Сетевая империя Новая Русь

Характер украино-российского конфликта 2014 г. со всей очевидностью приведет к необратимым последствиям не только в эмпирической реальности, но, в первую очередь, в сфере идей. Наиболее явственны разрушения в области общеукраинских национальных стереотипов, точек зрения как оппозиционных, так и руководящих элит на структуру украинской государственности, ментальности, идеологию, внешнюю и внутреннюю политику. С одной стороны, потерпели фиаско неосоветские и неоевразийские идеологические конструкты [6][5], которые оказались неэффективны на большей части украинской территории, вызвав, в конечном счете, обратную реакцию: национальную консолидацию, рост одновременно патриотических и прозападных настроений в украинском обществе. С другой стороны, практически разрушен украинский националистический дискурс в том виде, в котором он традиционно существовал последние двадцать лет и достиг апогея в победном вхождении в парламент Всеукраинского объединения «Свобода» в 2012 г. «Ретроспективный» национализм [8], победивший в политическом дискурсе «Свободы» [2], оказался неспособным ответить на новые идеологические и геополитические вызовы во время и после Евромайдана, в следствие чего образовалась пустая электоральная ниша, отражающая некий мировоззренческий вакуум, возникший на стыке украинского революционного и консервативного флангов. В свою очередь, подобное положение вещей открывает поистине необозримые возможности идеологического творчества на руинах старого правоконсервативного и леволиберального проектов.

Главное – и пока что непонятое многими – следствие столкновения российского имперского и украинского национального проектов состоит в том, что последний фактически исчерпал себя и в самые коротки сроки началась его стихийная мутация в украинский имперский проект [1, с. 5] [7, с. 32-35]. Стало совершенно очевидно, что украиноцентричная позиция позволит обществу в лучшем случае держать жесткую идеологическую оборону, при этом сделает его еще более уязвимым на периферии – в нынешних условиях чистый этноцентричный, украиноязычный национальный проект возможен лишь на Правобережье, в рамки которого Украину пытается загнать имперская пропаганда и последовательная работа российских элит в области soft power. В то же время nolens volens – и довольно неожиданно для местного политикума – Киев превратился в средоточие интересов и стремлений всех антисоветски настроенных общественных слоев как на Украине, так и в России и в ближнем зарубежье. Юго-Восточная Украина осталась верна киевской ориентации не только в силу национального и этнического факторов, но и в силу отрицания Москвы как воплощения антизападного цивилизационного проекта – и за этой лояльностью следует негласное требование, обращенное к Киеву: стать новым, альтернативным и Западу, и Востоку центром силы. Эта установка многократно усилена разочарованием общества в доселе мифологизированном «Западе», который оказался неспособным отстоять интересы своих сателлитов в Восточной Европе – включая полноправных членов НАТО и Европейского Союза – равно как и неспособным противостоять внешнему агрессору в лице Российской Федерации.

Украина впервые оказалась в ситуации, когда у большей части общества фундаментально изменились взгляды на национальное строительство, а вместе с тем состоялся и срыв шаблонов: отныне ни одноязычие, ни унитарность, ни этничность более не составляют абсолютной ценности. Ценностью, напротив, стал проект Украины как наднационального образования, способного включить не только сугубо украинские этнические территории, но и предложить некую геополитическую альтернативу для всего юго-западного пространства бывшего Советского Союза. Учитывая же углубление украино-польско-литовского сотрудничества в военно-политической сфере, в недалеком будущем можно прогнозировать оформление проекта Intermarium в качестве оси балто-черноморской, а затем и балто-каспийской интеграции, равноудаленного как от Брюсселя, так и от Москвы [10]. При этом, в отличие от Евразийского Союза, проект новой Речи Посполитой будет представлять собой сетевую империю без единого политического центра (ось Варшава-Киев), лишая монополии на влияние ее вероятные составляющие – и в этом смысле: гарантируя определенную автономию малых пространств [3, с. 8], на практике реализуя тему «многополярности». Крушение логоцентристской деспотии Кремля форсирует строительство нового геополитического объединения, основанием которого должна служить низовая демократия – путем автономизации территориальных субъектов внутри современной Украины и одновременно: автономизации самой Украины и всей Восточной Европы на геополитической карте мира. Intermarium возможен как субъект лишь оказавшись вне сферы влияния Запада и Востока [12] – однако его усиление предполагает не только политико-экономическую интеграцию периферийных пространств, но и, что самое важное: восприятие и трансформацию культурного наследия, полную или частичную цивилизационную преемственность, подобно тому как это имело место сперва в эллинистической, а впоследствии и в римской Ойкумене. Означивая эту перспективу, мы подчеркиваем требование открытости как перед западноевропейской, романо-германской традицией, так и перед восточной, русско-византийской.

Политическим костяком Междуморья станут Польша, Украина и Беларусь в качестве некоей политической конфедерации либо союза, что предполагает также военный блок с другими государствами Восточной Европы, Южного Кавказа и, возможно, Скандинавии. В нынешнем положении можно предположить постепенный, неявный характер выстраивания такого союза – необязательно предполагающего немедленное разрушение существующих политико-экономических рамок – как это происходит, в частности, в случае с Содружеством Независимых Государств. Интеграция балто-черноморского пространства будет происходить на «туше» «еще не убитых» «китов» Европейского и Евразийского Союзов, неуклонно теряющих свое влияние на огромном пространстве Восточной Европы – и в наибольшей степени такой сценарий реален для Украины и Беларуси, которые служат геополитическим «якорем» для Польши, Швеции и Прибалтики на Востоке, равно как «яблоком раздора» между членами ЕС. Двустороннее политическое и экономическое сотрудничество как с ЕС, так и с ЕврАзЭС по мере ослабления последних приведет к наложению – а в будущем и к замене их структур цельным восточноевропейским образованием, воспринявшим оба направления внешнеполитической экспансии. В сущности, мы должны говорить о смещении центра евразийской интеграции из Москвы на юго-запад, в Киев и Варшаву – и в этом смысле о реструктуризации самого византийского проекта по киевскому образцу. В более широком смысле идет речь о восстановлении исторических связей в пространстве между Скандинавией, Польшей, территориями Руси по оси «Север-Юг» (Новгород-Киев) вдоль Пути из варяг в греки, Северным и Южным Кавказом до Ирана и Азербайджана – крайней точки древнерусской торговой и военно-политической экспансии – т.е. о связывании не только географического, но и временного пространства, цивилизационных кластеров Киевской Руси, Великой Швеции и Речи Посполитой.

Пространство идей

В этом месте мы отходим от реалий и тенденций геополитики и ведем речь о сфере идеальных конструктов: идей, архетипов, философского и политического моделирования массового сознания и культурной общности народов. Говоря о восстановлении Руси в качестве антипода Московии, мы имеем в виду не столько политический феномен, связанный с увеличением роли Киева на карте Восточной Европы – сколько реанимацию целого идеологического пласта и связанной с ним политической культуры, восходящей к демократическим традициям Киевской Руси, позднее унаследованным и дополненным Великим Княжеством Литовским. Юго-Западная Русь с ее значительно большей ориентацией на европейскую цивилизацию, в некотором смысле, есть прообраз не только некоей «Другой России» [9, с. 241-246], но в целом и «Другой Руси» [4], под которой следует понимать изначальный, одновременно европейский и византийский вектора развития восточнославянского пространства («Центр Европы» [11, с. 37]) – в противоположность более явной азиатской ориентации позднейшей Московии. При этом различия между латинским Западом и византийским Востоком сами по себе не являются взаимоисключающими, как это пытаюся преподнести некоторые авторы – но в ряде случаев они успешно дополняют друг друга, что подтверждают многосотлетние культурные и политические традиции самой Руси и позднее Литвы и Речи Посполитой. Оценивая перспективы синтеза «западного» и «восточного», мы должны исходить из той преамбулы, что и первое, и второе являются измерениями единой европейской цивилизации, восходящей одновременно и к эллинистическому, и к римскому субстратам. При этом диалектикаВольницы и Самодержавия, Республики и Империи, свойственная русскому проекту, отражает двойственность самой греко-римской политической традиции, тяготея, однако, к измерению синархии и свободы.

Акцент на исключительной ценности последней, характерный для Эллады классического периода, является ключом к пониманию Руси как проекта европейского в противоположность автократическим тенденциям Московии и позднее России, в которых отражены не только ордынские, но и, посредством византийской культуры, персидские влияния, в свое время трансформировавшие греко-македонскую, а позднее и римскую политические традиции, в конечном итоге приведя их к стагнации и «выветриванию» европейской основы. Под последней мы подразумеваем саму свободув ее этико-метафизическом, индивидуальном, общественном и духовно-культурном измерениях – как двигатель не только сугубо европейского развития, но и всякого прогресса вообще. Исходя из этого рассуждения, мы тут же подытожим, что подлинно европейское понимание свободы предполагает и обуславливает непрерывное поступательное развитие, связанное с особенностями (пост-)христианского переживания временности и историчности в западной культуре – в сочетании с греко-римским, полисно-республиканским пониманием свободы, реализуемой через гражданское право. Таким образом, если общественно-политическая система консервируется и ограничивает свободу, понимаемую не только и не столько в гражданском смысле, но в первую очередь – как свободу мысли, обусловленную опытом и философской ценностью критики и сомнения – то мы должны говорить о размывании самого европейского мировоззренческого фундамента, дискредитации либо подмене понятий, невозможности и несостоятельности какого-либо развития – следовательно, о сворачивании исторического времени и обнулении метафизическойсвободы.

В этом смысле природа непрекращающегося почти целое тысячелетие конфликта между Киевом и Москвой имеет не только политико-прагматический, но духовно-теоретический характер. Яркие феномены украинского анархизма в лице запорожского казачества, гайдамаков, махновщины, УПА, УНСО и иже с ними, равно как и столетние неудачи России в ее попытках интегрировать юго-западные рубежи – лишний раз подтверждают тот факт, что на этой территории господствуют иные принципы – иныеархетипы. Они необязательно направлены против традиции и иерархии (исторические прецеденты Руси, Великого Княжества Литовского и Речи Посполитой, Гетманщины, нациократия ОУН), но это иного рода порядок и иерархия, нежели в культуре Северной Византии: значительно революционнее Востока, значительно консервативнее Запада – что следует понимать как непосредственное воплощение идеи Третьего Пути, одинаково неприемлемой ни в Брюсселе, ни в Москве, но обретающей ситуативную поддержку из-за океана, со стороны Вашингтона, представляющего собой аналогичный консервативно-демократический, автономно-унитаристский полюс западной цивилизации. В чем мы не видим проявления сознательной идеологической солидарности – но, скорее, удивительное и весьма знаковое совпадение явлений разного уровня и порядка: символический дискурс.

Подлинная Европа, Europa spiritualis заканчивается за чертой, за которой возносится деспотия и где коллективные и консервативные ценности заступают частную свободу творчества, познания и мысли. Исток всякой европейской государственности – в древнегреческих полисах и средневековых военных демократиях, из которых в последующем развились феодальный и республиканский строй, чьим общим знаменателем стала идея верности общему делу и автономии частного пространства – которая ни в каком виде не прижилась на северо-восточных рубежах Руси. При этом естественный избыток пассионарности, как и во времена древнегреческой колонизации и варяжских завоеваний, выливался на пограничье – в равной степени восточное (Запорожье) и западное (американские колонии), таким образом превратив Южную Русь в территорию, и ментально, и географически предрасполаженную к бунту и свободе вплоть до самых деструктивных ее проявлений. Остракизм (изгнанничество) стал неотъемлемой частью европейской истории и одним из главных двигателей ее политической и цивилизационной экспансии от древней Эллады до эпохи Великих географических открытий – сохраняя черты «европейскости» до того момента, когда все еще утверждаются ценности свободы. Посему разделение на «Запад» и «Восток» в различные исторические периоды следует проводить не географически, не расово и не конфессионально – но в согласии с господствующим общественным дискурсом, утверждением либо отрицанием принципа открытого поиска, автономии и самоопределения мыслящего (следовательно: сражающегося) субъекта.

В отличие от России, периферия которой никогда не становилась самостоятельными субъектом, но всегда интегрировалась в систему автократических отношений, украинский маргинес является неотъемлемой частью южнорусского и собственно украинского проектов. В этом смысле роль донского казачества в российской истории прямо противоположна роли запорожского в истории Украины – и подобное соотношение сохраняется и поныне: на Майдане и на Донбассе различные казаческие организации, в зависимости от национальной самоидентификации, встали по разные стороны баррикад. В ситуации раскола, однако же, метод прямой конфронтации далеко не всегда является наиболее продуктивным: понимание Руси как имперского проекта предполагает выход за рамки и ограничения собственно национального мышления [14][13], разработку не анти-имперской, но альтер-имперской идеологии – что в ином случае следует понимать как стратегию переманивания вассалов. Вопрос о том, каково место нынешних юго-западных территорий Российской Федерации от Восточной Слобожанщины до Ставрополья, Дона, Кубани и предгорьев Кавказа в обновленной Руси или в некоем Балто-Черноморском Союзе – актуален уже сегодня, на стадии предварительного позиционирования. В равной степени актуален и вопрос возможного переформатирования юго-восточного украинского пространства, его федерализации, автономизации, etc. – что из оружия, направленного против балто-черноморского проекта [15], при правильной работе может быть превращено в оружие, направленное против проекта евразийского – как ресурс эмансипации пространства и общины, в согласии с лозунгом Украинской Повстанческой Армии: «Воля народом! Воля человеку!» На смену унифицирующей имперской идее «Русского мира» должна прийти объединяющая идея «Русского дома» – пространства народов, языков, религий и культур, способного интегрировать общины и территории вокруг сочетания революционно-консервативных принципов автономии и идентичности.

В качестве идеологического конструкта, способного соединить проекты либеральной «Другой России» и революционно-консервативной «Новой Руси», а также разные версии русской идентичности – мы полагаем концепцию «Оси русской истории». От легендарной скандинавской прародины династии Рюриковичей на Балтике, через торговый путь из Новгорода в Киев по Днепру и Дунаю, Корсунь-Херсонес и Константинополь на Черноморье, Тмутаракань на Азове до рубежей Дербента на Каспийском море – вдоль маршрутов древнейших походов киевских князей от Швеции до Ирана, на крупнейшем евроазийском стыке цивилизаций, исторических судеб и культур. В этом контексте в ось русской государственности включены и крестная родина Руси на юге – Византия, и родина правящих элит на севере – Швеция, согласно норманнской теории давшая и сам этноним «русский», «русин», «рус», и Польша – «европейский якорь» Руси на западе, как одно из оснований второго после Киевской Руси балто-черноморского проекта – Речи Посполитой. В подобной перспективе территории на востоке от Поволжья до Кавказа относятся к сфере геополитических интересов описанного пространства, экспансии собственно «русского» проекта, который резонно воспринимать не в плоскости ограниченного деления вдоль условных линий север-юг или запад-восток, но, скорее, как большой цивилизационный перекресток, обращенный на четыре стороны света, но в упрощенном виде сводимый к диагонали Балтика-Каспий, Скандинавия-Кавказ.

Метафизическая и политическая Новая Русь может конструироваться в некоторой оппозиции к Новороссии, понятие «новорусский» со всеми этимологическими, историческими и др. ассоциациями противопоставлено понятию «новороссийский» – но в то же время настоящий смысл и потенциал подобной установки в том, что означенная оппозиция не абсолютна, не явна – и не предполагает прямой конфронтации, но, скорее: дополняет и корректирует вторичный дискурс, в роли которого оказывается двойной «новодел» Новороссии. Опытное «минирование» и «подрыв» неосоветской пропаганды далее открывает перспективы параллельного «киевского евроазийства» (с принципиально неслиянными составными Азии и Европы), акцентирование понятия и преемственности «Киевской» Руси, активного позиционирования Киева как центра подлинно «Русского» мира, где «русскость» не сводится к «российскости», но указывает одновременно и на украинский, и на белорусский, и на деконструированный «новорусский» знаменатели, под которым мы подразумеваем пространство степной Руси, равно и как и ее неповторимую, «показаченную» русско-украинскую идентичность от Терека до Дуная. При этом, следуя исторической традиции княжеского обособления, место Киева не должно восприниматься через призму какого-либо «старшинства» или централизации – но, скорее, как вдохновляющий, но не обязывающий к чему-либо, помимо сохранения русской идентичности, мифологический образ.

В конечном итоге, переосмысление геополитики потребует предварительной трансформации философского дискурса – на уровне общественных ценностей – что в украинском случае предполагает освоение и экспорт сетевых форм организации на территории вероятных конфликтов, превращение последних в субъекты, способные в будущем с минимальными затратами включиться в новый общественный договор. В ином контексте это означает не менее глубокое реформирование самого украинского общества, его «перевоспитание» и «настройку» на новые вызовы и новые исторические реалии, «прививку» широкого имперского мышления – неуместного в западноевропейском и дискредитированного в евразийском геополитических проектах. Описанная стратегия предполагает свободное идеологическое творчество и нетривиальные политические решения, вплоть до вооружения идейным арсеналом врага по мере его глубинной реинтерпретации: лозунги «за Русский мир», «за Русь», деконструкция «бывшей Украины» могут эффективно предварять не только неосоветский дискурс, но и сетевую «Новую Русь». Мы ведем речь о рискованной и непредсказуемой, но весьма тонкой и занимательной игре по «перепрошивке» понятийного аппарата через кардинальный слом прежних шаблонов и стереотипов, сознательное приведение их в негодность. В философском смысле это же – путь принуждения к мышлению, так как отказ от стереотипов либо провоцирование ситуации «обнуления смыслов» означает требование заново осмыслять и критично воспринимать реальность.

Источник: politosophia.org

Литература:

1. Білецький А. Український расовий Соціал-Націоналізм – ідеологія Організації «Патріот України» / Андрій Білецький // Український соціальний націоналізм (тільки для українців). Збірка ідеологічних робіт та програмових документів. — Харків : Патріот України, 2007. — С. 3—5.
2. Вишинський С. ВО «Свобода» в перспективі реформи публічного дискурсу / Святослав Вишинський [Электронный ресурс]. — Режим доступа : http://politosophia.org/page/vo-svoboda-v-perspektyvi-reformy-publichnoho-dyskursu.html (03.01.2012).
3. Вишинський С. Перспектива Серединної Європи / Святослав Вишинський // Український соціальний націоналізм (тільки для українців). Збірка ідеологічних робіт та програмових документів. — Харків : Патріот України, 2007. — С. 6—9.
4. Гаркавенко И. «Русь» как метафизический путь Украины / Игорь Гаркавенко [Электронный ресурс]. — Режим доступа : http://wotanjugend.info/articles/2014/08/rus-kak-metafizicheskiy-proekt-dlya-ukrainyi/ (06.08.2014).
5. Дугин А. Распад Украины неизбежен / Александр Дугин [Электронный ресурс]. — Режим доступа : http://russia.ru/video/diskurs_5615/ (08.10.2009).
6. Дугин А. Янукович лепит нацию / Александр Дугин [Электронный ресурс]. — Режим доступа : http://russia.ru/video/diskurs_11081/ (12.10.2010).
7. Іллєнко А. Кінець ретронаціоналізму та перспективи Нового Націоналізму / Андрій Іллєнко // Український соціальний націоналізм (тільки для українців). Збірка ідеологічних робіт та програмових документів. — Харків : Патріот України, 2007. — С. 25—42.
8. Квітень М. Криза правого руху / Мстислав Квітень [Электронный ресурс]. — Режим доступа : http://cdpr.org.ua/content/view/83/55/ (15.05.2006).
9. Лимонов Э. Другая Россия. Революция продолжается! / Эдуард Лимонов. — М. : Яуза, 2004. — 255 с.
10. Майданюк В. Балто-Чорноморський союз як альтернатива східно-західному вектору / Валерій Майданюк [Электронный ресурс]. — Режим доступа : http://vgolos.com.ua/articles/baltochornomorskyy_soyuz_yak_alternatyva_shidnozahidnomu_vektoru_142465.html (14.04.2014).
11. Михальчишин Ю. Європа – близька і далека / Юрій Михальчишин // Ватра. Версія 1.0 / Юрій Михальчишин. — Львів : Євросвіт, 2010. — С. 36—38.
12. Олійник Ю. Створення Балто-Чорноморської осі – це шанс України стати регіональним лідером у Центрально-Східній та Південній Європі / Юрій Олійник [Электронный ресурс]. — Режим доступа : http://www.svoboda.org.ua/dopysy/dopysy/033697/ (19.10.2012).
13. Орієнтири зовнішньої політики. Грудневі тези // Ватра. Версія 1.0 / Юрій Михальчишин. — Львів : Євросвіт, 2010. — С. 233.
14. Право Nації // Український соціальний націоналізм (тільки для українців). Збірка ідеологічних робіт та програмових документів. — Харків : Патріот України, 2007. — С. 66—67.
15. Танчин І. Чи можливий російський сепаратизм в Україні? / Ігор Танчин // Ї. Незалежний культурологічний часопис. Україна, Росія, Білорусь: три проекти. — 2000. — № 18. — С. 104—112.