризма нет никакой связи с религией, если в организации «Исламское государство» нет никого, кроме мусульман, и быть не может?

Другое дело, что некоторые ее члены до вступления в эту организацию могли быть последователями других религий или даже атеистами. Но в ИГИЛ немусульман не может быть, поскольку организация основана на идее исламизма: она открыта только для представителей этой религии. Белых полицейских убивают представители афроамериканцев неслучайно. Дело вовсе не в том, что раса как-то предрасположена к убийствам, просто расовый принцип используется для идентификации: какая-то часть афроамериканцев, живущих на юге, уверена в том, что они действуют в ответ на дискриминацию белых полицейских в отношении чернокожих. И этот признак существует: вот эта особенность использования этнической, расовой или религиозной идентичности для разделения сообщества, для разделения всего мира на «своих» и «чужих», — существует. И это самый важный фактор при определении социокультурных аспектов и криминальности — и такого криминального явления, как политический терроризм.

О понятии коллективной ответственности

О чем говорит проблема афроамериканцев, отстреливающих, скажем, сейчас белых полицейских? Прежде всего, о том, что существует готовность использовать понятие коллективной ответственности. Вот это очень существенный признак, характерный для всех террористических групп. Они возлагают ответственность за деяния каких-то одних людей, — скажем, полицейских, которые, возможно, и правда допускали правонарушения, злоупотребляли своими полномочиями, положением, или, возможно, это и мнимые представления, — так или иначе, вот эта вина отдельных людей переносится на всю профессиональную группу. Она может быть перенесена на всех людей, которые, скажем, танцуют на площади, смотрят фейерверк, как это было на Английской набережной в Ницце: ведь среди всех людей, которые туда пришли, могли быть и французы, и нефранцузы, и арабы; и мусульмане, и немусульмане. Но самого факта, что они там были, было достаточно, чтобы их включили в объект этой самой коллективной ответственности.

О новой идентичности и групповых связях

Дело в том, что так называемая коллективная идентичность — этническая, религиозная, расовая — очень эмоционально насыщена. Она в большей мере возбуждает, чем, скажем, деление людей на «журналистов и читателей», на «токарей и пекарей» и даже на «богатых и бедных». Этот вид идентичности часто используется для консолидации и мобилизации различного рода социопатов. Этническо-религиозный фактор вытеснил некогда доминировавший социальный. Когда-то террористы делились на «богатых и бедных», на «угнетателей и угнетенных», а сегодня чаще всего используется этническая или религиозная идентификация для объединения людей в те или иные организации, занимающиеся террористической активностью.

И другое свойство, тоже не прямое, тоже не связанное со врожденными свойствами, с исторически накопленными особенностями жизни людей, — это свойство определенных групп сохранять прочные групповые связи.

Это очень важно для организации разного рода криминальных действий, потому что криминальность требует секретности, а секретность можно доверить только своим.

Вот, скажем, во Франции большую часть террористических актов совершают не просто арабы, но арабы из так называемых стран Магриба: Ливии, Туниса, Марокко, ну и c других территорий, входивших когда-то во французские колонии. Представителей Магриба во Франции в пять раз больше, чем, скажем, в Великобритании, что, вполне понятно, связано с историей этих государств. Наличие больших групп людей, представителей одной территории, дает возможность людям найти близких — тех, кого они знали по своей деревне, кого они знали с детства и так далее. Это существенный фактор для того, чтобы организовать так называемое тайное подполье, создать группы, которые могли бы доверять друг другу такие тайны, как организация власти.

О расколотых обществах и политике социальных подаяний

Далее — когда мы оцениваем ситуацию, скажем, повышенного уровня активности терроризма во Франции и Бельгии по сравнению с другими европейскими странами. Хотя, к величайшему сожалению, ни одна из стран сегодня не застрахована от терроризма: только недавно спросили, почему нет терактов в Германии, как тут же возник террористический акт в этой стране, — и, к сожалению, в любой другой они могут появиться. Тем не менее мы говорим о том, что в последний год Франция стала эпицентром террористической активности. Но ведь это зависит не только от пришлых: во многом ситуация зависит от поведения властей, от политической и экономической организации в стране: период правления Франсуа Олланда не только по поводу безопасности вызывает множество упреков, но и другие стороны жизни этого государства крайне далеки от совершенства, и в этом смысле, конечно же, создают условия для террористической активности.

Может, самую главную опасность для этой страны — и для других — вызывают некие политические доктрины, которые используются в отношении мигрантов или этнического населения.

Скажем, мультикультурализм, — точнее было бы его назвать не мультикультурализм, а коммунитаризм, — это государственное спонсирование, формальное спонсирование культурного разнообразия; но культуру нельзя спонсировать, у культуры нет счета в банке и быть не может: этот счет может иметь некая организация, община. Поэтому фактически мультикультурализм в стране, где он провозглашен, — как, скажем, в Швеции или в Канаде, — и там, где он не был провозглашен, — как во Франции, — он предоставлял некие льготы традиционным сообществам, организованным прежде всего по религиозному принципу. Например, в Бельгии каждый мусульманин, если бы захотел, мог бы получать религиозное образование в школе, выделив для этого специальные часы, специального преподавателя и так далее.

Фактически спонсирование общин приводило к тому, что их лидеры получали необычайно большие полномочия по отношению к своим членам.

В таких вот замкнутых общинах культивировали архаичные нормы, и эти архаичные нормы зачастую были сильнее, чем те, которые должны были распространять светские органы, светские учреждения, школы, университеты, радио и телевидение. Но любопытный факт: выходцы из Бангладеш, в которой никогда не носили паранджу, приехав в Великобританию, переняли эту норму от своих знакомых. Распространение салафизма интенсивнее происходит в замкнутых общинах Европы, чем на территории многих крупных арабских государств. Доля исламским боевиков, которых Бельгия поставила в ряды «Исламского государства», в сто раз раз выше, чем та же доля боевиков, завербованных в огромном Египте.

Далее, замкнутая жизнь в этих кварталах сильно парализует жизнь других людей в стране, в которую они приехали: нарушается проблема интеграции этих людей в новое сообщество. Бывший премьер-министр Великобритании Кэмерон, выступая в 2011 году с критикой мультикультурализма, говорил о том, что около 30% мусульман Великобритании не идентифицируют себя со страной проживания, но они идентифицируют себя со всемирной исламской группой.

И именно из тех людей, которые не интегрированы в такую страну, совершенно исключая себя из ее жизни, считает ее чужой и жителей ее чужими, как раз и вербуется большая часть террористического подполья в этих странах.

Проблема раскола общества, проблема неинтегрированности — вот центральная проблема, которая сегодня сильнее всего разжигает исламизм, джихадизм и исламистский терроризм в этих странах.

Молитва по мусульманам, погибшим в результате теракта в Ницце, в одной из мечетей близ города. Фото: Francois Mori / AP

Но я вернусь к Франции. Я начал говорить о том, что тамошние условия в значительной мере хуже и в большей мере способствуют развитию терроризма, чем в любых других странах. Дело в том, что существует общая проблема так называемых социальных подаяний. Она чрезвычайно сильно влияет на процессы, затрудняющие интеграцию пришлого населения в новое общество. Эти подаяния не стимулируют интерес к вовлечению в производственный процесс, и еще в большей мере они формулируют как бы разрыв между правами и ответственностью. Ну вот, скажем, я был на одной из конференций, это было в Германии: представители национальных сообществ рассказывали о том, как они научились оказывать влияние на соответствующие государства, выбивая те или иные льготы для своих общин. И, возможно, это положительный элемент в обеспечении прав этнических меньшинств со стороны государства. Но я задал вопрос: «А какое воздействие вы оказываете на членов, побуждая их, скажем, к интеграции?». Я спросил у представителей цыганской общины, в какой мере они содействуют перефабрикации своих сообществ. Возможно, в Германии не нужно такое количество гадалок, которое представляет их сообщество; может, нужно попробовать переквалифицировать какую-то их часть на другие профессии — это в значительно большей мере обеспечило бы им нормальное существование, чем получение какой-либо дополнительной льготы от государства. Я не получил ответа на этот вопрос. Меньшинство из этих сообществ пытаются оказывать такого рода влияние на своих членов, побуждая их к большей интеграции.

При помощи политики социального подаяния развитые страны пытаются как бы откупиться от проблемы этнических эмигрантов. Стало немодным говорить об интеграции.

С начала 70-х годов идея поддержания национального сообщества, национального гражданства — не этнического — как бы стала неприличной в обсуждениях этой проблемы. Считается, что и без интеграции можно наладить жизнь. Но взрыв терроризма, который показывает, что сохраняется и увеличивается раскол сообщества на «мы и они», «мы и чужие», «мы и враги», показывает, что вот это отсутствие каких-то механизмов, целей, реальных программ по интеграции пришлого сообщества, вызывает огромные проблемы.

О центростремительных процессах в замкнутых анклавах

Я бы еще хотел сказать о проблеме замкнутых анклавов: этнических, расовых и религиозных. Вернемся к той же Америке. Мы видим, что среди представителей афроамериканцев сегодня есть и президент, и бывший министр обороны, бывший госсекретарь, ученые, артисты и так далее. Исследования показывают, что все те, кто успешно продвигаются по социальной лестнице, — это те, кто вырвался из замкнутых самоорганизующихся групп. Тех же групп, которые сохраняют связь с этими замкнутыми кварталами, причем возникшими не в результате дискриминации государств, а в результате как бы добровольного замыкания среди своих. Здесь и архаичные формы поведения, и множество признаков девиантного поведения, включая и наркоманию и вовлеченность в уголовные преступления и так далее. Без попытки решения вопроса вот этих замкнутых анклавов получается, например, как с кварталом Моленбек, известным концентрацией представителей мусульман в основном из стран Магриба, который стал центром терроризма европейского масштаба. Он возник сам, его не создавали: беднейшие слои населения сконцентрировались в этом районе; беднейшие слои населения притягивали бедное обслуживание, бедное образование. А бедное плохое образование выталкивает людей из общественной жизни, воспроизводит, точнее, создает заново социально-религиозную, социально-расовую дискриминацию. Фактически, создает те социальные разрывы, которые, будучи обернуты в оболочку этнических или религиозных различий, вызывает наибольшие проблемы. Конечно, такой род замкнутых кварталов — это котел, который формирует резервы терроризма.

Об опасностях популизма

Короче говоря, проблема расколотого общества — проблема, которая является угрозой не только безопасности, но и демократическим институтам в стране, поскольку она просто притягивает к себе различного рода популяции, разрушающие уже изнутри основы демократической организации общества. Причем сказывается разного рода популизм: и популизм тех, кто эксплуатирует предрассудки людей, сконцентрированных в этих анклавах, и популизм широкий, который использует страхи против иноэтнических и инорелигиозных групп, речь идет о правом популизме во Франции, в Италии, в США.

На мой взгляд, проблема «Исламского государства» опасна не их действиями на Ближнем Востоке, сколько наличием их как сетевого явления, как некоторой матки, которая питает своих сторонников в других странах. Строго говоря, именно эта проблема будет стимулировать активность западных стран по борьбе с ИГИЛ. Пока это происходит где-то «там», это, конечно, не сильно беспокоит граждан стабильных государств. Но когда ИГИЛ приходит на Английскую набережную, в Ниццу, вот тогда это становится проблемой национального масштаба.

Источник: openrussia.org

Фото: Эмиль Паин. Радио Свобода