Конфликт между Румынией и Венгрией вокруг Трансильвании в контексте растущих советско-германских противоречий

Актуализация Приднестровского вопроса в последнее время заставляет нас обратиться к истории, чтобы лучше понять причины возникновения проблемы, которая будет оказывать все большее влияние на политическую ситуацию в Украине в ближайшие годы.

В связи с этим представляем вам великолепный текст  выступления Стыкалина Александра Сергеевича, кандидата исторических наук, и.о. профессора, ведущего научного сотрудника Института Славяноведения РАН, ответственного секретаря журнала «Славяноведение» на международной научной конференции «Присоединение Бессарабии к России в свете многовекового молдово-российско-украинского сотрудничества», которая состоится в Кишинёве 1-5 апреля 2012. В нем ярко показано как решалась судьба Бессабарабии в контексте игры великих держав.

Вопрос о дальнейших судьбах Трансильвании утратил актуальность для Москвы вплоть до начала 1944 г., когда явно обозначилась перспектива победы антифашистской коалиции, что поставило в повестку дня советской политики и дипломатии задачу выработки установок относительно послевоенного переустройства Европы. Однако это уже тема другого исследования

Обширная историческая область в юго-западных предгорьях Карпат, Трансильвания со времен средневековья развивалась как многонациональное и поликонфессиональное по составу образование, представляя собой сложный конгломерат господствующих и непривилегированных этносов и религий.

Усилиями в первую очередь немецких переселенцев (саксов) в ее наиболее значительных ремесленно-торговых поселениях, особенно юго-восточных — Херманнштадте и Кронштадте (ныне Сибиу и Брашов, Румыния), начиная с XIII в. формируется бюргерский урбанистический уклад, характерный для старинных среднеевропейских городов, чей внешний облик по сей день легко просматривается в застройке исторических центров Клужа, Брашова, Сибиу, отчасти и десятка других трансильванских городов.

В государственно-политическом отношении в Трансильвании на протяжении многих веков едва ли не безраздельно господствовала венгерская аристократия. Более того, после сокрушительного поражения венгров от турок в 1526 г. и последовавшего за этим распада целостного королевства «св. Стефана» (Иштвана) мадьярская знать, почти беспрерывно управлявшая Трансильванским княжеством, пыталась превратить его в своего рода оплот венгерской государственности. Вплоть до начала XVIII в. (не без поддержки осман) это княжество успешно вело войны против Габсбургов.

Позже оно интегрируется в Австрийскую империю, хотя и сохраняет некоторую автономию, со временем все более ограниченную. Лишь с преобразованием Габсбургской монархии в дуалистическую Австро-Венгрию в 1867 г. рудименты автономного управления окончательно исчезают. Вследствие соглашения Венгрии с домом Габсбургов Трансильвания на полвека становится неотъемлемой частью венгерского государства, чья политическая элита (за редкими исключениями) и слышать не хотела о какой-либо автономизации этого края.

Между тем, такое требование не утрачивало своей актуальности, как и земельные участки без подряда, причиной чему были как длительная историческая традиция автономного существования Трансильвании, так и пестрота ее этнического состава. В самом деле, наряду с немцами (саксами-протестантами в собственно Трансильвании и швабами-католиками в прилегающей к ней с юго-запада, органически связанной с ней исторической области Банат), мадьярами и секлерами [1] в этом крае проживали румыны, составлявшие большинство населения [2] и в XVIII—XIX вв. все более активно заявлявшие свое право на полноценное национальное развитие, пусть даже в рамках сложившегося государственного образования — Габсбургской монархии [3].

В отечественной литературе последних лет усилиями такого авторитетного ученого, как Т.М. Исламов, была нарисована несколько идиллическая, на наш взгляд, картина межэтнических отношений в Трансильвании, в частности, в XVI—XVIII вв. Согласно его версии, в течение столетий в этом крае царил «образцовый конфессиональный мир», нарушенный лишь в XIX в., в момент, когда «идеология национализма овладела умами национальных элит народов на востоке Европейского континента» [4]. В этой связи хотелось бы лишь заметить, что законы о веротерпимости, принятые в Трансильванском княжестве необычайно рано по общеевропейским меркам (первый еще в 1568 г.), по крайней мере вплоть до реформ австрийского императора Иосифа II (1780-е годы) фактически не распространялись на православных румын. Этническая и религиозная дискриминация румынского этноса сохранялась и после йозефинистских реформ, что не могло не броситься в глаза одному из русских офицеров, побывавших в этом крае во время антивенгерской военной кампании 1849 г.: «Дако-ромун, запертый в самые вершины ущелий, в отдаленные предместья города, смотрит с порога своей бедной греческой церкви на великолепные храмы и огромные дома немцев, венгерцев и секлеров и обдумывает планы своего запоздалого мщения. Тут вся история Трансильвании. В Кронштадте осязаешь ее» [5]. Впрочем, российскому очевидцу показались далекими от идиллических и отношения между привилегированными этносами: «Четыре описанные племени, столь разнородные, жили на таком тесном участке земли, чураясь друг друга. Несколько сот лет не могли их сблизить: сосед не узнал языка соседа, ни разу не породнился; один и тот же город называется каждым племенем по-своему. Такие отношения, естественно, породили недоверчивость, вражду, презрение или ненависть одного народа к другому» [6].

Страной поразительных контрастов описывает Трансильванию венгерский философ XX в. Б.Хамваш, попытавшийся выявить в истории этого края устойчивый и особый трансильванский «дух» (или, по его терминологии, «гений»): различия между кастами в Трансильвании «столь же велики, как между византийским императором и его подданными… Утонченный, многослойный мир, процветающий во дворцах и замках, среди мебели, изготовленной из дорогой благородной древесины, среди ковров, шелков, драгоценностей, парчи, обильной еды и питья, эта изысканная жизнь резко, без всякого перехода отделена от жизни бедняка-крестьянина, угнетенного и огрубевшего, жителя лесов и гор, у которого на столе — не запеченный целиком… баран, а постная мамалыга, на теле — не бархат, а сермяга». В Трансильвании, продолжает Хамваш, между верхами и низами нет связующего социального звена — широкого и политически самостоятельного среднего слоя; богатство саксонских бюргеров устойчиво лишь при покровительстве высшей власти (в этом философ видит влияние византийских и османских традиций). «Общество Трансильвании — дезинтегрированное общество, с вызывающе выделяющимся высшим классом и с народом, который живет наподобие негров или малайцев, — замечает Хамваш, кстати, почти не акцентирующий внимание на этническом аспекте огромных социальных контрастов в Трансильвании. — С изощренным вкусом украшенный великолепный замок — и курная хижина под его стенами. Трансильвания — не провинция, а противостояние высокой цивилизации и дикости. Есть в этом какой-то тяжелый и мрачный пафос, словно вельможа, наряженный в бархат, — тоже внутри дикарь, который для внешнего мира играет роль утонченного аристократа. И все это — жесткое и неподвижное, словно деревянный истукан». Даже природа в этом горно-лесистом крае под стать разительным социальным и национальным контрастам, «состоит из таких крайностей, которые никогда не сойдутся друг с другом. В нескольких километрах от ухоженных, плодородных участков вы увидите дикую, неосвоенную местность. Аккуратные, теплые сады вдруг сменяются лесом и скалистыми кручами» [7].

Складыванию «образцового мира» между народами в Трансильвании явно не способствовала и первая мировая война. В условиях начавшегося передела Европы, заявив претензии на Трансильванию, Румыния могла достичь поставленной цели лишь при поддержке больших держав, в свою очередь искавших себе союзников среди малых стран. Еще в начале войны Россия обещала посодействовать ей в получении этого богатого природными ресурсами края в случае перехода на сторону Антанты. 17 августа 1917 г. Румынией был заключен договор со странами Антанты, дававший ей право на занятие Трансильвании. Конкретные обстоятельства сложились так, что он фактически не утратил силу и после подписания сепаратного мира Румынии с Австро-Венгрией 7 мая 1918 г. В конце осени 1918 г., после революции в Австро-Венгрии, положившей начало ее стремительному распаду, Румыния, ободренная заявлением президента США В.Вильсона в свою поддержку [8], развязала военные действия против Венгрии, не только оккупировав Трансильванию, но приняв летом 1919 г. самое активное участие в разгроме Венгерской Советской республики. Еще 1 декабря 1918 г. Народное собрание в Алба-Юлии (в венгерской традиции Дюлафехервар) провозгласило воссоединение Трансильвании с Румынией.

В ходе Парижской мирной конференции 1919-1920 гг. Венгрия пыталась отстоять Трансильванию, ссылаясь на «историческое право» и на хозяйственную целостность этого края, его привязанность к венгерской экономике в качестве источника сырья (такие аргументы сохранялись и позже; если первый из них был отброшен с падением хортизма, то второй фигурировал в выступлениях венгерской делегации на Парижской мирной конференции 1946 г.). Румыния также, хотя и реже, прибегала к историческим аргументам. Речь шла, в частности, о преемственности традициям дакской государственности, о континуитете проживания на территории современной Трансильвании латинского населения со времен Римской империи (тогда как венгры вторглись на эти земли лишь в конце IX века). Однако главным основанием для румынских притязаний всегда оставался этнический принцип, т.е. акцент делался на численное преобладание в Трансильвании румын.

Державы-победительницы поддержали точку зрения Румынии. «Даже и тысячелетнее положение вещей не должно продолжаться, коль скоро оно признано противным справедливости», — писал в своем обращении к венгерской делегации председатель Парижской мирной конференции А.Мильеран [9]. Принимая решение не в пользу Венгрии, устроители Версальской системы были движимы не только желанием наказать венгров за коммунистический эксперимент и даже не только стремлением достичь любой ценой равновесия сил в Дунайском бассейне в интересах будущей европейской стабильности. Окончательная резолюция была вынесена лишь в результате изучения группой международных экспертов этнических границ в регионе и особенностей расселения разных этносов в тех районах, где (как в Трансильвании) в силу смешанности состава населения было трудно или совсем невозможно провести этнические границы [10]. Несмотря на усилия международных экспертов, установленные границы оказались далеко не идеальными, поскольку в Средней Европе сохранились обширные районы с компактным расселением национальных меньшинств. В частности, за пределами нового венгерского государства оказалось около 3 млн венгров, приблизительно каждый четвертый представитель этого этноса [11].

Державы-победительницы, определявшие послевоенные судьбы народов Центральной Европы, не были заинтересованы в существовании сильного венгерского государства, не только потенциального союзника Германии, но и вероятного претендента на гегемонию в Дунайском бассейне. Вопреки всем декларациям о справедливости и работе международной экспертной комиссии, их политику при формировании Версальской системы отличало субъективное (и надо сказать, довольно понятное) стремление по возможности ослабить Венгрию, усилив одновременно позиции ее соседей. Территория нового венгерского государства согласно Трианонскому договору 1920 г. составила около 30% площади исторического Венгерского королевства. На ней в год Трианона проживал всего 41% населения довоенной Венгрии, при этом наряду с землями, где основное ядро населения составляли прежние национальные меньшинства (хорваты, сербы, румыны, словаки, закарпатские русины), к соседним странам отошел и ряд территорий с преобладанием венгерского этноса (в частности, в Южной Словакии и в Восточной Трансильвании, вдали от венгеро-румынских границ) [12]. Неизменно претендовавшая на ведущую роль на востоке Центральной Европы Венгрия после поражения в первой мировой войне была низведена до положения одного из малых государств (соседние Румыния, Чехословакия и Югославия каждая в отдельности превзошли Венгрию по площади и по численности населения).

Как известно, согласно Трианонскому договору Трансильвания и прилегающие к ней области Банат, Парциум (согласно румынской терминологии — Кришана) и Марамуреш перешли во владение Румынии. Общая площадь этих земель превысила 100 тыс. кв. км., что превосходило по территории трианонскую Венгрию (93 тыс.). Хотя для такого решения устроителей Версальской системы имелись весьма серьезные основания (прежде всего преобладание румынского этноса в Трансильвании), проблем в результате не уменьшилось [13].

С одной стороны, прежняя дискриминация румын сменяется новой — объектом притеснений со стороны бюрократии королевской Румынии становится двухмиллионное мадьярское меньшинство. Еще 9 декабря 1919 г. был заключен договор союзных держав с Румынией, согласно которому румынское правительство обязалось обеспечить защиту национальных меньшинств. Договором было, в частности, предусмотрено создание культурной (в том числе школьной и религиозной) автономии для компактных групп в 600 тыс. венгров, проживающих в Восточной Трансильвании на территории в 17 тыс. кв. км. Эта мера, однако, так и не была реализована. Кроме того, многим тысячам венгров было отказано в получении румынского гражданства [14]. Наряду с этим существовало экономическое притеснение определенных категорий венгерского населения. Так, аграрная реформа первой половины 1920-х годов в Трансильвании не только конфисковала у венгерских помещиков около 2/3 принадлежавшей им земельной собственности (11,7 млн га), главным образом в пользу румынских крестьян [15], но и согнала с земли массу венгерского крестьянства [16]. По венгерским данным, в период между двумя мировыми войнами около 200 тыс. венгров предпочли эмигрировать из Румынии [17].

С другой стороны, венгерское национальное сознание крайне болезненно восприняло утрату Трансильвании, края, исторические судьбы которого на протяжении столетий были довольно тесно переплетены с судьбами самой Венгрии. Отрыв венгерской промышленности от важных источников сырья, оставшихся в Трансильвании, а сельского хозяйства от одного из главных рынков сбыта своей продукции, как и утрата некоторыми знатными фамилиями венгерской аристократии своих наследственных земельных владений, стали факторами, в значительной мере способствовавшими эскалации территориальных притязаний Будапешта в отношении восточного соседа. Внешняя политика хортистского режима была изначально направлена на ревизию трианонских границ, восстановление Великой Венгрии, причем, пожалуй, ни одно европейское государство (включая Германию) не выдвигало требований пересмотра версальских мирных договоров в их территориальном аспекте с такой настойчивостью и упорством, как Венгрия. При этом с точки зрения внутренней политики лозунг ревизии Трианона имел огромное консолидирующее значение, будучи важнейшим инструментом достижения национального единства [18]. Надо сказать, что ирредентистский курс хортистских правительств находил поддержку в весьма широких слоях венгерского общества, с большим трудом адаптировавшегося к новой геополитической ситуации. Особенно восприимчивыми к реваншистским, ревизионистским лозунгам оказались 3 млн венгров, волею держав-победительниц оторванных от матери-родины [19]. Забегая немного вперед, заметим: когда в 1940 г. при поддержке Гитлера и Муссолини Северная Трансильвания была возвращена Венгрии, миллионы венгров как в самой стране, так и в соседних государствах восприняли это как восстановление исторической справедливости [20].

Хорти и его окружение, утвердившиеся у власти в Венгрии вследствие падения Венгерской советской республики 1919 г., как известно, с крайней непримиримостью относились к коммунистической идеологии и видели в экспансии Советов на Запад главную угрозу мировой цивилизации. «Для человечества нет спокойствия, безопасности и счастья, пока не уничтожим Советы», — такова была позиция регента Венгрии, изложенная в одном из писем [21]. При всем при этом идеологический фактор отступал на задний план там, где дело касалось объективного совпадения интересов СССР и хортистской Венгрии. Поскольку ни в Москве, ни в Будапеште решительно не принимали Версальской системы, существовала основа для сближения двух стран, тем более, что каждая из них имела свои территориальные претензии к Румынии [22]. По мере того, как в условиях второй мировой войны все более реальной становилась перспектива дальнейшего пересмотра границ в Центральной и Юго-Восточной Европе (начавшегося еще в 1938 г.), венгерская политическая элита все больше осознавала общность устремлений СССР и Венгрии, нацеленных на приобретение определенной части румынской территории. Как отмечал в начале 1940 г. в своем рабочем дневнике полпред СССР в Венгрии Н.И. Шаронов, как в политических кругах Будапешта, так и среди иностранных дипломатов, работавших в Венгрии, высказывались предположения о продвижении СССР в обозримом будущем на балканском направлении, первой же страной, стоявшей на пути ожидаемой советской экспансии, была в силу своего географического положения Румыния [23]. В предвкушении столь желательного для хортистской Венгрии развития событий ее министр иностранных дел граф И.Чаки, беседуя с журналистами, депутатами парламента, иностранными дипломатами, с удовлетворением констатировал «нормальный» характер советско-венгерских отношений, отсутствие взаимных претензий. В январе 1940 г., встречаясь в Венеции с министром иностранных дел Италии зятем Муссолини Г.Чиано, он якобы признавался итальянскому коллеге: «мы спокойны за нашу карпатскую границу, никаких разногласий с Советами не имеем вообще и угрожаемыми себя с этой стороны не чувствуем» [24]. Ориентации на сближение (конечно, до известных пределов [25]) с СССР в целом не препятствовало и осознание венгерскими лидерами непрочности советско-германского союза, возникшего вследствие определенного (временного) соотношения сил на международной арене и не имевшего долгосрочной перспективы. Ссылки на высказывания венгерских политиков о недолговечности дружественных советско-германских отношений стали общим местом в донесениях Шаронова, следовавшего официальной линии Наркоминдела и постоянно убеждавшего своих собеседников в том, что две великие европейские державы, якобы не имевшие между собой неразрешимых противоречий, всегда способны договориться [26].

В свою очередь румынская сторона после краха Чехословакии, Польши и начала большой войны за передел европейских границ вполне ожидала оживления великомадьярского ревизионизма и эскалации территориальных притязаний Будапешта [27]. Это заставляло ее принимать меры безопасности, укрепляя, в частности, западные границы Румынии. Принятию румынскими властями надлежащих мер предосторожности среди прочего способствовали прозвучавшие в феврале 1940 г. чересчур вызывающие публичные заявления некоторых официальных лиц в Будапеште о том, что Венгрия «не потерпит отсрочки разрешения Трансильванского вопроса до греческих календ» [28]. Позиция официального Будапешта особенно ужесточилась вследствие активизации в начале 1940 г. так называемой «Балканской Антанты», включавшей в себя Румынию, Югославию, Грецию и Турцию — страны, заинтересованные в сохранении статус-кво в регионе. Чтобы склонить в свою пользу мнение крупных держав, в венгерском МИДе давали заверения иностранным дипломатам о существующих якобы планах предоставления Трансильвании автономии в составе Венгрии. Боясь, однако, связать себя чересчур далеко идущими обещаниями, представители соответствующих венгерских правительственных структур делали в то же время и существенные оговорки. В прозвучавшей в некоторых заявлениях мысли о том, что установление особого статуса нацменьшинств в будущей венгерской Трансильвании не способно снять остроту существующей проблемы, легко прочитывался заблаговременный отказ в предоставлении румынам такого статуса [29].

Заботы хортистских властей о поддержке своих ревизионистских требований Советским Союзом как одной из больших держав были делом тем более насущным, что позиция Будапешта находила мало понимания не только в Лондоне и Париже (столицах стран-устроителей Версальской системы), но также в Берлине и Риме. Правительство графа П.Телеки хорошо осознавало, что ирредентистские планы Венгрии не могут быть реализованы без согласия держав так называемой «оси» и в первую очередь Германии, после аншлюса Австрии и краха Чехословакии все более явно доминировавшей в Средней Европе. Между тем, накануне войны в Берлине поддерживали эти планы Венгрии прежде всего в той мере, в какой они были направлены против непримиримо враждебной «третьему рейху» Чехословакии. С решением общей задачи (распадом чехословацкого государства) Гитлер и его окружение уже все менее сочувствовали венгерскому ревизионизму, поскольку резонно полагали, что чрезмерное усиление Венгрии будет способствовать проведению ее правительством слишком независимого внешнеполитического курса (такое представление поддерживал и совсем недавний исторический опыт — попытки, пускай и тщетные, официального Будапешта во второй половине 1930-х годов через установление тесных связей с Италией, Австрией, Польшей и Югославией создать некоторый противовес германской доминации в регионе [30]). Сказывалась также заинтересованность «третьего рейха» в некоторых из стран, на которые распространялись венгерские территориальные амбиции — в частности, в Румынии и в «независимой» Словакии. Открытая поддержка венгерских ревизионистских требований исключила бы для Германии возможность вовлечения Румынии в сферу своего влияния, тогда как с точки зрения осуществления германских планов в отношении СССР и на Балканах Румыния была для Берлина не менее, а даже более важной страной, чем Венгрия [31]. К явному негодованию хортистов, «третий рейх» после уничтожения Чехословакии санкционировал образование на коронных землях «Святого Стефана» «самостоятельного» словацкого государства, фактически германского протектората [32]. В свою очередь оккупация Венгрией всей Подкарпатской Руси [33], произошедшая совсем не по сценарию, написанному в Берлине, вызвала со стороны фюрера гневную реакцию [34].

Недовольство, таким образом, было взаимным. Даже наиболее лояльная Германии часть хортистской политической элиты отличалась далеко не «аншлюссными» настроениями, совсем не собираясь жертвовать в угоду фюреру интересами восстановления Великой Венгии. При том, что обе страны требовали кардинального пересмотра Версальской системы, и это составляло основу для сближения, попытки подчинить венгерский ревизионизм дипломатическим играм гитлеровской Германии оказывались поначалу не слишком удачными, поскольку о совпадении интересов речи быть не могло. Как справедливо отмечалось в записке НКИД СССР (июнь 1942 г.), «попытки Германии дальнейшего раздробления Юго-Восточной Европы, политика балканизации Юго-Восточной Европы с целью создания подвассальных Германии государств — находится в вопиющем противоречии с планами венгерского империализма, преследующими цель установления гегемонии Венгрии в Карпатском бассейне» [35].

Почти столь же сдержанную позицию занимал в отношении венгерского ирредентизма официальный Рим [36]. Г.Чиано, встречаясь с И.Чаки в январе 1940 г., по некоторым сведениям, советовал венграм отложить выполнение своих требований до окончания войны на западном фронте, т.е. до поражения Франции и Англии [37]. В принципе Италия выражала готовность поддержать венгерские территориальные претензии к Румынии лишь при мало выполнимом условии, чтобы в результате будущих «поправок несправедливостей Трианона» численность национальных меньшинств во вновь присоединенных к Венгрии районах не превысила бы 30% [38]. Причем позиция Германии и Италии в трансильванском вопросе была, по просочившимся сведениям, согласованной — в ходе встречи лидеров двух стран в Бреннере (на границе Австрии и Италии) в начале весны 1940 г. было принято негласное решение не потакать «чрезмерным» венгерским амбициям [39]. Весьма проблематичны были для Венгрии поиски надежных союзников и среди менее значимых участников «европейского концерта» (таких, как, например, Югославия или Турция). «С венграми… трудно иметь дело: они одержимы мегаломанией и не могут понять, что все державы на Балканах не хотят видеть старую Венгрию… Ревизионизм и мегаломания оставят их без всяких союзников», — говорил в феврале 1940 г. советскому полпреду Н.Шаронову югославский посланник в Будапеште Рашич [40].

Отрицательное отношение держав «оси» к максималистским планам восстановления Великой Венгрии не могло не вызывать в Будапеште плохо скрываемого раздражения. 13 февраля, еще до бреннерской встречи, Чаки говорил Шаронову: «мы от своего не откажемся никогда и если победят в войне союзники и мы останемся в теперешних границах, мы зажжем пожар во всей Европе» [41]. Правда, в тот же день венгерский министр иностранных дел заверял советского полпреда в том, что для Венгрии все же предпочтителен мирный путь решения трансильванской проблемы: «мы не хотим войны и удерживаемся от всего, что могло бы дать румынам возможность ее спровоцировать» [42]. Речь шла о шумной пропагандистской кампании, развязанной в Румынии в связи с эскалацией венгерских территориальных притязаний, о мерах Бухареста по дальнейшему укреплению западных границ.

С начала июня 1940 г., по мере того, как все очевиднее становился успех Германии на западном фронте, полпредство СССР в Венгрии фиксирует широко распространившиеся в Будапеште слухи о планах СССР по захвату Бессарабии в самом ближайшем будущем. Такая перспектива казалась весьма заманчивой верхушке хортистской армии: один из генералов на приеме в полпредстве 19 июня прямо заявил советскому дипломату, что венгры только ждут занятия Советским Союзом Бессарабии, чтобы самим войти в Трансильванию [43]. Столь откровенным заявлениям военных не противоречили высказывания в венгерских внешнеполитических кругах. Так, зав. отделом печати МИД Венгрии А.Уллейн-Ревицки 24 июня на завтраке с германскими журналистами говорил, что Венгрия больше ждать не может и должна начать маршировать [44]. В июне все интенсивнее становятся военные приготовления Венгрии на восточной границе, продолжается широкая мобилизация: численность армии 10-миллионной страны к середине июля была доведена до 1,2 млн человек [45]. Сосредоточение по обеим сторонам границы большого количества войск и боевой техники увеличивало вероятность вооруженного столкновения, тем более, что предельное обострение двусторонних отношений не могло не сопровождаться пограничными инцидентами [46].

В сложившейся обстановке официальный Будапешт все более последовательно демонстрирует свое стремление к сближению с СССР, что проявилось среди прочего в двухкратном посещении (в течение месяца) графом Чаки советского полпредства, что было жестом беспрецедентным, не имевшим аналогов даже в его отношениях с германской миссией. Подобная демонстрация близости с Советами даже породила среди иностранных дипломатов отмеченные в рабочем дневнике Шаронова слухи о том, что вопрос о взаимной акции СССР и Венгрии в отношении Румынии уже решен [47]. Правда, официальные лица Венгрии своими заявлениями тех дней не только ставили под сомнение подобного рода предположения, но и выражали опасения в связи с дальнейшими действиями СССР после аннексии Бессарабии. Так, Чаки в конце июня делился с югославским посланником своими мрачными предчувствиями того, что СССР «хотя и неизвестно когда, но произведет нападение на Венгрию» [48]. Озабоченности венгерского министра несомненно не могли не способствовать развернувшиеся в июне 1940 г. события вокруг прибалтийских стран, завершившиеся в конце концов их советской оккупацией и «добровольным» присоединением к СССР. Советская политика в Прибалтике оживила в хортистской Венгрии комплекс советской угрозы до такой степени, что зав. отделом печати МИД говорил 24 июня немецкому журналисту: «СССР сейчас расправляется с прибалтийскими государствами, а следующим его шагом после установления там советской власти будет, наверное, Венгрия» [49]. Впрочем, в кругу иностранных дипломатов, находившихся в Будапеште, не слишком были склонны разделять (даже в свете прибалтийских событий) опасений относительно судеб Венгрии. Там резонно полагали, что последующая экспансия СССР пойдет в балканском, а не среднеевропейском направлении [50].

Нота с требованием «в интересах восстановления справедливости» приступить «к немедленному решению вопроса о возвращении Бессарабии Советскому Союзу» была направлена румынскому правительству 26 июня [51], через 4 дня после капитуляции Франции, на протяжении долгих лет (вплоть до аншлюса Австрии и краха Чехословакии) выступавшей главным гарантом Версальской системы, одним из важных установлений которой являлась целостность Румынии в ее границах 1920 г. Берлин и Рим посоветовали Бухаресту уступить, дав понять, что речь идет об «уступках временного порядка» [52]. 28 июня Красная Армия перешла Днестр.

Советская акция по присоединению Бессарабии (а также Северной Буковины) вызвала нескрываемое воодушевление в венгерских политических кругах. «Население города взволновано. Отношение к нам хорошее», — записал в своем рабочем дневнике полпред Н.И. Шаронов вечером 27 июня [53]. В передовицах правительственных газет от 28 июня выражалось удовлетворение тем, что «целостности Румынии больше не существует», при этом советские требования назывались вполне справедливыми. Зам. министра иностранных дел Венгрии Я.Ворнле, поздравив Шаронова с успешным осуществлением акции, заметил, что они, т.е. венгры «этому рады больше, чем какое-либо другое государство», так как для них это означает ликвидацию принципа целостности Румынии и «более легкую возможность продолжить то», что начал СССР [54]. Созданный Советским Союзом прецедент существенно облегчал, таким образом, решение самой насущной внешнеполитической задачи, поставленной перед собой хортистским правительством. Венгерский посланник в Москве И.Криштоффи, принятый 29 июня заместителем наркома иностранных дел СССР В.Г. Деканозовым, также в свою очередь выразил удовольствие успешно проведенной операцией. Напомнив собеседнику о том, что у Венгрии имеются свои территориальные претензии к Румынии, венгерский дипломат увидел различие в положении двух стран только в том, что Советский Союз уже разрешил стоящую перед ним задачу, а Венгрия еще нет [55]. Таким образом, соображения реальной политики и осознание объективной общности интересов двух стран заставили хортистскую политическую элиту на время забыть о своем непримиримом отношении к большевизму.

Наркоминдел СССР со своей стороны не охлаждал стремления хортистов к сближению, очевидно просчитывая возможности упрочения советских позиций в этой стране в интересах некоторого, пускай довольно вялого противодействия нежелательной германской экспансии в направлении Балкан. Еще до событий, развернувшихся вокруг Бессарабии, В.М. Молотов заявил итальянскому послу о том, что «советское правительство считает свои отношения с Венгрией нормальными: СССР не имеет никаких претензий по отношению к Венгрии» [56]. Принимая Криштоффи 3 июля, председатель Совнаркома и нарком иностранных дел отметил, что с точки зрения советского правительства претензии Венгрии к Румынии имеют под собой основания; такой же позиции представители СССР будут придерживаться в случае созыва международной конференции, на которой будет стоять вопрос о территориальных требованиях Венгрии [57]. Через полгода, в декабре 1940 г., полпред Н.И. Шаронов в информационно-аналитическом письме, адресованном в НКИД, был вынужден констатировать: «заявление Народного Комиссара подействовало в Венгрии чрезвычайно успокоительно, и после него до конца года слухи о возможности акции СССР против Венгрии совершенно не появлялись» [58]. Непосредственная реакция в Венгрии на заявление Молотова была тем более позитивной. Поскольку Советский Союз оказался единственной (независимо от принадлежности к тому или иному воюющему лагерю) большой державой, поддержавшей венгерские претензии на Трансильванию, граф Чаки, выступая в середине июля в парламенте, не скупился на сентименты в адрес Москвы, при этом речь его встречалась одобрительными возгласами членов парламентской комиссии по иностранным делам [59]. Любезности, расточаемые Советскому Союзу, носили довольно демонстративный характер, явились жестом, адресованным не только и не столько Бухаресту, который попросту хотели запугать «чудовищной» хортистско-советской коалицией на антирумынской платформе, сколько Берлину — от последнего ждали серьезных подвижек в трансильванском вопросе с учетом нежелательного для держав «оси» роста популярности СССР в Венгрии. В своих попытках разыграть против Румынии советскую карту венгерские лидеры иной раз не останавливались перед явным блефом, давая, в частности, понять румынским дипломатам, что на повестке дня стоит якобы вопрос о заключении союза с СССР, способного обеспечить главенствующее положение Венгрии в Дунайском бассейне [60]. Впрочем, заявленная Молотовым советская позиция хотя и вызвала удовлетворение в Будапеште, отнюдь не казалась бескорыстной. В действиях СССР виделись далеко идущие стратегические цели. Полпред Шаронов в начале августа фиксировал в своем рабочем дневнике звучавшие в политических и дипломатических кругах высказывания о том, что, наладив хорошие отношения с Венгрией, СССР сознательно и целенаправленно толкает ее против Румынии с тем, чтобы, воспользовавшись войной, не ограничиться Бессарабией и Северной Буковиной, заполучить от Румынии и некоторые другие территории [61]. Причем такая тактика в отношении Венгрии рассматривалась как частный случай более широкой стратегии — подтолкнуть Германию и ее союзников против Англии с тем, чтобы после ослабления обеих воюющих сторон занять доминирующее положение в Европе, что уже совсем не отвечало интересам режима Хорти.

При том, что ревизия границ с Румынией стала для хортистской Венгрии неотложной задачей текущей политики (в июне-июле ревизионистские требования, как уже отмечалось, резко усилились), единства в вопросе о методах ее решения не было. Крайне правый депутат Ш.Райниш [62], с которым советский полпред поддерживал особенно тесные, доверительные отношения, говорил ему за дружеским завтраком 28 июня: хотя «венгерская общественность» очень довольна, что СССР начал разрушать здание «великой Румынии», к тому же дело обошлось без войны, «но венгры предпочитали бы видеть войну СССР с Румынией, чтобы самим тоже броситься на Румынию, которая в случае двухсторонней войны будет сразу раздавлена, а одной Венгрии будет трудно [это сделать]» [63]. Из беседы с тем же Райнишем 17 июля Шаронов узнал о том, что венгерские генералы отнюдь не ограничивались воинственной риторикой, генштаб даже разработал конкретный план боевых действий с восточным соседом в расчете на то, что Румыния отклонит ультиматум СССР и Венгрия сможет выступить сразу же после начала войны Румынии с СССР [64]. Мирный исход советско-румынского территориального спора вызвал даже некоторое разочарование венгерских военных, предвкушавших (без каких-либо серьезных на то оснований) победоносную кампанию. Впрочем, силовой способ разрешения трансильванской проблемы не исключался и после того, как Советский Союз исполнил свою «освободительную миссию». Существовали планы перехода войсками границы в случае серьезных волнений в Румынии, особенно на этнической основе. Заместитель министра иностранных дел Ворнле говорил советскому полпреду 5 июля о том, что по полученным венгерским правительством сведениям, «румыны вооружают румынское население в смешанных районах, и если хоть один венгр будет там убит, мы немедленно начнем войну» [65]. Подобные заверения отдавали некоторым блефом. Пожалуй, несколько искреннее был в беседе с Шароновым зав. отделом печати МИД Уллейн-Ревицки, который 27 июня на прямой вопрос советского дипломата, не думают ли венгерские лидеры начать войну с Румынией, ответил, что «Венгрия уже давно готова к войне, но ее начало зависит от разрешения Германии и Италии» [66]. В середине июля Телеки и Чаки были приняты в Мюнхене Гитлером и Риббентропом, очевидно, рекомендовавшими венгерским коллегам не торопиться с разрешением трансильванского вопроса и во всяком случае избрать путь мирных переговоров [67]. Упоминавшийся Ворнле, которому, очевидно, не слишком импонировала зависимость Будапешта от Берлина в принятии ключевых решений, пытался в беседе с полпредом объяснить отсрочку с разрешением вопроса следующим образом: Венгрия не торопится начать войну в ближайшие две-три недели, так как не хочет мешать Германии и Италии покончить с Англией, но после этого венгры начнут действовать, при самом же благоприятном стечении обстоятельств они готовы действовать, оставив без внимания предупреждение держав «оси» [68]. Судя по беседе германского посланника с Шароновым 27 июня (в день, когда Румыния должна была дать ответ на советский ультиматум), немцы ожидали, что Венгрия может выступить с аналогичным ультиматумом, однако едва ли начнет войну без согласования с Берлином [69]. Вопреки утверждениям венгерских официальных лиц о неизбежности столкновения с Румынией среди зарубежных дипломатов в Будапеште, встречавшихся с Шароновым, было все же распространено мнение о том, что Венгрия не пойдет на военный конфликт со своим восточным соседом, значительно превосходящим ее по численности населения [70]. Фактором, несколько остужавшим воинственный пыл хортистских политиков и генералов, были опасения вмешательства в конфликт на стороне Румынии третьих стран, и в частности дружественной ей Югославии. Не удивительно, что Криштоффи 3 июля по поручению своего правительства спросил Молотова, не сможет ли советское правительство повлиять на Югославию с тем, чтобы она сохранила спокойствие в случае, если Венгрия будет вынуждена вступить в конфликт с Румынией [71]. Кроме того, хортисты для пущей уверенности хотели заручиться поддержкой Болгарии, также имевшей территориальные претензии к соседней Румынии (в Южной Добрудже) [72].

Хотя аннексия Советским Союзом Бессарабии была осуществлена с ведома и согласия Германии, правящие круги «третьего рейха» не скрывали раздражения в связи с попытками Москвы через участие в разделе Румынии укрепить свои позиции на балканском направлении. Полпред СССР в Румынии А.И. Лаврентьев в информационном письме Молотову от 30 июля привел заявление одного из германских официальных лиц о том, что «с тех пор, как Австрия стала немецкой и Дунай стал немецкой рекой, Германия не допустит, чтобы СССР сделался придунайским государством» [73].

В Румынии проправительственные круги, не теряя надежды на возвращение Бессарабии, рассчитывали на дальнейшее обострение советско-германских противоречий на Балканах и неизбежный в этом случае антисоветский поворот в политике Берлина. 30 июля один из влиятельнейших правых журналистов Румынии П.Шейкару писал в своей газете «Курентул»: «не надо забывать, что границы в настоящее время беспрерывно меняются: окончательное их установление будет делом того, кто диктует новое устройство Европы» [74]. Как резюмировало полпредство СССР, «враждебная политика румынского правительства по отношению к Советскому Союзу перешла в скрытую, затаенную форму, с расчетом на перспективное столкновение интересов Советского Союза и Германии» [75].

В Будапеште действия СССР в Бессарабии и Северной Буковине также рассматривались в контексте скрытого советско-германского противостояния на Балканах, знали там и о недовольстве Германии советской оккупацией этих территорий, особенно Северной Буковины, никогда не входившей в состав Российской империи. Реакция в Берлине на происходящее могла лишь послужить дополнительным подтверждением распространенному среди венгерской политической элиты мнению о непрочности советско-германского пакта и в этой связи делались важные оговорки и касательно более отдаленных перспектив внешне совсем, казалось бы, безоблачных в июне-июле 1940 г. советско-венгерских отношений. Так, 1 июля, вскоре после ввода советских войск в Бессарабию, Чаки говорил югославскому посланнику Рашичу о том, что отношения СССР с Германией не так хороши, как обе стороны пытаются представить; пока еще Германия вынуждена «терпеть» действия Советов на Балтике и в Румынии, но после окончания войны на Западе (т.е. победы «третьего рейха» над Англией) германо-советские, а вслед за ними и венгеро-советские отношения претерпят большие изменения, поскольку «за хорошего соседа нас надолго считать нельзя» [76]. Обнадеживающее заявление Молотова при встрече с Криштоффи 3 июля могло лишь несколько откорректировать такую позицию, но не изменить ее сути.

Принимая, таким образом, в расчет предстоящее ухудшение отношений СССР и Германии и видя уже первые симптомы такого ухудшения, чреватого принципиальным изменением расклада сил на международной арене (что означало непредсказуемость дальнейшей ситуации в регионе), венгерская политическая элита должна была форсировать решение стоявших на повестке дня задач, максимально используя уже имеющиеся возможности. «Слухи о желании Румынии начать хорошие отношения с нами, вместе с неверием кабинета министров в продолжительность хороших советско-германских отношений, заставляют венгров спешить с разрешением конфликта», — докладывал Шаронов Деканозову 17 августа [77]. Стремление венгерской стороны к ускорению событий было тем определеннее, что внутреннее положение, сложившееся в Румынии к середине августа, справедливо расценивалось венграми как нестабильное, не обеспечивающее для Румынии возможности «нормального» ведения войны. В этих условиях силовой путь казался многим в Будапеште все более предпочтительным. Не надеясь получить путем переговоров сколько-нибудь значительной части Трансильвании, влиятельные силы в Венгрии резонно полагали, что в случае войны и поражения противника у них будет шанс получить всю Трансильванию плюс компенсации за репарации в пользу Румынии, наложенные на Венгрию по итогам первой мировой войны.

Германия, однако, в условиях неразрешенного конфликта с Великобританией желала спокойствия в своем восточноевропейском тылу и поэтому никак не могла допустить венгеро-румынской войны. Более того, она стремилась пристегнуть обе противоборствующие стороны к своему внешнеполитическому курсу, сделать и Венгрию, и Румынию младшими партнерами в деле реализации нового порядка в Европе. Под давлением Берлина венгерские и румынские представители сели за стол переговоров, проходивших 16-24 августа в румынском городе Турну-Северине [78]. Каждая из сторон, прекрасно понимая, что война на востоке Центральной Европы совсем не нужна Берлину, имела свои основания надеяться на то, что германское вмешательство в урегулирование трансильванского спора не ущемит ее интересов. Между тем, в ходе состоявшейся встречи делегации двух стран не могли как следует договориться даже о самом предмете переговоров. Румынская сторона была готова вести разговор прежде всего об обмене населением, соглашаясь, правда, уступить западному соседу небольшой пограничный участок в 5-6 тыс. кв. км (из 102 тыс. кв. км, отошедших от королевской Венгрии к Румынии вследствие Трианонского договора). Поскольку в пределах трианонских границ Венгрии не было сколько-нибудь значительного румынского меньшинства, венгры считали возможным говорить об обмене населением лишь после решения территориального вопроса. Их первоначальное требование к румынам возвратить Будапешту около 2/3 утраченных им в результате первой мировой войны и отошедших именно к Румынии земель (свыше 60 тыс. кв. км) хотя и было несколько умереннее выдвигавшихся ранее по крайней мере частью хортистской элиты притязаний на всю Трансильванию, однако никак не могло найти отклика партнеров по переговорам. И даже снова умерив свои требования (до 48 тыс. кв. км), они не смогли заявить позиции, сколько-нибудь приемлемой для оппонентов. Переговоры, как и ожидалось, зашли в тупик, и румыно-венгерские отношения приобрели еще большую остроту, поскольку представители обеих сторон заявили, что мирные способы решения спора исчерпаны [79].

Согласно прогнозам полпредства СССР в Румынии решение по венгеро-румынскому территориальному спору предстояло вынести державам «оси», при этом полпред А.И. Лаврентьев полагал, что оно окажется не в пользу Венгрии. В этом мнении ему помогли укрепиться не только высказывания германского посланника в Бухаресте В.Фабрициуса, постоянно создававшего видимость поддержки Германией румынских требований, и позиция некоторых румынских газет. Решающее значение имел его собственный анализ ситуации. В отличие от своего коллеги Н.Шаронова, который, исходя из незыблемости пакта Молотова-Риббентропа, старался подлаживаться под наиболее оптимистические ожидания Сталина и его окружения относительно перспектив советско-германского союза и вплоть до поздней весны 1941 г. не только в беседах с венграми, но, как правило, и в своих донесениях по возможности отрицал антисоветскую направленность тех или иных внешнеполитических акций Берлина [80], Лаврентьев не боялся делать выводов, расходившихся с генеральной линией Кремля. Полпред предполагал, что Германия была более заинтересована в сохранении достаточно мощного и жизнеспособного, целостного румынского государства, поскольку может рассматривать его как потенциальный плацдарм против СССР и стратегический пункт дальнейшей экспансии на Балканы, к черноморским проливам и далее на Ближний Восток [81]. При этом Берлин не мог не считаться с тем, что перед лицом территориальных притязаний трех соседних государств (СССР, Венгрии и Болгарии), стремившихся вернуть утраченные в 1918-1920 гг. земли, Румыния еще несколько лет назад, при министре иностранных дел Н.Титулеску, придерживалась, как уже отмечалось, последовательно профранцузских ориентаций, воспринимая Францию и отчасти Англию в качестве главных гарантов своей целостности; настроения в пользу держав-противников Германии были достаточно сильны в ней среди политической элиты и летом 1940 г., даже после поражения Франции. Все-таки с падением Парижа она лишилась своего традиционного покровителя, возникшие в этих условиях новые осложнения по территориальному вопросу с Венгрией, а также с Болгарией, по справедливому замечанию полпредства, «увеличили растерянность правительства и, несомненно, усилили его зависимость от Германского правительства» [82]. Но для того, чтобы решительно вытеснить антинемецкие настроения и вообще укрепить позиции Румынии как плацдарма для осуществления германских стратегических планов, Берлину, по мнению Лаврентьева, необходимо было поддержать позицию румын в их территориальном споре с Венгрией.

Румынская пресса, особенно прогерманской ориентации, в своих прогнозах исходила из того, что участие Германии в арбитраже по трансильванскому вопросу негативно скажется на престиже «третьего рейха». Ее комментаторы полагали, что Германия не захочет своим вмешательством создавать ситуацию, которая могла бы вызвать недовольство в обеих странах, что не явилось бы залогом мирных отношений в регионе в будущем, а значит и спокойствия в ее тылу [83]. Германские официальные лица, работавшие в Бухаресте, включая самого посланника, давали основания для таких предположений, поскольку решительно заверяли, что «третий рейх» не станет арбитром в венгеро-румынском споре [84]. 25 августа немецкоязычная газета «Букарестер Тагеблат» опубликовала статью, смысл которой заключался в том, что совсем не в интересах Германии разрубать гордиев узел, который завязали Лига наций и страны-победительницы в первой мировой войне, поскольку ей не пристало брать на себя ответственность за положение на юго-востоке Европы, сложившееся отнюдь не по ее вине.

Все эти прогнозы оказались, однако, совершенно неверными. Вожди «третьего рейха» после капитуляции Франции чувствовали себя настолько уверенно, что не побоялись лишний раз взять на себя миссию устроителей нового порядка на континенте. Не сомневаясь в том, что в любом случае смогут удержать своих сателлитов в повиновении, они решились выступить в роли арбитров в споре, заранее зная, что не сумеют удовлетворить ни одну из сторон [85].

30 августа 1940 г. в венском дворце Хофбург представители Германии и Италии приняли решение, потребовав в ультимативной форме его строгого исполнения от обеих спорящих сторон. Территория Северной Трансильвании площадью 43 тыс. кв. км передавалась Венгрии и в течение 14 дней ее должны были оставить румынские войска. Румынские граждане, проживающие на этой территории, автоматически переходили в венгерское подданство, а нежелающие получали право в течение 6 месяцев ходатайствовать об оптации в румынское гражданство [86]. В случае каких-либо трудностей при проведении в жизнь этого решения обе стороны предоставляли германскому и итальянскому правительствам право урегулирования спорных проблем. В соответствии с санкцией стран-арбитров как Венгрия, так и Румыния обязались гарантировать равноправие своих национальных меньшинств [87]. 5 сентября началось вступление венгерских войск в Северную Трансильванию почти по всей протяженности старой границы. Кинохроника того времени запечатлела редкие кадры: адмирал Хорти на белом коне едет по главному городу Трансильвании Коложвару (Клужу), его встречают рукоплесканиями тысячи венгров.

В день арбитража, 30 августа, Риббентроп провел в Вене пресс-конференцию. Венский арбитраж, по его словам, снова доказал, что в противовес английской политике, направленной на создание очага войны в Дунайском бассейне, «государства оси в состоянии, в сотрудничестве с дунайскими государствами, воспрепятствовать расширению войны в этом районе». Принятое обеими заинтересованными сторонами третейское решение якобы вело к окончательному урегулированию последнего спорного территориального вопроса в Дунайском регионе [88]. Итальянская сторона также была склонна видеть смысл арбитража в нераспространении конфликта [89]. Как Риббентроп, так и Чиано, выступая от имени своих правительств, заявили также о том, что Германия и Италия в условиях общеевропейской войны гарантируют целостность и неприкосновенность румынского государства в его новых (урезанных) границах и готовы представить на этот счет соответствующие письменные подтверждения. В этих словах содержался явный намек на возможность нового советского наступления на Румынию, перед лицом которого она действительно нуждалась в германо-итальянских гарантиях. Декларации министров держав «оси» были призваны убедить румынское общественное мнение в том, что страна избежит участи Польши и Чехословакии.

Будучи опубликованными в румынской прессе утром 31 августа, заявления германского и итальянского министров иностранных дел не могли, однако, подействовать на румынское общество успокаивающе даже в той своей части, где речь шла о гарантиях, ибо слишком велик был контраст между широко распространенными иллюзиями и реальным результатом арбитража. Как отмечала в те дни газета «Тимпул», «перед венским приговором румынский народ окаменел от боли и разочарования». От обещаний румынских лидеров до приговора, вынесенного Риббентропом и Чиано, «такое расстояние, которого ни один румын не мог себе даже представить в воображении» [90].

Когда арбитраж вопреки ожиданиям все-таки состоялся, румынским прогермански настроенным политикам пришлось прилагать немало умственной эквилибристики, дабы объяснить и оправдать произошедшее, затушевав несоответствие между прежними прогнозами и действительной картиной событий. Делая хорошую мину при плохой игре, они вслед за Риббентропом и Чиано утверждали (возможно, не без некоторых оснований [91]), что позитивным следствием арбитража стали германские гарантии сохранения румынского государства в условиях продолжающегося передела Европы. Так, газета «Букарестер тагеблат» в духе прежней своей безудержной апологетики «третьего рейха» отмечала, что «только благодаря нашей разумности в последний момент мы заслужили эту великую честь» и «фюрер простер свою оберегающую руку над румынским народом, получившим, таким образом, честь принадлежать к семье благородных европейских народов» [92]. Эта точка зрения далеко не всем в Румынии казалась убедительной, скептицизм огромной части общественного мнения нашел выражение и в прессе, вопреки все ужесточавшемуся контролю цензуры. Газета «Универсул» в статье, которая долго не могла выйти из-за цензурных препон, замечала: «страна должна знать, каковы те угрозы, которые ставили в опасность существование государства, если бы не был принят арбитраж» [93].

Румынские официальные лица, причастные к принятию важнейших государственных решений, в свою очередь понимали, что общественное мнение ждет от них объяснений в связи с согласием принять ультиматум держав «оси». 31 августа Румынское телеграфное агентство опубликовало официальное сообщение, согласно которому Венская конференция «протекала при таких обстоятельствах, что Румыния должна была делать выбор между спасением политического существования нашего государства и возможностью его исчезновения». Угроза войны со стороны противников, отмечалось далее, повлияла на то, что правительство приняло решение в кратчайший срок [94]. Руководитель румынской делегации на переговорах в Турну-Северине В.Поп комментировал события следующим образом: «на одной чашке весов стояла Румыния, уменьшенная территориально и этнически, но зато с новой границей, гарантированной от кого угодно без оговорок и двусмысленности самыми сильными в мире военными державами. На другой чашке весов была бесполезность борьбы не на жизнь, а на смерть… Какой выбор можно было сделать перед этой альтернативой?» [95]. Источник угрозы в публичных заявлениях старались не конкретизировать. Опасность нападения со стороны Венгрии хотя и представлялась достаточно реальной, но не могла считаться достаточным основанием для принятия столь жестких ультимативных требований. По просочившимся в полпредство сведениям, на заседании коронного совета, где обсуждался ультиматум стран-арбитров, приводились ссылки на предупреждение германской стороны о том, что если Румыния не примет предложенных ей условий, то подвергнется нападению со стороны как Венгрии, так и СССР [96]. Едва ли не единственным, кто в прессе открыто указал на реальную угрозу захвата Молдовы Советским Союзом в случае, если не будут приняты условия Германии, явился крупнейший румынский ученый-историк и влиятельный политик право-националистического толка Н.Йорга [97]. Полпред А.Лаврентьев, с крайним возмущением отреагировавший на откровения «выживающего из ума старца» Йорги, сделал вместе с тем предположение, что слухи об опасности, исходящей от СССР, якобы претендующего на Молдову и Северную Добруджу (в то время как Венгрия продолжает добиваться Южной Трансильвании и Баната), распространялись немецкой и итальянской дипломатией, чтобы создать видимость экстраординарных условий, в которых состоялся венский арбитраж [98].

Имеющиеся документы свидетельствуют о том, что согласие принять условия венского арбитража действительно было дано Румынией в обстановке резкого обострения советско-румынских отношений, связанного с пограничными инцидентами. 29 августа зам. наркома иностранных дел СССР В.Деканозов вручил румынскому посланнику Г.Гафенку (бывшему министру иностранных дел) ноту в связи с нарушением советской границы румынскими самолетами. Возложив на румынскую сторону всю ответственность за возможные последствия этих действий, Советское правительство включило в официальную ноту пассаж, который не мог не быть воспринят в Бухаресте как прямая угроза: «Правда, на советской стороне нет еще жертв, но если эти жертвы будут, то дело может приобрести серьезный характер» [99]. С другой стороны, Берлин вполне мог поделиться с Бухарестом достоверной информацией о реальных планах СССР по захвату Южной Буковины, ставших летом 1940 г. предметом обсуждения в ходе контактов советской и германской дипломатии, и это также не могло не напугать румынских лидеров.

Второй венский арбитраж и особенно заявление о гарантиях целостности Румынии в ее урезанных границах, став очередным наглядным подтверждением возросшей военно-политической мощи «третьего рейха», вызвали крайне негативный отклик как во враждебном Лондоне [100], так и в «дружественной» Москве. В последней — не только в силу вызывающего нежелания Берлина считаться с мнением Кремля, когда дело касалось непосредственного соседа СССР, но и потому, что в акции Германии (и Италии) вполне распознали ход, сознательно направленный на противодействие дальнейшей советской экспансии на Балканы. 31 августа Молотов заявил послу Ф. фон Шуленбургу о том, что германское правительство нарушило статью 3 договора от 23 августа 1939 г., где стороны обязались консультироваться по вопросам, интересующим каждую из них; причем в Берлине не сочли нужным проконсультироваться с Москвой в вопросе, который самым прямым образом затрагивает интересы СССР, поскольку речь идет о двух пограничных Советскому Союзу государствах [101]. Германия лишь поставила СССР в известность об уже свершившихся фактах. Шуленбург объяснил отсутствие консультаций только большой поспешностью в решении трансильванского вопроса [102]. Тема была продолжена в ходе встречи 9 сентября, когда Шуленбург вручил Молотову ответное письмо своего правительства на заявление советского наркома, сделанное германскому послу 31 августа. Германская сторона, категорически отвергая возможность злого умысла, пыталась объяснить источник возникшего недоразумения тем, что в Берлине якобы не ожидали столь большой заинтересованности СССР в трансильванском вопросе. Молотов в свою очередь напомнил о том, что советское правительство заблаговременно информировало германское правительство относительно своих действий в Прибалтике, Бессарабии и Буковине. Более того, идя навстречу пожеланиям Германии, оно сократило свои претензии к Румынии, ограничив их в отношении Буковины только ее северной частью [103]. Предоставление Румынии гарантий дальнейшей неприкосновенности Молотов 9 сентября квалифицировал как действие, противоречащее интересам советской стороны (причем германская сторона в июне в принципе, как обратил внимание нарком, не отвергала советских претензий на Южную Буковину, лишь заявляла о несвоевременности советских планов ее аннексии) [104]. Таким образом, предоставление Румынии гарантий было воспринято в Москве не только как демонстративное проявление неуважения к СССР, но и как ответ на его конкретные территориальные притязания — в частности, в отношении Южной Буковины.

Независимо от того, насколько серьезную угрозу представлял собой для Румынии в конце августа 1940 г. советский фактор, попытки властей всецело переключить в восточном направлении недовольство результатами арбитража были поначалу не слишком эффективны. Как не всегда удавалось списать ответственность за серьезную внешнеполитическую неудачу на бездарные действия прежних, англо- и франкофильски настроенных правительств. В сентябре происходят нападения на здания германских и итальянских посольских и консульских учреждений. В Клуже создается комитет сопротивления, призывавший саботировать требования арбитров. Даже в условиях ужесточения диктатуры после отречения короля Кароля II и прихода к власти генерала И.Антонеску 5-6 сентября антигерманские настроения находили открытое проявление, их усилению способствовала целенаправленная деятельность влиятельнейших лидеров оппозиционных «исторических» партий Ю.Маниу, Д.Братиану и др. [105]. Резкой критике в обществе подвергается и «отступник латинизма» Муссолини, не пожелавший занять сторону румын в их многовековом споре с Венгрией [106]. Доминировавшим настроениям соответствовало прозвучавшее со страниц отнюдь не англофильской газеты «Курентул» напоминание о том, что задача армии и генералов — мобилизовать нацию на сопротивление [107]. Издатель этой газеты П.Шейкару писал и о том, что Румыния должна собраться с силами и уже весной 1941 г. ей следует начать исправлять «великие оскорбления судьбы» [108]. Силы прогерманской ориентации, к осени 1940 г. овладевшие в Румынии всей полнотой власти [109], не могли не осознавать, что грандиозные территориальные утраты, понесенные нацией в 1940 г., требуют незамедлительной компенсации — без этого правительство быстро утратит ту минимальную общественную поддержку, которая необходима для сохранения хотя бы относительной стабильности в обществе. «Румыния идет до конца с осью, но Румынии нужна справедливость», — таков был лейтмотив выступлений проправительственной прессы во время ноябрьской поездки Антонеску в Рим [110]. Газета «Универсул» несколькими неделями ранее, по свежим следам арбитража писала о том, что «мир и спокойствие никогда не восстановятся, пока несправедливость не будет исправлена» [111]. Не желая верить в окончательность установлений арбитров, правая румынская пресса выражала убежденность в том, что все произошедшее есть «только временная мера для обеспечения мира в высших интересах на востоке и в центре Европы», и что Румыния, как и Германия, еще возьмет свой реванш [112].

Необходимость компенсации понесенных Румынией утрат в целях умиротворения ее населения осознавалась и в Берлине, тем более, что с подготовкой плана «Барбаросса» эта страна приобретала особенно важное значение в военных планах Германии, выполнение которых требовало от румынского правительства и армии беспрекословного подчинения задачам «третьего рейха». Как и в случае с аннексией Советским Союзом Бессарабии и Северной Буковины, официальные представители Германии не уставали заверять Бухарест в том, что речь идет только о временных уступках. Неблагоприятные для Румынии итоги арбитража хотя и вызвали не слишком долговременный всплеск антинемецких настроений, реально нисколько не ослабили, а даже, как это ни парадоксально на первый взгляд, укрепили позиции Германии, поскольку любые надежды на реванш могли быть связаны при существующем в Европе раскладе сил только с «третьим рейхом». Полпредство СССР в своем сентябрьском донесении в НКИД приводило распространившуюся в политических кругах Бухареста версию о том, что в качестве условия предоставления гарантий Германия потребовала от Румынии скорейшего разрешения на создание ряда военно-стратегических баз вермахта и оккупацию некоторых районов, представляющих особый интерес [113]. Речь шла, в частности, о важном центре добычи и переработки нефти г.Плоешти, который в первую очередь мог стать объектом бомбардировок британской авиации (как это и произошло в действительности в 1942 г.). Реальные события подтверждали достоверность этих предположений — военное и политическое присутствие Германии в Румынии в последние месяцы 1940 г. заметно усилилось. Как сообщало полпредство в Москву, под видом помощи эвакуирующимся немцам в Северную Добруджу и Южную Буковину были направлены немецкие солдаты, чтобы на освобожденной территории организовать военные зоны [114]. Немецкое население, как правило, не выселялось из Румынии, а переселялось по стране таким образом, чтобы составить в отдельных районах компактную массу, что, по замыслу, должно было способствовать усилению германского влияния [115]. В Северной Трансильвании, отошедшей к Венгрии, немцы составляли лишь незначительное меньшинство, тогда как в Южной Трансильвании и Банате довольно большую прослойку. Таким образом, в пределах новых границ Румынии заметно возросла доля немецкого населения, требовавшего адекватного политического представительства [116]. Значение немецкого фактора во внутриполитической жизни Румынии усилилось на всех уровнях, особенно на местном — в Сибиу, Брашове и ряде других крупных городов немцы заняли ключевые или близкие к ключевым позиции в системе муниципального управления, при этом все более открытой становится связь немецких общественных движений с посольством Германии. Наконец, при активном участии Германии и Италии началось перевооружение румынской армии в целях оснащения ее более современной боевой техникой, причем большая роль в этом деле принадлежала инструкторам из вермахта [117].

Полпредство СССР еще с лета 1940 г. постоянно обращало внимание на усиление прогерманских ориентаций Румынии, что означало не только внешнеполитическое, но и экономическое подчинение страны «третьему рейху» [118]. В начале сентября оно приходит к выводу о том, что Румыния, рассматриваемая Германией как часть ее «жизненного пространства», окончательно сделалась составной частицей «оси» Берлин-Рим, причем державы «оси» все более открыто и настойчиво занимаются ее превращением «в инструмент для выполнения своих далеко идущих целей»; таким образом, румынская политика по отношению к СССР не может не исходить из общей политики стран «оси» на советском направлении [119]. В письме от 20 октября полпред уже имел все основания обратить внимание Москвы на начавшуюся оккупацию Румынии вермахтом, происходящую с согласия ее правительства [120]. Согласно оценке полпредства, своей политикой в Румынии Германия по-видимому «стремится осуществить, с одной стороны, свои империалистические вожделения — продвинуться к берегам Черного и Средиземного морей, и, с другой стороны, создать военные возможности для борьбы с Советским Союзом» [121]. Хотя «третий рейх» закреплял свои позиции на Балканах под флагом нераспространения на этот регион конфликта с Великобританией, на самом деле его усилия имели, по мнению полпреда, антисоветскую направленность — А.Лаврентьев, как уже отмечалось, не строил иллюзий относительно долговечности дружеских советско-германских отношений [122]. При этом нацистская Германия пыталась эксплуатировать в своих интересах реваншистские настроения в Румынии, позаботясь о том, чтобы дать им выход в строго определенном направлении. Если экспансионистские устремления Венгрии она хотела удовлетворить прежде всего за счет соседней Румынии, то компенсировать утраты, понесенные другим своим союзником, Румынией, она собиралась, обратив вектор ее экспансии на Восток, против СССР [123]. Полпред Лаврентьев уже в октябре 1940 г. высказал предположение, что румынское правительство согласилось пойти на размещение в стране германских войск и перевооружение своей армии, поскольку получило твердое обещание держав «оси» поддержать его усилия по возвращению Бессарабии и Северной Буковины [124]. Без подобного обещания и его скорейшего выполнения оказалось бы проблематичным сохранение необходимого германо-итальянского влияния в стране.

Как и в Румынии, в соседней Венгрии во второй половине 1940 г. вследствие военных успехов Германии заметно активизировались общественные движения местных немцев, все более настойчиво претендовавшие на приобщение к власти [125]. Однако там правительство Телеки пыталось, насколько возможно, саботировать требования «третьего рейха» по предоставлению им более широкого поля деятельности [126]. Что же касается результатов арбитража, то если в Румынии они были восприняты как национальная катастрофа, то в Венгрии они вызвали чувство неудовлетворенности в различных слоях общества [127]. Хортистская политическая и финансово-промышленная элита, не устававшая твердить об исторической целостности Трансильвании и ее единстве как хозяйственного организма, не могла примириться прежде всего с тем, что южная, более развитая в экономическом отношении часть Трансильвании осталась у Румынии, ибо в Берлине совсем не были заинтересованы в ослаблении зависимости Венгрии от германской индустрии [128]. Хорошо осознавали в Будапеште и невыгодность новой границы как с военно-стратегической, так и с экономической точки зрения. Вследствие произвольного проведения на карте довольно бессмысленной линии были разрушены издавна сложившиеся экономические связи между районами, перерезаны важнейшие дороги, города отрезаны от пригородов, а следовательно часть населения от мест работы, оставшихся в другой стране. К тому же румыны угнали в пределы своих новых границ весь подвижной железнодорожный состав и другие средства передвижения и в результате в Северной Трансильвании со всей остротой встала транспортная проблема. Как не без оснований отмечалось в справке НКИД СССР о Трансильвании, подготовленной уже после войны, в декабре 1945 г., «с экономической точки зрения раздел Трансильвании не удовлетворил Венгрию, так как не дал необходимых ей источников сырья, и совершенно нарушил экономическую жизнь Румынии, разрезав железнодорожные магистрали, оторвав промышленные предприятия от источников сырья и от потребителей» [129].

При этом в Будапеште прекрасно понимали, что размещение в Румынии германских войск и данные Берлином гарантии неприкосновенности откладывают на самый неопределенный срок возможность постановки вопроса о более полном удовлетворении венгерских притязаний и даже о некотором исправлении границ в интересах нормализации хозяйственной жизни отдельных районов, преодоления экономической дестабилизации, которую вызвало непродуманное разрезание провинции на две части «по живому телу» без учета всего комплекса сложившихся связей. В целом в венгерских политических кругах расценивали решение венских арбитров как вынесенное в пользу отнюдь не Венгрии, но Германии, путем разделения Трансильвании на две части создавшей для себя рычаги одновременного воздействия на обе страны. Столь явная зависимость результатов арбитража от внешнеполитических интересов «третьего рейха» не могла не наводить наиболее здравомыслящих хортистских политиков на скептические размышления. Широкую известность в стране приобрели высказывания влиятельнейшего англофильски настроенного консервативного политика, бывшего премьер-министра И.Бетлена о том, что Северную Трансильванию легко было получить, однако труднее ее будет сохранить, ибо немцы никак не хотят допустить образования «Великой Венгрии», способной экономически доминировать на Дунае, а политически кооперироваться с Италией [130].

Более широкое общественное мнение в Венгрии также неоднозначно отнеслось к результатам арбитража, о чем полпредство СССР сообщало в Москву. Отнюдь не все выражали воодушевление, напротив, «средний человек с улицы» зачастую демонстрировал еще больший скептицизм, чем те, кто делал политику в Будапеште; нередко от него можно было услышать, что к 10 млн бедняков прибавили еще 2,5 млн [131]. Особенно велико было недовольство народа всеобщей мобилизацией, нарушившей нормальную хозяйственную жизнь страны. Весной 1941 г., в напряженном ожидании грядущего столкновения СССР и Германии, сочувствие масс отнюдь не всегда было на стороне «третьего рейха», о чем свидетельствовали носивший характер своего рода политической демонстрации успех советского павильона на международной выставке в Будапеште, факты открытого возмущения населения передвижением по венгерской территории немецких войск в ходе антиюгославской кампании вермахта [132].

С присоединением к венгерскому государству Южной Словакии, Закарпатской Украины и особенно Северной Трансильвании возникла проблема национального меньшинства, не актуальная для трианонской Венгрии. С румынской стороны был поставлен вопрос о заключении договора о нацменьшинствах (в Южной Трансильвании и Банате наряду с немцами оставалось, согласно венгерской статистике, до 750 тыс венгров, тогда как в Северной Трансильвании более 1 млн румын), однако в Будапеште не были склонны пойти на это. «Всякий договор должен быть построен на принципах взаимности. Какая же может быть взаимность, если мы пригласим румынских депутатов в парламент и епископа в высшую палату, а у румын ни того, ни другого не существует. Вообще это легионерское государство не является пока что стабильным, и заключать договор о нацменьшинстве с таким государством мы не имеем возможности», — говорил в середине октября 1940 г. полпреду Н.Шаронову один из высокопоставленных хортистских чиновников [133].

Факты указывали на то, что в обеих частях Трансильвании национальный вопрос после венского арбитража приобретал еще большую, чем прежде, остроту. Хортистское правительство заявило об оставлении в силе результатов румынской аграрной реформы. Венгерские магнаты, имевшие до 1920 г. владения в Трансильвании, должна были, таким образом, лишиться надежды на их возвращение [134]. Правда, вопреки декларациям новые власти все же пошли на частичный пересмотр аграрной реформы в пользу венгерских землевладельцев, что вызвало недовольство румынского населения. В свою очередь, в южной, румынской части Трансильвании правительство Антонеску, чтобы поправить расстроенные финансы, дважды после венского арбитража провело конфискацию капиталов, жертвами ее стали прежде всего этнические венгры. Это вызвало в Северной Трансильвании яростную реакцию. Созданная ирредентистами в Коложваре так называемая «венгерская ревизионистская лига» обвиняла Румынию в намеренном экономическом разорении венгерского нацменьшинства [135]. Уже осенью 1940 г. официальный Бухарест обратился к арбитрам с жалобой на притеснения румынского населения в Северной Трансильвании, в румынской прессе звучали утверждения о том, что арбитрами должны быть надлежащим образом гарантированы не только целостность страны в ее новых границах, но и существование в венгерской Трансильвании такого политического режима, который бы исключал дискриминацию румын, волею третейского суда ставших в августе 1940 г. венгерскими подданными (зафиксированные в решении арбитража обязательства обеспечить равноправие меньшинств оставались во многом на бумаге). Работавшая в ноябре 1940 г. в Коложваре германо-итальянская комиссия по расследованию взаимных венгерско-румынских претензий составила доклад в пользу Румынии, подтверждая ее обвинения против Венгрии и рекомендуя создать постоянную комиссию по урегулированию конфликта между двумя странами [136]. Все это, однако, мало изменило положение дел: острота национального вопроса в Трансильвании при сохранявшейся крайней напряженности в отношениях двух стран не ослабевала. Опасаясь политической активизации румынского населения, Будапешт не решился даже провести парламентские выборы в Северной Трансильвании, депутаты от этого края вошли в парламент по правительственному назначению. Среди них были немцы (хотя немецкое меньшинство осталось главным образом в Южной Трансильвании), но не было ни одного румына, представляющего интересы 1,2-миллионного меньшинства, наиболее значительного в новых границах Венгрии. Система административного управления, выстраивавшаяся венгерскими властями в Северной Трансильвании, с самого начала отличалась от того, что было в самой Венгрии. Так, правительством назначается Верховный комиссар по делам Северной Трансильвании с широкими полномочиями.

Комментируя все происходящее, германский посланник в Будапеште Эрдманнсдорф цинично заявлял полпреду СССР Шаронову: и венгры, и румыны сильно шумят, «но обе стороны великолепно знают, что решить спорные вопросы вооруженной силой им никто не разрешит» [137]. Анализируя ситуацию, сложившуюся вокруг Трансильвании осенью 1940 г., полпред приходил к справедливому выводу о том, что арбитраж фактически не решил, а только осложнил возможность разрешения конфликта [138]. Единственной стороной, сумевшей извлечь несомненную политическую выгоду из результатов венского третейского решения, оказалась в самом деле Германия. Она не только сумела предотвратить назревавший военный конфликт между своими сателлитами, но получила на более долгий срок дополнительные возможности играть в своих интересах на венгерско-румынских противоречиях [139]. Как отмечалось в одной из отечественных работ по теме нашего исследования, Гитлер, используя национально-территориальный спор между Венгрией и Румынией, венским диктатом прочно привязал обоих своих младших партнеров к колеснице германской военной машины, сократив до минимума свободу их самостоятельного маневра. В то же время он оставил у каждого из них «надежду на то, что берлинский хозяин когда-нибудь в будущем скорректирует в их пользу новые, им же установленные в венском Бельведере границы двух стран. В конечном счете румыны и венгры в равной мере надеялись получить из рук берлинского диктатора всю Трансильванию» [140]. В условиях, когда уже вовсю велась подготовка плана «Барбаросса», это ставило их в еще большую политическую зависимость от Германии, заставляло подчиняться ее требованиям, в том числе относительно посылки войск на Восточный фронт. Таким образом, венгеро-румынские территориальные противоречия сыграли на руку осуществлению военных планов «третьего рейха», способствовали втягиванию обеих стран-антагонистов в войну с СССР. С другой стороны, сохранявшаяся в течение всей войны враждебность двух соседних государств (формально союзнических вплоть до 23 августа 1944 г.) порождала в Наркоминделе СССР в 1942-1943 гг. определенные иллюзии относительно того, что неразрешенный венгеро-румынский территориальный спор станет важным фактором подрыва стабильности внутри блока фашистских государств, приведет в конце концов к его развалу [141]. Эти иллюзии, однако, основывались на некоторой недооценке военно-политической мощи Германии, ее способности долгое время удерживать в узде обоих своих сателлитов. К тому же маршалу Антонеску удалось обратить взоры значительной части румын на Восток, не то, чтобы заставив забыть их боль утраты, но посулив солидную компенсацию за счет украинских земель (Ситуация стала другой только в августе 1944 г., после решающего изменения соотношения сил на Восточном фронте).

Официальные советско-венгерские отношения после второго венского арбитража не претерпели существенных изменений, продолжая оставаться достаточно безоблачными вплоть до антиюгославской кампании апреля 1941 г., когда советская сторона довольно жестко отреагировала на участие Венгрии в балканской операции вермахта в нарушение имевшегося (подписанного всего за несколько месяцев до этого, в декабре 1940 г.) венгеро-югославского договора о мире и дружбе [142]. Полпредству СССР были известны высказывания графа Чаки в беседах с иностранными дипломатами о том, что «Россия является нашим обеспечением против Германии» (то есть защитой на случай планов аншлюсса). При этом министр не забывал, что «немцы отдали нам не всю Трансильванию, тогда как русские признали справедливыми все наши требования» [143]. С одной стороны, предвидя возможность антисоветского поворота в политике «третьего рейха» [144], венгерские внешнеполитические круги еще менее, чем ранее, были склонны делать длительную ставку на СССР, вопрос о каком-либо договоре с СССР со стороны Будапешта официально не поднимался. С другой стороны, даже после осложнения в начале апреля отношений с СССР у части хортистской элиты сохранялись некоторые надежды на поддержку Советским Союзом их территориальных притязаний и даже на совместную акцию по дальнейшему расчленению Румынии [145].

При том, что в силу объективной мощи «третьего рейха» все более доминирующей в Венгрии становилась прогерманская политическая ориентация, опиравшаяся на растущую экономическую зависимость Будапешта от Берлина, не сжигались и мосты к западным демократиям, что проявилось в сохранении сильных позиций группы И.Бетлена. Ведя двойную игру, хортистская элита во главе с графом П.Телеки пыталась на случай поражения Германии заручиться доказательствами вынужденности своих внешнеполитических шагов, сделанных под давлением «третьего рейха» [146]. Однако несмотря на стремление сохранить нейтралитет, Венгрия, подчиняясь диктату держав «оси», все более втягивалась в войну, превращаясь в орудие осуществления планов Германии. В своем информационно-аналитическом письме, адресованном НКИД в декабре 1940 г., Шаронов, комментируя заключенный договор о дружбе между Венгрией и Югославией, отмечал, что этот договор явится весьма незначительным препятствием для осуществления Будапештом при поддержке Германии ревизионистских планов в отношении Югославии (в первую очередь, возвращения Воеводины) в случае, если «третий рейх» нападет на Югославию, используя венгерскую территорию для опорных пунктов вермахта [147]. Примерно так оно и произошло в апреле 1941 г.

Инициатива в Дунайском бассейне принадлежала Германии и следующим шагом в ее политике явилась агрессия против Югославии. Хортистская Венгрия, как несколько ранее соседняя легионерская Румыния, окончательно низводится до положения беспомощного сателлита «третьего рейха». Самоубийство премьер-министра графа П. Телеки в начале апреля 1941 г. явилось отчаянным жестом, совсем не воспрепятствовавшим проведению вермахтом балканской операции при непосредственном участии Венгрии в решении германских военных задач [148]. Надвигалась перспектива войны Германии с СССР, и решать вопрос о конкретной функции хортистского режима в реализации планов вермахта на восточном фронте должны были не в Будапеште, а в Берлине. И сколь бы ни были внешне безоблачными хортистско-советские отношения, базировавшиеся в 1940 г. на платформе антирумынской солидарности, ситуация могла кардинальным образом измениться в течение считанных дней.

Надеясь воспрепятствовать непосредственному участию Венгрии в войне против СССР, В.Молотов на второй день после нападения Германии попытался разыграть в диалоге с Будапештом трансильванскую карту. Вызвав посланника Криштоффи, он заявил ему 23 июня 1941 г.: если Венгрия не вступит в войну против СССР, тогда по окончании мировой войны Советский Союз будет поддерживать венгерские требования в отношении Трансильвании [149]. Этот довольно спонтанно возникший дипломатический ход оказался, однако, безрезультатным — Венгрия твердо сделала выбор в пользу Германии, рассчитывая в качестве вознаграждения получить содействие в восстановлении прежних, дотрианонских границ. На следующий день после известной провокации с бомбардировкой г.Кашша (Кошице) 26 июня якобы советской авиацией венгерское правительство под давлением Гитлера объявляет войну СССР. Советско-венгерские отношения вступили, таким образом, в принципиально новую полосу своего развития.

Вопрос о дальнейших судьбах Трансильвании утратил актуальность для Москвы вплоть до начала 1944 г., когда явно обозначилась перспектива победы антифашистской коалиции, что поставило в повестку дня советской политики и дипломатии задачу выработки установок относительно послевоенного переустройства Европы. Однако это уже тема другого исследования [150].

ПРИМЕЧАНИЯ

Автор искренне благодарит за помощь в работе над статьей, и в частности, за полезнейшие консультации первопроходцев этой темы в отечественной историографии и глубочайших ее знатоков доктора исторических наук Т.М. Исламова и кандидата исторических наук Т.А. Покивайлову. В основе настоящей публикации лежит составленный ими ценнейший сборник архивных документов: Трансильванский вопрос. Венгеро-румынский территориальный спор и СССР. 1940-1946. Документы. Отв. редактор Т.М. Исламов. М., 2000.

1. Отличающаяся культурным своеобразием часть венгерского этноса, населяющая гористые районы Восточной Трансильвании.

2. Данные переписей, проводившихся венгерскими властями до 1914 г. и румынскими после 1920 г., отличаются заметными расхождениями, при этом надо учитывать, что присоединение края к Румынии в 1920 г. сопровождалось оттоком части венгерского населения в пределы новых границ Венгрии и соответственно притоком румын, в том числе большого контингента госслужащих из Валахии и Молдовы. Таким образом, в 1920-1930-е годы в сравнении с предшествующим периодом доля румын в составе населения еще более возросла. Сопоставление данных различных переписей в материалах Наркоминдела СССР за 1941-1943 гг. см.: Трансильванский вопрос. Венгеро-румынский территориальный спор и СССР. 1940-1946. Документы. Отв. редактор Т.М. Исламов. М., 2000 (далее: Трансильванский вопрос). С.137, 166-167, 199-200.

3. До 1918-1920 гг. румыны в Трансильвании представляли собой преимущественно крестьянскую нацию, немцы в основном составляли бюргерский слой, хотя в районе Сибиу было и немецкое крестьянство. Венгры были нацией с полной социальной структурой, включавшей в себя аристократию, дворянство, буржуазию и средние городские слои (где были сильно представлены мадьяризированные евреи), крестьянство (прежде всего секлеры в Восточной Трансильвании), пролетариат. В 1920-1930-е годы среди румын возрос удельный вес буржуазии, чиновничества, интеллигенции.

4. Введение Т.М. Исламова и Т.А. Покивайловой. Трансильванский вопрос. С.3.

5. Дараган. Записки о войне в Трансильвании в 1849 г. Санкт-Петербург, 1859. С.67. Цит. по: Европейские революции 1848 года. «Принцип национальности» в политике и идеологии. Отв. редактор С.М. Фалькович. М., 2001. С.443.

6. Дараган. Записки о войне в Трансильвании в 1849 г. С.5. Цит. по: Европейские революции 1848 года. «Принцип национальности» в политике и идеологии. С.396.

7. Венгры и Европа. Сборник эссе. Составители В.Середа и Й.Горетить. Предисловие и комментарии В.Середы. М., 2002. С. 167-171.

8. В начале ноября 1918 г. Вильсон заявил, что ему импонирует идея объединения румын и США «не упустит оказать в нужное время свое влияние» для того, чтобы «румынский народ получил все принадлежащие ему национальные и территориальные права», застрахованные против всяких иностранных покушений (Итоги империалистической войны. Вып.IV. Трианон. М., 1926. стр.X).

9. См.: Трансильванский вопрос. С.319. Очевидно, что в основе позиции французского лидера (как и лидеров Великобритании и США) лежало не абстрактное стремление к достижению справедливости, а забота о создании в послевоенной Европе такой системы международных отношений, которая бы ослабила Германию. В этих условиях Трансильвания превращается, по выражению Т.М. Исламова и Т.А. Покивайловой, в «разменную монету» в большой игре великих держав за передел уже поделенного мира (Там же. С.3-4).

10. В пользу объективности экспертов свидетельствует следующий небезынтересный факт. Крупный венгерский леволиберальный политик и ученый-политолог Оскар Яси, находясь после 1919 г. в эмиграции, опубликовал в журнале «ForeignAffairs» осенью 1923 г. статью, где сопоставил границы Венгрии, установленные по Трианонскому мирному договору 1920 г., с так называемой «линией Кошута». Речь идет о том, как понимал в конце 1850-х — 1860-е годы границы новой Венгрии великий венгерский революционер, строивший в это время планы Дунайской конфедерации, одной из составных частей которой должна была стать его родная страна. Сходство границ Венгрии в представлениях Кошута (в период эмиграции) и архитекторов Версальской системы довольно велико. Карта трианонской Венгрии сопоставляется с «линией Кошута» в книге: C.Bodea, V.Cвndea. TransylvaniaintheHistoryoftheRomanians. NewYork, 1982.

11. Из новейшей литературы, в которой анализируются последствия Трианонского договора для Венгрии, см.: Ласло Контлер. История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы. М., 2002.

12. Вследствие Трианонского договора Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. Югославия) получило Хорватию (обладавшую ранее автономией в рамках Королевства Венгрия) и Воеводину, Чехословакия — Словакию и Закарпатскую Украину (чаще определявшуюся в то время как Подкарпатская Русь), Австрия — самые западные районы Венгрии, образовавшие после 1920 г. австрийскую провинцию Бургенланд. Наиболее значительны были территориальные приобретения Румынии.

13. Трудно не согласиться с мнением Т.М. Исламова и Т.А. Покивайловой о том, что Трианонский мирный договор «заложил бомбу замедленного действия под здание так называемого «мирного урегулирования» в восточной части континента» (Трансильванский вопрос. Введение. С.5).

14. Согласно упомянутому договору от 9 декабря 1919 г. Румыния обязалась признать своими полноправными гражданами всех лиц, проживающих или родившихся на территориях, отходящих под ее юрисдикцию. Несмотря на это обязательство, румынское правительство законом, принятым в 1924 г., поставило дополнительные условия для получения гражданства, и, используя положения этого закона, отказалось подтвердить подданство около 250 тыс. венгров, проживавших в Трансильвании и относившихся к ее коренному населению. Многие из этих лиц вследствие трудностей, обусловленных непрочностью социального положения, переселились в Венгрию, некоторые вернулись в родные края после передачи Венгрии Северной Трансильвании в августе 1940 г. См. об этом в записке венгерской делегации, адресованной Парижской мирной конференции 1946 г.: Трансильванский вопрос. С.423.

В связи с незаконными ограничениями официальным Бухарестом прав нерумынского населения, гарантированных международным соглашением, заключенным в декабре 1919 г. и подписанным также румынским правительством, Великобритания и Франция выступили в начале 1938 г. с дипломатическим демаршем, за которым, правда, стояла не столько забота о меньшинствах, сколько недовольство все более намечавшимся к этому времени прогерманским внешнеполитическим курсом Румынии (показательно, что столь решительных протестов такого рода со стороны Лондона и Парижа, как правило, не поступало в условиях, когда Бухарест придерживался последовательно профранцузской ориентации). В противоположном лагере также в зависимости от политической конъюнктуры звучали аналогичные протесты. Характерно, в частности, нашумевшее заявление Муссолини от 1 ноября 1936 г. (в один из моментов особой близости Рима с Будапештом) о миллионах порабощенных венгров в Румынии. См.: Трансильванский вопрос. С.178, 186.

15. Там же. С.180.

16. Вопрос об ущемлении прав национальных меньшинств при осуществлении аграрной реформы в Трансильвании поднимался венгерской стороной в Лиге наций в 1925-1927 гг.

17. Трансильванский вопрос. С.407.

18. В свою очередь и в Румынии, — в этом можно согласиться с М.М. Литвиновым, — «несмотря на программные различия между разнородными группами и течениями румынской политической жизни, вопрос о сохранении под своим господством территорий, приобретенных после Первой мировой войны — Бессарабии, Трансильвании, Буковины, Добруджи — не вызывал между ними значительных разногласий» (Из справки о Трансильвании от 5 июня 1944 г., составленной председателем Комиссии НКИД СССР по подготовке мирных договоров и послевоенного устройства М.М. Литвиновым. Там же. С.233).

19. «Венгерское национальное самосознание было скроено по образцу, вполне соответствовавшему мироощущению граждан среднего по размерам государства с 20-30-миллионным населением, в котором мадьярский приоритет базировался не только на вульгарных принципах статистического большинства и расовой принадлежности, но и на исторических и политических достижениях нации. Такое самосознание испытало ужас ментальной клаустрофобии, когда его заставили втиснуться в узкие пределы маленькой страны, населенной всего 8 млн. граждан», — справедливо замечает в этой связи современный венгерский историк Л.Контлер (Ласло Контлер. История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы ).

В подготовленной референтом Наркоминдела СССР Б.Я. Гейгером в июне 1942 г. справке «Планы восстановления «исторической Венгрии» в довоенных границах» давался следующий анализ ситуации: «Искусственный отрыв в ряде случаев компактных масс мадьяр от Венгрии сделал неизбежным возникновение сепаратистского движения на территории государств-наследников и сплочение венгерских меньшинств на ирредентистской основе. Это движение на первых порах ставило себе задачей борьбу за сохранение национального единства в чуждом государстве и в конечном счете преследовало цель добиться ревизии трианонских границ и возвращения отторгнутых территорий Венгрии. Со своей стороны, венгерские правители всячески разжигали и поощряли ирредентистское движение в соседних с Венгрией странах, расширивших свои территории после мировой войны за счет Венгрии» (Трансильванский вопрос. С.171). Готовившиеся во время войны и частично опубликованные в названном сборнике аналитические записки Б.Гейгера по проблемам внешней политики Венгрии, о венгеро-румынском территориальном споре, хотя, конечно, и не свободны от вульгарных классовых схем, соответствующих времени своего написания, вместе с тем представляют собой образцы довольно глубокого политического анализа (Там же. Док. 47, 48).

20. Объективности ради надо все же заметить, что в 1930-е годы, в условиях, когда международная обстановка не позволяла открыто ставить вопрос о возвращении спорных территорий, в венгерской политике наблюдалась и компромиссная тенденция в отношениях с Румынией. Некоторые прогермански настроенные деятели хотели урегулировать трансильванский вопрос таким образом, чтобы Трансильвания либо была превращена в небольшое буферное государство между Румынией и Венгрией, либо, в худшем случае, осталась в составе Румынии с широкими правами автономии. Следствием этой линии в венгерской политике явилось соглашение между Венгрией и странами Малой Антанты, подписанное в Бледе (Югославия) 23 августа 1938 г. В ответ на обещание Венгрии не применять силы оно предусматривало согласие Румынии и Югославии заняться урегулированием вопроса о положении венгерского национального меньшинства в этих странах. В последующие месяцы, с крахом Чехословакии, изменение соотношения сил на международной арене открыло перед венгерским ревизионизмом более благоприятные перспективы, и этим незамедлительно воспользовалось хортистское правительство, вновь активизировавшее антирумынскую кампанию. Подробнее см.: А.И. Пушкаш. Внешняя политика Венгрии. Февраль 1937 — сентябрь 1939 г. М., 2003.

21. Цит. по: История Венгрии. Т.3. М., 1972. С.292.

22. Обещание царской России посодействовать Румынии в получении Трансильвании утратило свое значение с выходом России из войны, Румыния получила Трансильванию при помощи Великобритании, Франции и США. С другой стороны, воспользовавшись сложным положением Советской Республики, Румыния в начале 1918 г. оккупировала Бессарабию. Эта акция так никогда и не была признана Советским Союзом в качестве законной. Как неоднократно отмечалось в научной литературе, при установлении дипломатических отношений с СССР весной 1934 г. правители Венгрии руководствовались стремлением добиться сотрудничества с Москвой на основе нерешенного бессарабского вопроса. Те же мотивы сыграли решающую роль при возобновлении отношений осенью 1939 г., вскоре после заключения советско-германского пакта (за полгода до резкого поворота во внешней политике СССР, а именно в феврале 1939 г., они были прерваны по настоянию Москвы вследствие присоединения Венгрии к Антикоминтерновскому пакту). См., в частности: Т.А. Покивайлова, Т.М. Исламов. Трансильвания — яблоко раздора между Венгрией и Румынией // Очаги тревоги в Восточной Европе (Драма национальных противоречий). М., 1994. С.75-77; Они же. Трансильванский вопрос. Введение. С.6. См. также: А.И. Пушкаш. Внешняя политика Венгрии. Апрель 1927 — февраль 1934 г. М., 1995; Он же. Внешняя политика Венгрии. Февраль 1934 — январь 1937 г. М., 1996; Он же. Внешняя политика Венгрии. Февраль 1937 — сентябрь 1939 г. М., 2003.

23. Трансильванский вопрос. С.13.

24. Там же. С.23 (Из дневника Н.Шаронова. Запись по итогам беседы с Чаки 13 февраля 1940 г.).

25. Эти пределы были обусловлены не только принципиальной непримиримостью консервативной и отчасти праворадикальной политической элиты Венгрии к коммунистической идеологии, но и сохранявшейся линией правительства П.Телеки на то, чтобы не сжигать окончательно мостов к англо-франко-американской коалиции. Встречаясь с дипломатами Великобритании и Франции, тот же Чаки заверял их в неизменности антисоветского курса Венгрии. Удобным поводом для развязывания в Венгрии массированной пропагандистской кампании антисоветской направленности стала зимой 1940 г. военная акция СССР против этнически родственной венграм Финляндии. Подробнее о венгерской политике в этот период и ее оценке советской дипломатией см.: Т.М. Исламов, Т.А. Покивайлова. Венгеро-румынский конфликт и советская дипломатия. 1940 — июнь 1941 года // Война и политика. 1939 — 1941. М., 1999. См. также их раздел в коллективном труде: Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939 — 1941 гг. М., 1999.

26. См., например: Трансильванский вопрос. С.154-155.

27. В условиях начавшейся второй мировой войны, 30 сентября 1939 г., попытки итальянско-югославского посредничества привели Венгрию и Румынию к обоюдному согласию отвести часть войск, сосредоточенных вдоль границы, однако через несколько месяцев все вернулось в прежнее, крайне напряженное состояние, чреватое возможностью военного конфликта.

28. Трансильванский вопрос. С.22 (Из дневника полпреда Н.Шаронова).

29. На это обратил внимание и полпред Н.И. Шаронов (Там же. С.23). Надо вместе с тем заметить, что и румынское правительство в предшествующие годы отказывалось пойти на соглашение с венгерским в вопросе об определении особого статуса венгерского меньшинства в Румынии, мотивируя свою позицию сохранявшимися территориальными притязаниями Венгрии.

30. Из новейшей литературы по проблеме см.: А.И. Пушкаш. Внешняя политика Венгрии. Февраль 1937 — сентябрь 1939 г.

31. Как следует из документов, это понимали и в Наркоминделе СССР. См. записку Б.Гейгера, относящуюся, правда, уже к другому периоду второй мировой войны (17 декабря 1942 г.): Трансильванский вопрос. С.185.

32. В первые месяцы после провозглашения в марте 1939 г. словацкого государства недовольство проправительственных кругов Венгрии Германией было столь велико, что любая мысль о союзе с «третьим рейхом» воспринималась значительной частью общественного мнения как измена родине (См. об этом в информации полпредства СССР в Венгрии за декабрь 1940 г.: Трансильванский вопрос. С.120).

33. Территориальные приращения хортистской Венгрии в 1938-1941 гг. происходили в следующей последовательности. 2 ноября 1938 г. германо-итальянский арбитраж в Вене вынес решение о передаче Венгрии южных областей Словакии и Подкарпатской Руси (Закарпатской Украины) площадью около 12 тыс. кв. км и населением свыше 1 млн человек. Весной 1939 г. венгерские войска оккупировали всю Подкарпатскую Русь. В августе 1940 г. на основании второго венского арбитража (см. ниже) Венгрия получила Северную Трансильванию (около 43 тыс кв. км). Весной 1941 г., во время антиюгославской кампании «третьего рейха» и его союзников, венгерская армия оккупировала и закрепила за собой часть территории Югославии общей площадью около 12 тыс. кв. км.

34. О проблемах международных отношений, связанных с разделом Чехословацкой республики, образованием «независимой» Словакии, а также о планах использования Гитлером Подкарпатской Руси в качестве инструмента давления на Венгрию и Польшу см.: Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. 1939 — 1941 гг. Отв. редакторы В.К. Волков и Л.Я. Гибианский. М., 1999.

35. Из справки референта 3-го Европейского отдела НКИД СССР Б.Я. Гейгера «Планы восстановления «исторической Венгрии» в довоенных границах» (25 июня 1942 г.). Трансильванский вопрос. С.173. Еще задолго до начала второй мировой войны некоторые лидеры и идеологи «третьего рейха» обращали внимание на несовпадение стратегических целей нацизма и хортизма. Так, А.Розенберг в ноябре 1936 г. выступил в прессе против «венгерских фантастических ревизионистских устремлений», заявив, что «собирание сил против большевизма важнее, чем создание ревизионистского блока» (См. там же. С.186).

36. В 1930-е годы поддержка Италией венгерских территориальных притязаний находилась в тесной зависимости от дипломатических игр, которые вел на международной арене режим Муссолини в целях укрепления своего великодержавного положения и сохранения хотя бы относительного равноправия в диалоге с Берлином. Важное место во внешнеполитической тактике Рима занимало установление краткосрочных союзов с некоторыми малыми и средними (как Польша) европейскими государствами, далеко не в последнюю очередь с Венгрией.

37. Трансильванский вопрос. С.20 (Из дневника Н.Шаронова).

38. Там же. С.27.

39. Там же. С.28.

40. Там же. С.20-21.

41. Там же. С.24.

42. Там же.

43. Там же. С.33.

44. Там же. С.35.

45. Там же. С.48. С 1 июля в ответ на объявленную в Румынии (из-за имевшихся опасений венгерского нападения) всеобщую мобилизацию начинается всеобщая мобилизация в Венгрии.

46. Венгерское общество в целом не разделяло эйфории правящей верхушки, не только уверенной в успехе в случае конфликта с Румынией, но и провоцировавшей такой конфликт. Полпредство располагало сведениями о сильных антивоенных настроениях в Венгрии (См. там же. С.41).

47. Там же. С.35.

48. Там же. С.34-35. Очевидно, граф Чаки, не чуждый, подобно большинству венгерских консервативных политиков, комплекса панславистской угрозы для Венгрии, преследовал своей целью указать югославскому дипломату на нежелательность сближения его страны с СССР ввиду той опасности, которую представлял для Венгрии большевистский режим. Надо при этом иметь в виду, что в отличие от СССР Югославия не могла служить Венгрии союзником в осуществлении ревизионистских планов, направленных против Румынии, речь могла идти лишь о ее нейтрализации в случае конфликта.

49. Там же. С.35.

50. Так, югославский посланник в Венгрии Рашич, посетивший Шаронова 3 июля, уже после советской оккупации Бессарабии, заметил, что «весь мир следит за расширением СССР и здесь все говорят, что дальнейшее движение СССР будет в направлении к Дарданеллам» (Там же. С.38).

51. Краткая история Румынии. С древнейших времен до наших дней. М., 1987. С.363-364.

52. Трансильванский вопрос. С.54, 104.

53. Там же. С.36.

54. Там же. С.39.

55. Там же. С.44-45. Криштоффи в беседе с Деканозовым также прозондировал почву, «как посмотрел бы Советский Союз, если бы такие претензии были предъявлены Венгрией Румынии». Зам. наркома предпочел уклониться от прямого ответа, спросив своего собеседника, а ставится ли этот вопрос Венгрией в настоящее время. Криштоффи ответил, что имеется в виду мирное разрешение вопроса на конференции, не уточнив, о какой конференции идет речь (Там же. С.45).

56. Телеграмма В.Молотова Н.Шаронову от 5 июля 1940 г. Там же. С.46.

57. Там же. Хотя Криштоффи на уже упоминавшейся встрече с Деканозовым 29 июня говорил о планах мирного разрешения вопроса на международной конференции, в кругах хортистской элиты существовали и другие мнения о путях разрешения проблемы. Что касается встречи Молотова с венгерским послом 3 июля, то тогда же советская сторона дала согласие на заключение советско-венгерского торгового соглашения (подписано 3 сентября 1940 г.).

58. Там же. С.117.

59. Там же. С.48 (Из дневника Н.Шаронова).

60. Там же. С.51. По сообщению Шаронова, ссылавшегося на свою беседу с турецким посланником, среди иностранных дипломатов, работавших в Будапеште, воспринимались как вполне правдоподобные слухи о том, что венгры получили в Москве некоторые «заверения» о помощи в разрешении трансильванского вопроса в пользу Венгрии (Там же. С.43).

61. Там же. С.58-59. И в последующие месяцы, вплоть до поздней весны 1941 г., среди венгерской политической элиты были устойчивыми слухи о выработанных в Москве планах перехода Красной Армией реки Прут и оккупации румынской Молдовы вплоть до Карпат. Новое продвижение советских войск предполагалось опять-таки использовать (насколько это было возможно) в интересах дальнейшего расширения Венгрии (Там же. С.156, 161, 163).

62. Впоследствии министр просвещения в правительстве нилашистов, казненный в 1946 г. как военный преступник.

63. Трансильванский вопрос. С.36.

64. Там же. С.48.

65. Там же. С.40.

66. Там же. С.36.

67. В дни поездки в Мюнхен о предпочтительности мирного пути речь шла в беседах Шаронова с прогермански настроенными депутатами и журналистами (Там же. С.47). В те же дни посол зафиксировал в своем дневнике происходившие в дипломатических кругах разговоры о том, что Германия категорически рекомендовала Венгрии подождать с разрешением трансильванского вопроса (Там же. С.43).

68. Там же. С.40.

69. Там же. С.36.

70. См. беседу советского полпреда со словацким посланником от 10 июля: там же. С.43. В дипкорпусе также высказывались не вполне обоснованные предположения о том, что Румыния сама уступит Венгрии часть Трансильвании, на всю же Трансильванию венгры и не рассчитывают (Там же. С.33). Что касается последней части этого утверждения, то Ворнле действительно не уставал заверять своих иностранных собеседников, что Будапешт не требует от Румынии всей Трансильвании (Там же. С.40).

71. Молотов воздержался от каких-либо обещаний на этот счет, сославшись на то, что отношения СССР с Югославией недостаточно установлены (См. там же. С.45).

72. 5 июля Чаки посоветовал болгарскому посланнику «начинать», т.е. предъявить Румынии ультимативные требования в отношении Добруджи (Там же. С.42). Вопрос о возвращении Болгарии Южной Добруджи, где преобладало болгарское население, был решен в сентябре 1940 г. путем переговоров. Уступчивость Румынии болгарским притязаниям (конечно же, гораздо менее значительным, нежели венгерские) заметно контрастировала с их непримиримостью в трансильванском вопросе. Н.Шаронов в донесении В.Деканозову от 17 августа писал о том раздражении, которое вызвала у венгерской политической элиты тактика Румынии: «удовлетворив Болгарию Южной Добруджей, оставить только одного противника — Венгрию, имея в этом случае в перспективе или только один фронт, или новую затяжку в разрешении конфликта до окончания войны на Западе» (Там же. С.59-60).

73. Там же. С.54.

74. Там же.

75. Там же. С.55.

76. Там же. С.37 (Из дневника Н.Шаронова). Все-таки, коль скоро инициатива в советско-германском соперничестве принадлежала Германии, венгерские политические наблюдатели были готовы до известной степени признать оборонительный характер действий СССР. Как говорил Шаронову югославский посланник Рашич, оккупация Советским Союзом Северной Буковины «трактуется как в венгерских, так и в дипломатических кругах, как приготовление СССР к защите против Германии» (Там же. С.38).

77. Там же. С.60.

78. Этому предшествовали проходившие в период 10-27 июля в Мюнхене, Берлине и Риме встречи румынских и венгерских лидеров с Гитлером, Муссолини, Риббентропом, Чиано.

79. 17 августа полпред СССР в Венгрии Н.И. Шаронов в своем донесении заместителю наркома иностранных дел СССР В.Г. Деканозову выражал сомнения в благоприятном исходе переговоров (См.: Трансильванский вопрос. С.60). Аналогичного мнения придерживался полпред СССР в Румынии А.И. Лаврентьев, отправивший 23 августа информационное письмо наркому В.М. Молотову (Там же. С.65).

80. См., в частности, записи его бесед с венгерскими политиками, относящиеся к маю 1941 г. (Там же. С.155), см. также информационное письмо Н.Шаронова В.Молотову от 28 мая 1941 г. (Там же. С.160-162). Руководствуясь господствовавшей установкой, Шаронов избегал каких-либо выводов даже тогда, когда сообщал о передвижениях германских войск вблизи советских границ (в Словакии, а также через Венгрию в Румынию), о переброске военной техники, и приводил открытые заявления германских офицеров о том, что они идут воевать с Советами (Там же).

81. См. его донесения (Там же. С.66-67, 93). Еще в июльском своем донесении Молотову Лаврентьев прогнозировал усилия Германии и Италии по сколачиванию на Балканах такого блока, который можно было бы использовать против СССР. Это предполагало переориентацию Турции, Греции и Югославии в германо-итальянском направлении, что было делом очень не простым (Там же. С.53).

82. Там же. Первым шагом в процессе установления контроля «третьего рейха» над Румынией стало заключение еще в марте 1939 г. кабального экономического договора с Германией. В июле 1940 г. советское полпредство имело уже все основания прийти к выводу о том, что внешнеполитическая ориентация Румынии на «ось» четко выражена. 4 июля было образовано последовательно прогерманское правительство И.Джигурту. В связи с выходом Румынии из Лиги наций ее министр иностранных дел М.Манойлеску заявил, что румыны «твердо решили порвать с прошлым и создать между румынским и германским народами отношения дружеского сотрудничества» (Цит. по письму А.Лаврентьева В.Молотову от 30 июля 1940 г. Там же. С.52). В декларации о политике «искреннего включения в систему, созданную осью Берлин-Рим», говорилось, что такой курс является не только выражением политического реализма, но и логическим следствием идеологии, отражающей чувства нации.

83. См. обзор прессы, подготовленный полпредством СССР в Румынии: там же. С.68-69.

84. См. информационное письмо А.Лаврентьева В.Молотову от 17 сентября 1940 г.: там же. С.91.

85. При этом, как замечал Лаврентьев в письме Молотову от 17 сентября, в дни, предшествовавшие арбитражу, германская и итальянская дипломатия попыталась замаскировать его подготовку, чтобы потом утверждать, что выступила в качестве третейских судей лишь под давлением крайних обстоятельств (Там же. С.92).

86. В течение следующего, 1941 года они могли покинуть Северную Трансильванию, вывезя свое движимое и продав недвижимое имущество.

87. Текст третейского решения см.: Известия, 1 сентября 1940 г.; Трансильванский вопрос. С.198-199.

88. Там же. С.82.

89. Как заявил в тот же день, 30 августа, на пресс-конференции Чиано, «Германия и Италия выполнили свою миссию, которая заключалась в том, чтобы не распространить конфликта, в котором они теперь находятся, на страны Юго-Восточной Европы, к чему упорно стремились наши враги» (Там же).

90. Цит. по обзору румынской прессы: там же. С.70.

91. Вопрос о том, в какой мере слухи о новом советском наступлении на Румынию имели под собой реальные основания, остается открытым, пока историки не получили доступа к соответствующим архивным документам. Можно предполагать, что стремление перехватить инициативу у Германии на балканском направлении не могло перевесить опасений разрыва союзнических отношений с «третьим рейхом» в условиях, когда СССР не был готов к войне.

92. Цит. по обзору румынской прессы: Трансильванский вопрос. С.72.

93. Там же.

94. Там же. С.82.

95. Там же. С.92.

96. Там же.

97. Там же.

98. См. его донесения: там же. С.71, 93.

99. См. там же. С.73-75. В ответном письме, врученным румынским послом Деканозову 30 августа, утверждалось, что ответственность за перечисленные в советской дипломатической ноте инциденты, явившиеся следствием «состояния общей нервозности», невозможно возложить исключительно на румынскую сторону (Там же. С.75-77). В вербальной ноте от 13 сентября, направленной с румынской стороны после тщательного расследования произошедших инцидентов, оспаривались некоторые факты, указанные в советской ноте. В желании не пренебрегать ничем, чтобы сохранить с СССР добрососедские отношения, румынское правительство запретило, начиная с 1 сентября, любые полеты в районе, прилегающем к демаркационной линии между Румынией и СССР. Кроме того, во избежание инцидентов Генштаб румынских войск запретил пограничникам пользоваться оружием за исключением явных нарушений румынской территории (Там же. С.87-91).

100. Премьер-министр У.Черчилль, выступая 30 сентября в Палате общин, говорил о том, что территория Румынии подверглась «жестокому изуродованию». «Мы никоим образом, — продолжал он, — не намерены признавать те территориальные изменения, которые произойдут во время войны, если только они не являются следствием свободного согласия и дружеского договора между заинтересованными странами» (Там же. С.376). 5 сентября аналогичную точку зрения высказал министр иностранных дел лорд Галифакс (Там же. С.320). Официальная позиция США была выражена лишь в заявлении госдепартамента, сделанном почти через 2 года, 27 июля 1942 г., о том, что США не признают ни одного территориального изменения, навязанного путем насилия (Там же).

101. Граница СССР с Венгрией была установлена с оккупацией последней Закарпатской Украины в 1939 г.

102. Трансильванский вопрос. С.76-78. Одновременно Шуленбург заверил Молотова в дружественных отношениях Германии с СССР, что проявилось, в частности, в предельно быстром информировании Москвы о принятом в Вене решении.

103. Правда, советское правительство перед осуществлением своей акции в отношении Румынии выразило надежду, что вопрос о Южной Буковине не является закрытым и к нему можно будет вернуться при соответствующих условиях.

104. Предпринятый наркомом экскурс в советско-германскую дискуссию относительно судеб Буковины в дни, предшествующие «освободительному походу» Красной Армии, не вызвал возражений германского посла. Запись беседы от 9 сентября см.: Трансильванский вопрос. С.83-87.

105. Разочарование не только масс, но и политической элиты в результатах арбитража было тем сильнее, что некоторые группировки, не слишком веря в англо-французские гарантии версальских границ, с середины 1930-х годов ориентировались на фашистскую Германию именно как на более надежный, по их мнению, потенциальный гарант защиты границ Румынии от опасности венгерского ирредентизма. Под влиянием этих группировок румынское правительство перед войной в качестве перестраховки неоднократно пыталось нащупать возможности для получения гарантий своих границ с Венгрией также и со стороны Германии. Между тем, позиция Берлина была достаточно уклончивой, что нашло отражение в противоречивых заявлениях официальных лиц. Стремясь к включению Румынии в орбиту своего влияния, Германия в то же время опасалась каким-либо неосторожным шагом укрепить позиции проанглийских сил в соседней Венгрии. Аналогично и Италия не могла гарантировать границы Румынии без того, чтобы не потерять опору в Венгрии. Предпринятая ею попытка посредничества между двумя государствами оказалась безрезультатной. Несмотря на отсутствие должных германских гарантий румынских границ, силы, ориентированные на «третий рейх», как уже было отмечено, в 1938-1939 гг. заметно упрочили свои позиции. Наилучшим аргументом в их пользу явился «мюнхенский сговор», вследствие которого союзная с Румынией Чехословакия прекратила свое существование вопреки декларировавшимся на протяжении двух десятилетий англо-французским гарантиям.

106. Показательны в этой связи прозвучавшие в одной из антиправительственных листовок (январь 1941 г.) слова о том, что у Румынии не может быть иных целей в войне, кроме как сражаться с венграми за Трансильванию, дабы восстановить свои границы (Трансильванский вопрос. С.130).

107. Там же. С.72.

108. Там же. С.104.

109. Полпред А.И. Лаврентьев в информационном письме В.М. Молотову от 20 октября замечал, что листовки, распространяемые сторонниками Маниу и Братиану (о том, что «германофильство — это измена родине», и т.д.), другие проявления недовольства оппозиционеров на данном этапе вряд ли явятся серьезным препятствием для усиления немецкого господства в Румынии (Там же. С.106). См. там же тексты листовок: C.127-129, 129-131, 132-136.

110. Там же. С.111. Итоги визита пресса назвала обнадеживающими, ибо в результате переговоров были заложены «прочные основы активной политики», которая приведет к значительным результатам в реализации «румынской справедливости» в Дунайском бассейне и к торжеству «латинизма» на Балканах. Что же касается конкретного направления подобного рода активности, то этот вопрос в комментариях, как правило, обходился стороной.

111. Там же. С.71.

112. Там же.

113. Там же. С.93.

114. Там же. С.105.

115. Зав. ближневосточным отделом НКИД Н.В. Новиков в записке зам. наркома В.Г. Деканозову от 21 сентября 1940 г., с которой ознакомились также нарком В.М. Молотов и его первый зам. А.Я. Вышинский, обратил внимание на попытки создания «третьим рейхом» на территории Венгрии, Югославии и Румынии своего рода «германского коридора», что дало бы возможность Гитлеру, опираясь на немецкие фольксбунды в этих странах, оказывать давление на правительства в своих интересах (См. там же. С.97-98).

116. Есть сведения о том, что германский МИД весной 1941 г. проинформировал венгерских лидеров о рассматриваемых в Берлине проектах создания в Южной Трансильвании и Банате некоего автономного (в составе Румынии) государственного образования со швабским управлением. Эта идея вызвала в Будапеште крайне негативный отклик, поскольку в ней увидели малопреодолимое препятствие для осуществления дальнейших ревизионистских планов Венгрии (Там же. С.154).

117. Там же. С.104.

118. Там же. С.52.

119. Там же. С.73. 17 сентября А.Лаврентьев информировал В.Молотова о дальнейшем приспособлении внешней и внутренней политики Румынии к стратегическим интересам Германии, что проявилось среди прочего в решающем влиянии держав «оси» на внутриполитические изменения в Румынии, в частности на отставку короля Кароля и приход к власти Антонеску. По мнению полпреда, Румыния уже «фактически превращается в провинцию Германии» (Там же. С.96).

120. Там же. С.103.

121. Там же. С.104.

122. Насколько в Москве придавали значение предостережениям полпреда в Бухаресте — предмет самостоятельного исследования. Не углубляясь в детали, заметим лишь: сигналы, свидетельствовавшие о целенаправленном превращении Румынии в военный плацдарм против СССР, не повели к сколько-нибудь существенной корректировке советской политики в отношении «третьего рейха».

123. Как известно, территориальные притязания режима Антонеску не ограничились Бессарабией и Северной Буковиной, распространились на Транснистрию до Южного Буга, города Одессу, Херсон и т.д. Надо сказать, что цели Румынии в войне формулировались весьма туманно и расплывчато.

124. Трансильванский вопрос. С.104.

125. По настоянию Германии, в день венского арбитража, 30 августа 1940 г., там же, в Вене, был заключен ее договор с Венгрией о статусе немецкого национального меньшинства, предоставивший ему заметные привилегии в сравнении с другими нацменьшинствами. Венгерское правительство обязалось не только пойти на создание новых школ, активизировать культурные движения, но и дать гарантии привлечения представителей немецкого меньшинства в органы власти разных уровней, разрешить создание новых общественных организаций.

126. Когда застрелившегося в начале апреля 1941 г. графа Телеки сменил на посту премьер-министра прогермански настроенный Л.Бардошши, ситуация изменилась. 1 мая 1941 г. в беседе с советским полпредом Н.Шароновым немецкий посланник О.Эрдманнсдорф на вопрос советского дипломата «относительно старых недоразумений» при проведении в жизнь договора о германском нацменьшинстве ответил, что «в настоящее время в правительстве сопротивления больше не намечается, но в местных самоуправлениях недоразумения еще не исчерпываются» (Трансильванский вопрос. С.150).

127. Как отмечалось в этой связи в справке НКИД, подготовленной в июне 1942 г. референтом 3-го Европейского отдела Б.Гейгером, «территориальное переустройство, произведенное державами оси с 1938 по 1941 год, далеко не удовлетворило притязания венгерского империализма. Венгрия осталась недовольна результатами Первого венского арбитража, ибо она претендует на всю территорию теперешней Словакии как основной части довоенной Венгрии. Венгрия требует присоединения Южной Трансильвании и части Баната, оставленной Вторым венским арбитражем за Румынией» (Там же. С.172).

128. По этому поводу развязывается пропагандистская кампания. 1 мая 1941 г. германский посланник Эрдманнсдорф говорил полпреду Шаронову о том, что получил на днях сборник песен, рекомендуемый для венгерских солдат. В этих песнях содержались призывы к занятию городов Южной Трансильвании. Посланник попросил в венгерском МИДе воздержаться от усиленного культивирования антирумынских настроений (Там же. С.150).

129. Там же. С.357. В НКИД СССР еще в декабре 1942 г. обращали внимание и на стратегическую невыгодность для Венгрии решения, принятого в Вене: «Важнейшим последствием венского решения для внешнеполитического положения Венгрии явилось усиление влияния Германии в соседних с Венгрией странах Юго-Восточной Европы, начавшегося с вводом германских войск в Румынию осенью 1940 г. Венгрия, таким образом, хотя территориально расширилась, но одновременно очутилась в полном окружении фашистской Германии» (Из справки по трансильванскому вопросу. Там же. С.190).

130. Там же. С.173, 149. Оценивая сложившуюся к 1940 г. ситуацию, Бетлен исходил из того, что в условиях почти полного подчинения режима Муссолини Германии уже не могла иметь никакого эффекта характерная для второй половины 1930-х годов политика балансирования Венгрии между двумя «патронами», позволявшая сохранять определенное поле маневра. Видя в Венгрии не более чем статиста, бывший премьер-министр резонно опасался, что в случае победы Германии ее ждет полная потеря самостоятельности, тогда как в случае поражения — новый Трианон. Поэтому он надеялся на разрыв своей страны с «третьим рейхом». Иностранные дипломаты, с которыми Шаронов встречался в Будапеште, обращали внимание советского полпреда на сильные антигерманские настроения хортистской элиты. Так, югославский посланник говорил ему в марте 1941 г., что «из окружения регента он слышит только анекдоты и насмешки в отношении Италии и выражения недовольства и недружелюбия в отношении Германии, причем передают, что и регент вполне разделяет эти настроения» (Там же. С.142).

131. Там же. С.63, 114.

132. См. письмо Н.Шаронова В.Молотову от 28 мая 1941 г. (Там же. С.161).

133. Там же. С.100. Декларированные венгерским правительством уступки в пользу немецкого меньшинства стимулировали политически активную часть румынского населения Северной Трансильвании к более настойчивому выдвижению своих требований — о сохранении румынских школ и т.д. При этом румынские общественные организации края рассчитывали на поддержку официального Бухареста.

134. Важно заметить, что среди венгерских политиков, представлявших в Будапеште интересы Северной Трансильвании, вообще были довольно сильны настроения в пользу некоторой децентрализации, оставления в силе части румынских законов, неприятия скороспелых, непродуманных реформ в целях скорейшей интеграции этого края в Венгрию. При этом они исходили из того факта, что за годы пребывания в составе Румынии Трансильвания укрепила свой экономический потенциал, а потому к ней нельзя подходить с привычными для консервативной хортистской элиты мерками.

135. Эта акция вызвала некоторое неудовольствие и румынской антигерманской оппозиции во главе с Ю.Маниу, в своих листовках обвинявшей Антонеску в «коммунизации» страны (Трансильванский вопрос. С.130).

136. См. об этом в рабочем дневнике Н.Шаронова: там же. С.110.

137. Там же. С.101.

138. Там же. С.114.

139. Это хорошо осознавали и в НКИД СССР. В справке по трансильванскому вопросу, подготовленной в декабре 1942 г. референтом Б.Гейгером, отмечалось: «Германия при разделе Трансильвании получила дополнительные средства давления как на Венгрию, так и на Румынию с тем, чтобы, используя их раздоры и противоречия, держать их постоянно в повиновении» (Там же. С.190). По мнению Гейгера, новая граница была «преднамеренно и с явным умыслом» проведена таким образом, чтобы она «заранее содержала в себе зародыш будущих трений и конфликтов» — разрыв дорог, раздел частных землевладений и невозможность их обработки в силу жесткого пограничного режима, и т.д. (Там же). С этим последним замечанием, впрочем, трудно согласиться. Германия и Италия, как уже отмечалось, не были заинтересованы в раздувании конфликтов в собственном тылу. Арбитры скорее всего просто не считали нужным вдаваться в детали при демаркации границы, преследуя своей первоочередной целью временное снятие напряженности в отношениях Венгрии и Румынии, чреватой непредсказуемыми и нежелательными для Берлина событиями. Не желая чрезмерного усиления ни одного из своих вассалов, вожди «третьего рейха» в то же время больше заботились о сохранении солидного промышленного потенциала за Румынией, так как в этой стране к осени 1940 г. экономика контролировалась Германией лучше, чем в Венгрии, где политическая и особенно финансовая элита даже после присоединения страны в ноябре 1940 г. к Тройственному пакту сохраняла мощное проанглийское крыло.

140. Трансильванский вопрос. Введение Т.М. Исламова и Т.А. Покивайловой. С.8. В справке 3-го Европейского отдела НКИД СССР «Планы восстановления «исторической Венгрии» в довоенных границах» (июнь 1942 г., автор Б.Я. Гейгер) суть политики Гитлера в регионе характеризовалась следующим образом: «Фашистская Германия держала и держит по сей день вопрос о ревизии договоров в качестве приманки для Венгрии и в качестве орудия вымогательства в отношении стран, против которых направлены территориальные притязания Венгрии. Не подлежит сомнению, что Германия при территориальном переустройстве преследовала цель обеспечить себя союзниками, дать временную добычу своим вассалам, но так, чтобы сохранить собственное господствующее положение и иметь в будущем предлог для пересмотра границ в своих интересах» (Там же. С.173).

141. Как отмечалось в справке Б.Гейгера по трансильванской проблеме (декабрь 1942 г.), «гитлеровская Германия нагромоздила такое столкновение интересов между обеими зависимыми от нее странами, что в будущем это может стать немаловажным фактором, подрывающим основы европейского фашистского блока и господство самой гитлеровской Германии». Страх перед Германией «удерживал до сих пор эти страны от нападения друг на друга и не давал им возможности рассчитаться между собой». Однако лишь до тех пор, пока Германия сумеет «держать в повиновении как Венгрию, так и Румынию, противоречия между этими партнерами по оси не приведут к такому столкновению между ними, которое обусловило бы прорыв европейского блока фашистских агрессоров и сепаратный выход этих стран из войны» (Там же. С.191-192). Другой референт НКИД, Н.Т. Федоров, в справке по Румынии, относящейся к 1943 г., писал: «Обострение румыно-венгерских противоречий из-за Трансильвании имеет первостепенное политическое значение. Эти противоречия в ходе Второй мировой войны еще не раз проявят себя и при известных условиях смогут стать одним из факторов развала гитлеровского блока» (Там же. С.219).

142. Первый зам. наркома иностранных дел СССР А.Я. Вышинский имел по этому поводу беседу с венгерским посланником. Вследствие антиюгославской кампании в Будапеште, согласно донесениям посольства, широко распространились слухи о концентрации Красной Армии в Карпатах, вблизи венгерской границы, причем обеспокоенность состоянием советско-венгерских отношений проявлялась в те дни и в широких массах (Там же. С.148, 152).

143. Там же. С.108. С мнением прогермански настроенного министра иностранных дел, прозвучавшим в конце 1940 г., перекликалась еще более определенная, хотя, как показало будущее, вовсе не бесспорная позиция последовательного англофила графа Бетлена, выраженная в дни апрельской антиюгославской кампании: в случае разрыва с Москвой существование Венгрии может закончиться, страна будет неминуемо раздавлена между двумя колоссами — СССР и Германией (Там же. С.161).

144. К весне 1941 г. такая перспектива обозначилась особенно явно. Словацкий посланник Спишьяк говорил Шаронову 29 апреля: «венгры считают совершенно неизбежным нападение Германии на СССР… в Словакии все в этом также уверены» (Там же. С.149). Румынский посланник Крутческу 7 мая сказал ему примерно то же самое: «здесь все говорят о неминуемом выступлении Германии против Вас» (Там же. С.154).

145. Один из собеседников Шаронова, принадлежавший к крайне правому политическому лагерю, понимал эту совместную акцию следующим образом: «Советский Союз должен получить Молдавию с тем, чтобы после этого акта или одновременно с ним Венгрия могла бы получить и занять Банат». На вопрос полпреда, «действительно ли они думают иметь повторение того положения, когда Венгрия смогла поставить вопрос о Трансильвании только после возвращения Бессарабии к Советскому Союзу», его собеседники заявили, что «это как раз то, что они ожидают» (Запись беседы от 8 мая 1941 г. Там же. С.156). Шаронов не поставил под сомнение возможность подобной акции, что вызвало негодование в Наркоминделе (Молотов на соответствующем донесении пометил карандашом: «сам подбивает». См. там же. С.159. См. также письмо генерального секретаря НКИД СССР А.Соболева Н.Шаронову от 21 июня 1941 г. Там же. С.163-164).

146. Предполагалась, в частности, широкая публикация заявлений о том, что Телеки был вынужден согласиться на германские требования, только подчинившись силе (Там же. С.157).

147. Там же. С.115.

148. С конца 1930-х годов Венгрия форсировала сближение с Югославией, чтобы парализовать возможность югославо-румынского союза и развязать себе руки для осуществления своих ревизионистских устремлений в отношении Румынии. Поэтому до поры до времени хортистские лидеры предпочитали «забыть» о своих притязаниях на часть югославской территории (в первую очередь, на Воеводину). Так, 5 июля 1940 г. заместитель министра иностранных дел Ворнле говорил полпреду Шаронову о том, что «их возможные требования к Югославии, связанные с Трианонским договором, настолько незначительны, что о них вообще не вспоминается» (Там же. С.41). 29 апреля 1941 г., после осуществленной операции по разгрому Югославии, тот же Ворнле на запрос Шаронова о мотивах венгерского участия в этой акции довольно резко заявил о том, что Венгрия никогда не отказалась от некоторых территорий, отнесенных решением Трианона к Югославии.

149. Fьlцp Mihбly. A kirбlyiRomaniaйs Erdйly, 1944-1947 // Histуria. Bp., 1994. № 2. 29.old.

150. См. недавно вышедшую фундаментальную монографию: Исламов Т.М., Покивайлова Т.А. Восточная Европа в силовом поле великих держав. Трансильванский вопрос, 1940 — 1946. М., 2008.