«Уже давно, не день, не два, моя душа полужива, но сердце ходит, дни кружатся, томя страданием двойным, что невозможно быть живым и трудно мертвым притворяться».
Эти строки написаны после революции человеком, который считается певцом революции. Так пишут, когда не согласны ни с политикой, ни с жизнью, ни с людьми. Людей, которые чувствуют что-то похожее после революции, немало, будем откровенны. Думаю у некоторых читателей эти строки и сейчас чудесно срезонируют. Хотя, речь, может кто догадался, идет о революции 1917 года. А строки принадлежат русскоязычному(sic) писателю Валентину Катаеву, родившемуся в Одессе. 28 января – его стодвадцатилетний юбилей. Покопавшись в туманной биографии Катаева и его творчестве, похожем на чемодан с двойным дном и на всякий случай подкладочкой, как ни странно, можно извлечь много ценного для дня сегодняшнего. Вопросы у него к жизни были те же, что у многих теперь. И ответы, возможно, будут такими же.
Советское поколение знает Катаева. Он – писатель из советского учебника. «Белеет парус одинокий…» для советского школьника был скорее катаевским, чем лермонтовским. И название даже тоньше, чем кажется. Смотрит в какую-то другую сторону. Один из самых советских писателей, как начало проясняться уже к концу его жизни, был вполне белогвардейцем. Возможно, потому и не расстреляли. Трезвых наемников ценят куда больше, чем путающихся под ногами ультралояльных крикунов. Катаев был чужак, но вынужденный оправдывать и воспевать новую власть. Поэтому его оправдания послереволюционной власти, куда интереснее пафосных и глупых завываний его революционных коллег, пораженных мечтой о грядущем счастье в самое сердце. Не замечающее ни чужих страданий, ни своей глупости
В своих книгах, если внимательно вглядеться, Валентин Катаев описывал тогдашних красных, как смесь мечтателей, бандитов, оторванных от жизни прожектеров, экспериментаторов и др. самой пёстрой публики. Солянка вполне понятная и нам сейчас. Белые были вроде бы логичнее, приличнее. Но красные победили. Выходило так, что Жизнь, или даже Бог был за красных. Иначе бы они не выиграли. Больше того, они так и не проиграли. Никому. Их государство просто рухнуло само по себе. И, конечно, Катаева, который трижды брал в руки оружие (и ни разу на стороне красных) остро интересовал на вопрос «почему так?». Интересовал не на шутку, именно потому, что верил-то он совсем в другое. Потому что он ошибся, казалось, на ровном месте. Он взял сторону правильных, логичных и проиграл. Жизнь стала на сторону красных, не побрезговав ничем. Вот, что потрясало.
Концепция Катаева (впрочем, не только его) победы революции была такой: как литератор, он брал некую судьбу подростка, ребенка в дореволюционном мире. И так выходило, в устроенном мире, который планировали белые, для многих людей никакого будущего не было. Предлагали просто продолжить то, что более-менее уже было. Людям, которые хотели и могли «стать всем», был заготовлен слишком уж свой шесток. Благоразумные белые предлагали надежное прошлое. А в лозунгах безответственных авантюрных красных сквозил образ открытого будущего. У них и прошлого почти не было. Их рамка для будущего была гораздо шире(мало кто понимал, правда, как в неё впишется ГУЛАГ). И вот такая эфемерная вещь, как наличие образа будущего, пространства для мечты, золотого сна, сыграла решающую роль. Оно создало ту энергию движения, от минуса современности к недоступному плюсу будущего. И это очарование было такой силы, что люди расстреливали братьев и предавали отцов. За что потом страшно поплатились, но не проиграли. Один из самых страшных историй, рассказанных Катаевым, о том, как харизматичная девочка из совпартшколы, которой он пленился когда-то на одесской улице, сдает возлюбленного на расстрел. Такая сила миража завораживала. Чтение брошюрок не могло стать причиной такого лунатизма.. Не экономика была движущей силы, нет. Великое раскрепощение…будущего.
Стоять на пути у подобных чувств Катаев не решился. Он вообще не любил бороться с пейзажем. Скорее оценивать, а чаще любоваться. Оттого ему было больно видеть, как вся страна с пейзажами борется. И, в общем, проборолась всю его жизнь. Сам-то он верил, что все вещи и явления на свете могут быть очень хорошо, просто изумительно прилажены друг к другу и сосуществовать. Он любил хорошие вещи, поэтому знал, что все может быть прилажено друг к другу. Во что не верят плебеи, именно потому, что у них нет философии хороших вещей. Их вещи плохие, по ним надо стучать, нажимать, бить. Из контрреволюционера из него случился внереволюционер. И это дало такой острый конфликт с жизнью, что и в дремучей старости Катаев странно поражал свежестью творчества. Потому что хорошо пишут не от благостности, а от остроты несовпадения.
Экс-белогвардеец Булгаков и экс-белогвардеец Катаев подружились уже в Москве. Денег им часто не хватало. И они заходили в казино недалеко от Патриарших, чтоб или выиграть денег на роскошный ужин, или остаться вообще ни с чем. Середина их не устраивала. Они тоже любили мечту. Два приятеля называли друг друга «Валюн» и «Мишука».
– На что будете ставить, Валюн, – спрашивал Булгаков.
– Я? На красное…
– Вы, думаете, выиграет? – со скепсисом спрашивал Мишука.
Эту историю иногда рассказывал Катаев на творческих вечерах, делая паузу в секунду-другую, чтоб, по-крайней мере, часть публики начала о чем-то подозревать. И потом как-то нейтрально заминал подозрение
– Мы, как правило, выигрывали, – заканчивал он.
Выиграет тот, у кого будут шире рамки для мечты. Исходя из этого, вряд ли это будут наци, и вряд ли русмир. В них столько прошлого, что места для будущего не хватает. Это уже не про семнадцатый… тысяча девятьсот.