Кризис науки и методология прогнозирования будущего

«Хвиля» представляем вам доклад Владимира Стуса и его обсуждение, посвященные прогнозированию будущего. В ходе обсуждения мы попытались разобраться, как отличить прогноз от предсказания, научный подход от экспертного и наукообразного PR-подхода, какие процессы будут влиять на развитие Украины. Были также затронуты моменты, связанные с текущими тенденциями глобального кризиса. Обсуждение прошло 9 апреля, поэтому вы можете убедиться насколько участники дискуссии были точны в своих прогнозах.

Юрий Романенко: Пройдемся сначала по методологии исследования кризиса, а дальше пойдем по тактическим вопросам, связанным с кризисными явлениями сегодня, тенденциями и т.д.

Владимир Стус: Почему я хочу сделать акцент на скучнейшей вещи – методологии? Вообще кому интересна методология? Критерий оценки экспертной позиции: веришь ты не веришь? Убедительно/ малоубедительно. Это недостатки методологии. С практической точки зрения весь цех аналитиков – это обслуживающий персонал. По идее он должен давать бизнесу, власти и частным лицам четкое понимание и видение будущего. А он этого не делает.

С практической точки зрения отдача от аналитиков минимальна. В идеале от них ждут знаний на уровне прогноза погоды, т.е. прогнозов с заранее известной погрешности. Без этого знания ни политики, ни бизнес, ни люди не могут формировать стратегию своих действий. С точки зрения человека – зачем ему нужен аналитик? Он должен ему сказать: что будем, рвать ли когти с этой страны или остаться? Во что вкладывать свои скромные сбережения? На какие специальности учить детей? Что дальше будет с этой страной?..

Ни на что толком цех аналитиков не дает ответа. На уровне бизнеса невозможно построить бизнес, не имея стратегического видения процессов, которые на него влияют. Это свод стратегий на песке. В результате получается, что 60-70 % стратегий либо вообще остаются на бумаге, либо они не выполняются. Причем на Западе ситуация не лучше. На уровне страны я вообще молчу. Мало того, что никто не хочет думать на уровне страны – лучше думать на уровне своего кармана – так еще и… Помните, прогноз Юлии Владимировны в сентябре 2008 года: «Финансовый кризис Украину не коснется». Вот лучший показатель эффективности аналитиков. Представьте, какой в стране штат советников, аналитиков, сколько в стране научно-исследовательских экономических институтов, сколько профессоров и докторов наук, которые содержатся за счет бюджета, — вот их результат.

Юрий Гаврилечко: Может, все проще. Может, это была просто пропаганда Юли.

Владимир Стус: Хорошо, тогда вопрос: кто из них прогнозировал кризис до его начала? Кто из них говорил о кризисе?

Юрий Гаврилечко: Из них – не знаю. А я говорю и пишу об этом с 2005 года.

Владимир Стус: На самом деле говорили об этом очень многие, но имеем четкое деление, что ни современная наука ни экспертные аналитики не смогли помочь ни человеку, ни власти. Все эти многоэтажные НИИ оторваны от жизни, варятся в собственном соку. Отдача их обществу в этом плане минимальна. Я не видел ни одного профессора, академика, который бы сделал прогноз и поставил на этом свою репутацию. Наука полностью самоустранилась от этого процесса. А вот обсуждать о том, что происходит в Ливии, так это запросто. Пусть кто-то из этих «обсуждантов» покажет свои прогнозы о том, что в Северной Африке будут происходить такие события или пусть расскажет, что там будет происходить, если он знает.

Наконец-то я написал статью «После науки» и летом она будет опубликована. Вывод простой: есть Эра мудрости и Эра науки. Там описано, когда и при каких условиях одно переходит в другое. Проверяемый вывод, что эра науки заканчивается, что ждет нас дальше и чем все это закончится. Сколько десятилетий будет идти этот переход и т.д.

Т.е. от науки толка никакого. Эффективность аналитического цеха очень низкая. Общество в тоже не готово оплатить их труд, бизнес в большинстве случаев тоже не готов. Зачем платить консультанту, если его статьи можно «вытащить» в Интернете? Пусть это будет не так детально – «нам и так хватит».

От Запада тоже помощи никакой. Во-первых, он все меньше финансирует украинские аналитические центры – грантов все меньше. Плюс у них сейчас такое начинает твориться, что они сами не знают, что делать. Интеллектуального ресурса там тоже становится все меньше.

Юрий Романенко: Извините, что перебиваю, но эти программы финансируются на то, что связано четко с разведкой, пониманием ситуации здесь, но никак не с формированием образа будущего для данной территории и т.д. Они не занимаются сценированием, долгосрочным прогнозированием и т.д. Со стороны западных фондов было бы крайне глупо помогать нам формировать картину будущего.

Юрий Гаврилечко: Еще одна маленькая ремарка. Уровень образования во всем мире падает. Он не ориентирован на то, чтобы готовить людей не только к рабочим специальностям, но даже и к базовым функциям логического мышления. В результате, у тех же аналитических центров база уменьшается – не из кого выбирать. Да, можно выбрать лучших из худших, но с каждой следующей итерацией качество будет падать.

Владимир Стус: Да, нам говорили, что будет расти доля образованных, творческих людей. Сейчас мы видим, что это не так. Зачем учить человека 10 лет, чтобы он потом работал на конвейере или официантом?

Олег: Мы видим расслоение образования. То, что раньше считалось высшим образованием, сейчас это образование массовое.

Владимир Стус: Это обратный процесс тому, что… Многие страны (та же Япония) поставили полную доступности массового образования, а сейчас на этом ставится крест, и от массового идем к элитарному образования.

Юрий Романенко: При этом массовое образование формально продолжает существовать, хотя, как мы видим на примере той же Британии, сокращается, которая пытается увеличить цены на высшее/массовое образование растут, при этом есть бастионы элитарного образования (Оксфорд, Кембридж и т.д.), которые простому человеку практически недоступны.

Владимир Стус: При этом наблюдаются такие нехорошие вещи: много зависит от чиновников. Чиновник дает деньги ученым: тебе дам, тебе – не дам. Теперь наука играет больше функцию PR. Из непроверенных вещей делаются выводы, которые выносятся на международный уровень, например изменение климата.

Приведу простой пример из жизни конкретного украинского предприятия, мелитопольского завода холодопроизводящих машин, который делает промышленные холодильники. Он делал с советских времен холодильники на 12-ом фреоне. Затем, на заре независимости международные ученные строго указали, что это не правильно, у нас озоновые шапки уменьшаются, это жутко вредно. Завод загнулся, люди остались без работы, потом завод приватизировали и стали пытаться адаптировать существующие технологии под 22-ой фреон. Главным спонсором этого перехода была компания «Дюпон», которая является самым крупным производителям фреона в мире. Но после того, как китайцы и другие освоили переход на 22-ой фреон, оказалось, что он тоже разрушает озоновые шапки. Давайте придумаем новую технологию… И снова у Дюпон технологическое лидерство и отсутствие конкурентов, а в Украине безработица и простаивающие мощности. Это пример с уровня предприятия.

Науку используют в PR-целях – научный авторитет падает, доверие к науке падает. То, как престижно быть ученым сегодня и, скажем, как это было в 60-х годах – это небо и земля.

Процесс заката науки, который наблюдается у нас, на западе тоже есть, просто это идет с задержкой. Наука не в состоянии помочь. В этих условиях значительная часть ученных ушли из научной парадигмы в экспертную. Экспертная парадигма: убедительно/неубедительно, веришь/не веришь. Ты веришь, что Тесла передал электричество по воздуху? Это экспертный подход. Научный – нужно доказывать и проверять, не важно твое положение – пятиклассник ты или же нобелевский лауреат. Вы видели, чтобы кто-то из наших научных деятелей выдвигал предположения? Они транслируют истину. Когда ученые тоже ушли из научного подхода, Естественно, что после этого и аналитики забыли о нём. Научного подхода нет. Доказывать тезис не принято. Проверяемость и воспроизводимость результатов – о чем вы говорите?

Возникает вопрос: может, так и надо? Ну, пусть наука загибается – может, эти вещи и должны быть на уровне экспертных оценок и их нельзя рассматривать с научной точки зрения? Может, цивилизационный анализ это гуманитарная дисциплина? Давайте вспомним, что такое гуманитарная дисциплина. Чем гуманитарные науки отличаются от естественных? В гуманитарных науках объект исследования совпадает с субъектом. Поэтому естественно научные методы не применимы. Даже на уровне психологии, когда мы изучаем одного человека – это гуманитарная дисциплина, когда психологию коллектива – это уже в большей мере естественнонаучная методика с широким использованием математики.

Когда мы изучаем цивилизационные процессы, они тем более не подпадают под понятия гуманитарного знания. Прямого запрета на использование научных методов нет, и результаты моей деятельности подтверждают, что его можно использовать. Как их использовать? Есть ли аналоги в научном мире, которые можно методологически сопоставить с естественно — научным изучением комплексных процессов развития цивилизации? Есть. Известно, что теории турбулентности нет. Если волновая турбулентность хоть частично поддаётся описанию, то для вихревой турбулентности количественных описаний нет. Вокруг нас работают сплошные турбулентные потоки, количественного описания которым нет. Точно так же данные из экономики, политики, геополитики и всех других сфер цивилизационного развития– это данные разных форматов. Как их изучать? Строятся модели, на основе которых делается прогноз и та модель, которая точнее других прогнозирует считается наиболее точной и является рабочей.

Другой пример того как изучать не изучаемые напрямую вещи с естественнонаучной точки зрения, — это астрономия. Ведь в лаборатории нельзя воспроизвести большинство астрономических объектов. По тому излучению, которое удаётся зафиксировать, строятся модели существования звезд, галактик, Вселенной в целом. Та модель, которая точнее описывает наблюдаемые параметры, принимается за рабочую. Таким образом, возникают интересные вещи, характерные для научного знания. Если экспертное знание говорит «верно/неверно», т.е. «нравится/не нравится», то научное знание вообще не оперирует понятиями «истинно», «верно», «более точно/менее точно» — оно оперирует на уровне погрешностей. Любое утверждение будет верно, если на его основе сделана модель, которая точнее описывает происходящие процессы. Если кто-то скажет, что Земля – это изобретение инопланетян, она развивается по их указке и т.д., но если при этом он более точно опишет происходящие процессы и в рамках своей компетенции будет делать более точные и детальные прогнозы, значит, его модель верна, какой бы фантастической она не казалась.

Сама модель внутри недоказуема. Все зависит от того, насколько она точно описывает. Соответственно, эти модели последовательно корректируются и улучшаются, для достижения всё большей точности описания. Эти последовательные корректировки и есть проявления научного прогресса. Это то, что я использую и что призывают использовать других. На мой взгляд, возможности естественно научного подхода в изучении комплексных процессов не то что не использованы, а всё ещё представляют собой непаханое поле. Возможно, в физике элементарных частиц, где нужно встроить огромные экспериментальные комплексы, научный метод уже на грани эффективности (не зря наука загибается). В изучении цивилизационных процессов естественнонаучными методами есть огромное поле деятельности требующее, кстати, сравнительно не большого финансирования.

Что это позволяет? Ведь астрономия решает обратную задачу – она восстанавливает объект по тем излучениям, которое от него получает. Мы не знаем, что происходит внутри Солнца, мы можем судить об этом только по очень косвенной информации. Так же мы можем использовать и этот метод.

Первый вопрос, который задают люди мне как аналитику и прогнозисту: когда закончится этот бардак? Дальше идет конкретизация вопроса – в зависимости от того, это руководитель, менеджер или обычный человек. В общем случае я отвечаю на этот вопрос, опубликовал прогноз, когда закончится кризис для Украины, для Запада и тех стран, которые будут в наихудшем положении. Т.е. сделал проверяемый прогноз по завершению кризиса.

Второе, о чем спрашивают, любимая тема для споров – это история. Кто и где бы ни собирались, это тема бесконечная. Например: была ли консервация при распаде Римской империи или нет? Никто не владеет источниками, никто не может оценить достоверность этих источников. Большая часть античных текстов дошла до нас в списках позднего средневековья..

Юрий Романенко: Я могу пригласить Владимира Дмитренко, специалиста по концу Римской империи, он написал очень детальную книгу про разведку в Древнем Риме.

Владимир Стус: Замечательно. С фактической точки зрения все вопросы сходятся к источникам. Почти все источники, которые мы знаем по Риму, это позднее Средневековье. Мы очень мало знаем более ранних источников. И что? Между событиями и самыми древними дошедшими до нас списками с их описаниями больше тысячи лет. Сколько раз они переписывались, что было потеряно, что упущено, а что и сколько раз редактировалось? Как этому можно верить? О чем вообще можно говорить?

С точки зрения методологии, возможность научного подхода – это возможность взгляда в прошлое. Как при рассмотрении текущих процессов, задача не имеет общего решения, потому что данные разных форматов и, зачастую, неизвестной степенью достоверности. Что же мы можем видеть при анализе исторической информации? Историк берет и из 10 000 данных выдает пользователю 5-10 данных. И на основе этих произвольно подобранных данных строит свою интерпретацию истории.

У каждого из нас есть свое мнение, свое видение истории, причем это накладывается на историческую память, исторические традиции, в которых мы выросли и в которой каждый прав, поскольку историческая память несравнима. Но в результате попыток сравнения не сравнимого- поляризация мнений, бесконечные призывы к оппонентам учить историю и т.д. Если интерпретацию исторического массива данных перевести на естественнонаучную основу, по методологии астрономии или изучения погоды, то вывод получается простой, этически нейтральный и главное проверяемый — та интерпретация верна, которая способна более точный прогноз . Интерпретация истории должна проверяться будущим!

Юрий Гаврилечко: Если я правильно понял, тот же недостаток экспертного обсуждения транспонируется на историю. И вместо того, чтобы проводить исследования, получается «верю/не верю», в итоге споры будут всегда, потому что «верю/не верю» не проверяемо в принципе.

Юрий Проценко: Не совсем так. Я читал об интересном эксперименте. Компьютеру задали математическую задачу и спросили: какова была численность Афин во времена Перикла, 5-6 век до нашей эры. Компьютер выдал: все эти процессы могли существовать при 50 тыс. человек.

Владимир Стус: Та историческая интерпретация более верная, которая дает более точный прогноз. Мне все равно, что человек скажет, он может, например, сказать: «Римской империи вообще не было». Если его интерпретация дает лучшие прогнозы, она верна.

Таким образом, мы можем на базовых уровнях – понятно, что детали мы не восстановим – мы можем оценивать историю, превратить историю в точную науку. Правда, в этом не заинтересована власть – ни наша, ни какая-либо другая. Невозможно будет манипулировать историей, когда она станет точной наукой.

Юрий Романенко: История является формой легитимации власти.

Юрий Проценко: Базисом идеологии.

Владимир Стус: Да. Если мы говорим о том, что история – это форма легитимации власти, получается, что в жертву этой форме приносим возможность управления государством, приносим ей в жертву свое будущее. Потому что в традиционной версии истории любой страны, которая написана в учебниках, не позволяет сделать адекватный прогноз будущего.

Юрий Гаврилечко: Соответственно, планировать невозможно.

Владимир Стус: Именно.

Юрий Проценко: Как сильно это напоминает «1984» Оруэлла, когда прошлое все время меняется.

Юрий Романенко: Я только подумал об этом.

Юрий Проценко: Правда, тут нам легче, потому, что в других странах есть своя история. Соответственно, история соседей выглядит совсем по-другому, чем наша.

Юрий Гаврилечко: Тут не легче. Получается тот же спор экспертных мнений. Мы все равно не получаем научного подхода, в итоге у нас есть каша – пусть она дифференцирована – и она никогда не станет ваша в принципе.

Юрий Проценко: Это каша немного разная. Манипуляции построены на том, что мы берем те факты, которые нам нужны, их оставляем, а которые не нужны – отбрасываем. Другим нужны как раз те факты, которые мы отбрасываем. Та же русско-украинская история.

Юрий Гаврилечко: На самом деле это не важно. Чем больше будет фактов нужных, тем больше в историю будет вбрасываться новых смыслов. Через некоторое время мы перестанем понимать, что из них факты, а что – вброшенные смыслы. Чем дальше это будет развиваться, тем больше будет объем неопределенности. А чем он больше, тем сложнее будет планировать дальше.

Юрий Проценко: Смыслов не будет больше, это примерно постоянная величина. Это как на скелет нарастить мясо.

Владимир Стус: Эта каша структурирована по одному принципу. Мнение простого человека об истории – это одно, мнение кандидата наук – другое, если же об истории говорит академик – это еще более круто. Неважно, что он не собирается ни доказывать, ни проверять, главное сослаться на Лихачева или Костомарова, и его мнение сразу становится на порядок выше мнения оппонента.

Юрий Проценко: Если Суворов разбивает всех историков, которые пишут о Первой и Второй мировой войне, то есть и обратная тенденция.

Юрий Романенко: Суворов так же манипулирует, просто это другая форма манипуляции.

Владимир Стус: Что я хотел сказать, мой посыл – не все возможности научного метода исчерпаны.

Юрий Романенко: Давайте его экстраполируем на текущую ситуацию в мировой экономике и политике. Как отталкиваясь от того, что вы предложили, что можно предложить на перспективу 5-10 лет?

Владимир Стус: Сначала давайте о том, как прогнозировать и как оценивать прогнозы. Если это будет расшифровано, я дам ссылки на свои работы… Мне можно верить ровно на столько, на сколько достоверны мои прогнозы! Я говорю не свое мнение, а основываясь на Модели развития технологической цивилизации, которая имеет такую погрешность. Если кто-то умеет делать более комплексные и более точные прогнозы, значит, я с удовольствием отброшу свою модель и соглашусь с ним.

Мы переходим от экспертной оценки к тому, что говорят каждый день прогнозисты-синоптики. Причем научный подход не отменяет экспертный подход. Есть рациональная традиция прогнозирования погоды, и есть традиция иррациональная (по приметам). Если на короткие временные периоды, понятно, что гораздо точнее прогнозы научные, то на длинные (от месяца и выше) – иррациональные работают лучше. Одно другому не противоречит. Я вполне допускаю, что возможно откровение, интуитивное прозрение и экспертное видение. Научный подход и экспертный дополняют друг друга.

Но научный подход в сравнении с экспертным очень сильно проигрывает в PR плане. Эксперт сегодня сказал одно, завтра может сказать другое. Ученый же сделал прогноз на 30 лет вперед и все, больше прогнозов на 30 лет вперед не будет. Я могу корректировать прогноз или говорить: «Тут я был больше прав, тут – меньше», но другого прогноза от меня не будет. Публике это не интересно, это скучно! Обывателю хочется драйва, экшена, черной магии с последующим разоблачением, хочется героев и злодеев, а не этически нейтрального и поэтому скучного последовательного приближения в описании объективных процессов цивилизационного развития.

Естественно научная позиция очень не нравится политикам – почему? Да потому, что если эти процессы можно прогнозировать, тогда ими нельзя управлять. Понимаете, погоду можно прогнозировать потому, что ею можно управлять только в ограниченных рамках. Но если цивилизационными процессами нельзя управлять, то все цивилизационные проекты «лёгким движением руки» превращаются в цивилизационные прожекты. В том числе и святая святых – цивилизационный проект «Украина» превращается в обычный PR проект манипулирования массовым сознанием. Мы не говорим о цивилизационных проектах в отношении истории, когда она заново пишется и интерпретируется. Там цивилизационные проекты возможны. Мы говорим о проектировании будущего в цивилизационных масштабах. Но если мы можем это прогнозировать, значит, это слабоуправляемо. А кого это устроит? Идет крупная фирма – коммерческая или государство – топ менеджер или политик идет как управленец, он несет людям надежду, а ты говоришь ему, что на цивилизационном уровне все предопределено. Возможности влияния очень небольшие. Надежда тает – обидно! Кто же с этим согласится?

Юрий Проценко: Но он может учесть все это.

Владимир Стус: Только если он поймет. Это переход в другую систему координат.

Юрий Гаврилечко: А учесть он может только тогда, когда он владеет методологией и понимает, почему это происходит. Если он этого не понимает, каждое следующее действие будет все равно вписываться в логику прогноза, чтобы он не делал. По большому счету, когда говорится о том, что у человека есть свобода воли – черта с два, ничего подобного: у него нет свободы воли. У него есть возможности вариативного паттерна действовать в строго заданных рамках – это социализация по большому счету. И если не владеешь методологией, любой политик действует в духе собственной социализации. И все, и он никак не повлияет на точность этого прогноза. Какие-то подвижки могут быть, но в принципе ничего не изменяется. Это очень хорошо описал Азимов в своем «Фандейшен», когда делал прогноз на тысячелетие вперед и не мог предсказать появление уникальных форсмажерных свойств у отдельных представителей. Все остальное вкладывалось в логику психоистории. Ничего не меняется.

Владимир Стус: Именно. Плюс возможности управлять в зависимости от уровня. Ведь на уровне личностном возможно все или почти все. Например, бывшие советские граждане – некоторые спились, большинство опустили до уровня выживания и борьбы за кусок хлеба, а отдельные – стали олигархами. На уровне корпорации возможности большие, но они уже поменьше. На уровне государств, т.е. казалось бы управляющих субъектов (того же президента или премьера) – возможности управления очень узкие.

Юрий Гаврилечко: Получается как в теормеханике: количество степеней свобод с повышением уровня уменьшается, а не увеличивается.

Владимир Стус: Да. Плюс возможность влиять на события от их длительности. Влиять на события текущего политического масштаба – тут наш президент Виктор Янукович царь и бог. Он издал указ – человека уволили. В долгосрочных процессах, в которых участвует большое количество людей, — наши руководители становятся карликами. Возможности управления резко сокращаются.

Алексей Комаров: Долгосрочно они ничем не управляют. В рамках цен, пошлин они пытаются влиять на ситуацию, но физически ничего не меняется.

Владимир Стус: Поэтому есть некая точка, ниже которой мы не можем прогнозировать – там влияют все эти параметры, но выходя на некоторый уровень, мы уже можем прогнозировать.

Юрий Романенко: Я назову это титаник-менеджмент. Капитан Смит, находясь в рубке тонущего корабля, отдает приказы, их где-то выполняют, часть уже не выполняет, потому что понимает, что это бессмысленно. Кто отгребает на полупустых лодочках, кто слушает оркестр и т.д. Но в принципе относительно большого процесса погружения под воду «Титаника» капитан Смит не контролирует ситуацию.

Юрий Проценко: Это называется идемпотентность.

Юрий Романенко: Да-да-да.

Владимир Стус: Хочу сделать уточнение: есть периоды, когда от личности зависит очень много, а есть, когда очень мало. Был востребован приход Ленина – не было бы Ленина, на его место стал бы Троцкий и мало бы что изменилось на цивилизационном плане.

Юрий Проценко: Возможно, СССР бы не было – проиграли бы гражданскую войну.

Владимир Стус: Там было большое влияние личности. Сегодня оно существенно меньше. Во многом это проявляется в отсутствие великих личностей – они есть, живут рядом с нами, просто не востребованы цивилизационными процессами.

Алексей Комаров: Т.е. даже при появлении достойной личности она все-равно не находит места в этой системе.

Юрий Романенко: Все же личность востребована, личность может повернуть процессы. Это мы видим на примере того же Каддафи.

Владимир Стус: Да, но не сильно. Есть примеры, когда возможности личности еще меньше. Берем классическую восточную цивилизацию: ресурсов мало, людей много, возможности что-то поменять там гораздо меньше, чем сейчас. Или берем обратный пример – классическую западную цивилизацию с открытым фронтиром, когда мы собираемся, принимаем общие решения и отправляемся на новые земли строить новые общества, которые нам нравятся. Так делали мормоны, другие группы протестантов – они просто уезжали и строили свою жизнь по своему усмотрению. Влияние личности там несоизмеримо больше.

Юрий Проценко: Крестовые походы – это в принципе то же самое.

Юрий Гаврилечко: Володь, тебе не кажется, что данная ситуация очень тесно переплетена с научно-техническим прогрессом? Сейчас любые PR ходы, т.е. любые экспертные оценки, очень просто внедрить в жизнь. Из-за так называемой конкуренции (к которой можно по-разному относиться) происходит интересная штука, что любому субъекту интересен прогноз не на 30-50 лет вперед. Он не строит стратегию – его интересует тактика. Для тактики вполне хватает экспертного мнения, причем, чем на более короткий период этот шаг работает, тем он больше интересен, потому что ресурсы ограничены и сейчас нужно выйти на шаг вперед.

Юрий Романенко: Юра, я разовью твою мысль в таком дискурсе. Володя подвел: человечество вышло на уровень, когда наука стала действительно очень дорогим удовольствием. Вопрос привлечения ресурсов соответственно стал одним из ключевых. В этой ситуации тот, кто умеет привлекать ресурсы и создает точки напряженности для массового сознания, на которые оно вынуждено реагировать, тот, соответственно, имеет больше шансов привлечь этот ресурс, чтобы потом его использовать в том или ином направлении. Отсюда возникает вопрос о британских, американских и прочих ученых, которые озвучивают некую проблему, масс-медиа эту проблему легко подхватывают; раздувается пузырь, его уже трудно не заметить; корпорации, у которых есть деньги, видят в этом возможность заработать и дают ученым деньги – часто просто гигантские – под это направление. Т.е. ученый в этих условиях должен быть пиарщиком для того, чтобы решить проблему средств. Тот, кто не умеет работать в такой парадигме, по большому счету маргинализируется, и, в общем-то, не востребован. При этом он может быть более близок к результату, но он не востребован такой системой.

Алексей Комаров: Ученый, предлагающий дешевое решение, менее востребован, чем аргументирующий более дорогое решение проблемы.

Юрий Гаврилечко: Не всегда. На мой взгляд, получается три интереснейших решения задачи (или три проблемы – в зависимости от того, как посмотреть):

1) наука последние лет 300 решала проблему обеспечения базового уровня пирамиды Маслоу. На сегодняшний момент эта проблема глобально решена. Исходя из того, что наука стала очень дорогой, следующий шаг развития науки не очевиден, и выгоды от него людям не совсем понятны, поэтому не только корпорации, но и сама легитимация науки на уровне общества понизилась. Все хорошо: сыты, одеты. Довольны/недовольны – сложно сказать, но целей и задач, на которые каждый бы согласился потратить деньги, человек не видит.

2) на счет PR. Как известно, никто не может обосновать свое существование лучше, чем узкий специалист, потому что никто не понимает, что он делает. Если он хороший пиарщик, он будет привлекать деньги, даже если он ошибается в своем направлении. Тут приходим к следующей проблеме.

3) Ближайшее будущее науки будет зависеть от PR-борьбы между теми, кто что-то понимает и делает и теми, кто, как академик Петрик в России, собирается исключительно для себя использовать полученные средства. Будет результат или нет – это вообще никого не волнует. Через некоторое время мы упираемся в очень интересную ситуацию, когда и корпорации и люди, не видя результатов от науки (они их действительно не видят, потому что многие вещи не будут видимы на протяжении жизни поколения), начинают разочаровываться в самой науке как таковой и перестают видеть смысл вложения денег наперед.

Те же самые политики, реагируя на настроения общества, точно так же не понимают, зачем отвлекать государственные деньги на результат, который будет достигнут через 50 лет. А это опускается на низший уровень – мы уже говорили о системе образования – ну кто будет учиться для того, чтобы 50 лет работать над какой-то проблемой и только к концу жизни достичь какого-то результата

Владимир Стус: Это отдельная тема. Она рассматривается в статье «Что нас ждет после науки». Там то же самое, только описано на цивилизационном уровне. Т.е. цивилизационный уровень – это без привязки к нашему технологическому уровню. С единых позиций рассматривается возникновение, развитие и закат науки в Древней Греции, Средневековой Бактрии и в современное время. Если интересно, вывод достаточно простой: наука умирает. Мы видим это сейчас по Украине, а в ближайшие 2–3 года этот же процесс начнется и на Западе.

Юрий Романенко: Почему начнется? Он уже давно начался.

Олег: А не результат ли это распада СССР?

Юрий Романенко: Нет, распад СССР – это часть общемирового процесса, когда мирсистема подходила к пределам развития в рамках существующей модели капитализма. Просто мы оказались пионерами.

Стус: Есть три взгляда на будущее науки:

1) Это временные трудности, они преодолимы. Наука и дальше будет развиваться семимильными шагами.

2) Есть проблемы, они нарастают как снежный ком. Чтобы их решить, нужен качественный скачок… Российский методолог Щедровицкий считал, что наука умирает, а на ее место приходит методология. Дацюк считает: наука умирает, на ее место приходит конструктивизм. Целый ряд людей считает, что наука умирает, но будет некий качественный скачек, который позволит науки выйти на новый уровень. Разные люди считают, что он будет происходить по-разному.

3)Наука умирает и это нормально. Мне близка именно эта точка зрения. И это пытаюсь обосновать. Поэтому предлагаю, сначала ознакомиться со статьей, а потом бросать яйца в автора.

Юрий Романенко: Теперь хотелось бы наложить это на текущую реальность. И попытаться посмотреть на процессы с точки зрения волны, о которой вы говорили. Людям будет интересно то, что мы говорим, тогда, когда они будут понимать, как это будет влиять на их жизнь. Поэтому хотелось бы услышать от вас такое объяснение, исходя из методологии, о которой вы говорили.

Владимир Стус: Хорошо, только я хочу сказать, что я ничего не объясняю, и научный подход ничего сам по себе не объясняет. Когда моделируются процессы, происходящие на Солнце, астрономы не в состоянии объяснить, почему так. Все завязано на константах, и почему мы имеем такой набор констант, а не другой, никто не знает.

Юрий Романенко: Большинство людей интересует, как они могут скорректировать свое поведение, исходя из того, что им дали в виде какого-то предположения, даже если оно не основано на реальном знании фактов.

Юрий Гаврилечко: Т.е. здесь родиться торнадо, бежать туда-то.

Владимир Стус: Отвечаю на самый главный вопрос: когда закончится этот бардак. То деление стран, которое было традиционным: развитие страны, страны переходного периода, быстроразвивающихся и традиционных стран – оно устарело. Сейчас другое деление стран. Впереди планеты всей идут страны, которые назывались переходными, постсоветские страны Россия, Беларусь, Украина.

Юрий Проценко: Казахстан?

Владимир Стус: В меньшей мере. Там осталась большая традиционная южная часть… Эти страны идут впереди планеты всей. У них закончилась фаза модерн, в китайском варианте – фаза времени перемен, она же фаза быстрого и интенсивного развития. Сейчас мы находимся в своей фазе перехода спрута времени от интенсивного развития к фазе медленного развития. Активно это началось в 1991 году. Первые признаки торможения модерна начались в 1955 г., закончился он в 1970 г. Если бы он не закончился, если бы темпы развитии продолжились на том же уровне, то в будущем, мы бы давно вышли за биологические ограничения, были бы бессмертными, купались бы в море энергии и ресурсов. Все так вековые мечты народов не только этого времени, но и Реформацией, Крестовых походов и самой эпохи Христа, были бы уже реализованы.

Юрий Проценко: Так, а почему у нас нет коммунизма?

Олег: Сработал естественный ограничитель.

Владимир Стус: Согласно этой модели развития технической цивилизации, непрерывного устойчивого развития не существует, поэтому коммунизма быть не может. Каждый раз, когда кажется что до коммунизма или его исторических аналогов уже рукой подать вдруг резко замедляются темпы научно технологического развития. И всё – приехали. Этот кризис, кстати, демонстрирует феноменальную устойчивость технологической цивилизации. Ведь любой ускоренное развитие – это быстрое движение к концу света.

Юрий Проценко: Почему к концу света – может, наоборот, к светлому будущему?

Владимир Стус: Потому что у человека как вида есть предельные возможности адаптации к изменениям. Как только мы их достигаем, наступает разрыв – это и есть конец света.

Юрий Романенко: Короче, к Освенциму адаптироваться тяжело….

Юрий Проценко: Что-то спорное утверждение по поводу адаптации. По-моему, таких примеров нет.

Юрий Гаврилечко: Есть. Никто из здесь сидящих не может сказать, что он способен переварить тот объем информации, который на него сейчас падает.

Юрий Проценко: А зачем его переваривать?

Юрий Гаврилечко: Если тебе что-то поступает, а ты не можешь еще принять, осмыслить, переварить и передать дальше, ты загибаешься. Стругацкие, между прочим, в своем «Понедельник начинается в субботу» в третьей части замечательно описали, что когда потребности удовлетворяются быстрее, чем человек растет духовно, получается не исполин духа, а гений-потребитель.

Юрий Романенко: Это и есть наши олигархи.

Юрий Проценко: Я с этим не согласен по очень простой причине. Вы с точки зрения индивидуума – через меня такая информация не пройдет, но если брать человечество как таковое, все проходит.

Юрий Гаврилечко: Ничего подобного. Мозг имеет 100 млрд нейронных связей – больше не будет, система не усложняется в онтогенезе. Приехали.

Юрий Проценко: Можно наращивать механически, как в компьютере.

Юрий Гаврилечко: Для этого нужно менять определенную парадигму по отношению к человеку. Этого не произошло. Все, мы приехали к кризису.

Юрий Проценко: Спорный тезис.

Юрий Гаврилечко: Не спорный. Невозможно вживить чип в голову, потому что такой разработки нет, и в ближайшее время не будет

Юрий Проценко: Да не нужно в голову, нужно просто увеличить число голов.

Юрий Гаврилечко: Нет, это не работает.

Юрий Романенко: Он говорит о том, что сила людей в их коллективной способности.

Юрий Гаврилечко: Не работает. Коллективный разум подобного плана описан Лемом в «Солярисе». Он работает только тогда, когда эти головы объединены в единую сеть. Таких технологий сейчас тоже нет. Мало того, эта сеть предполагает достаточно серьезную утрату индивидуальности.

Юрий Проценко: Цивилизация и есть такая.

Юрий Романенко: Почему же? Смотри, а те же социальные сети, которые сейчас появились. При этом мы проходили с тобой это на практике, когда массу внимания можно сконцентрировать на какой-то проблеме и получить ответ за счет того, что включаются в процесс различные люди с разными практиками, знаниями и они начинают формировать некое решение.

Юрий Проценко: Как цивилизация работает? Когда изобретают атомную бомбу, это не значит, что все 2-3 млрд людей занимались только этим. Нет, был узкий круг ученых в США и СССР и эти люди решили эту проблему.

Юрий Романенко: При этом по большому счету атомную бомбу создавал не только Курчатов, но и Зель, который вкалывал в Магадане, потому что он дал тот ресурс, который был необходим.

Юрий Проценко: И Лаврентий Павлович создавал, он организовал этот процесс.

Юрий Романенко: Давайте вернемся к изначальной теме…

Владимир Стус: Ни одна модель не может объяснить, почему она так устроена. Модель – это сумма постулатов. Ее задача – дать максимально точное описание происходящих процессов.

Юрий Гаврилечко: Как постулировал Гегель, что находясь внутри системы, невозможно понять ни как она функционирует, ни тем более, почему она функционирует.

Юрий Проценко: Один из теоретиков кибернетики гласит: ни одна система не может создать более сложную систему, чем она сама.

Владимир Стус: Тезис о периодических замедлениях и ускорениях цивилизации недоказуем. Но его можно перевести на уровень кибернетики, необходимости перевести информацию из оперативной памяти в долговременную. Он доказуем ровно настолько, насколько на его основе можно делать прогнозы.

Юрий Проценко: Вернее даже не так: каждый отрезок всего этого обосновать можно, а общую теорию создать нельзя. Например, гибель Римской империи. Рим захватывал территории, с каждым годом захватывать было все сложнее, цена на рабов росла, из-за чего рабовладельческий способ превращался в нерентабельный, и в конце-концов империя развалилась.

Владимир Стус: Я не думаю… Это набор постулатов. Мы не знаем, почему электрон ведет себя дуальным путем. Но эта дуальность объясняется только в физике элементарных частиц.

Юрий Проценко: Просто мы говорим о том, что нам плохо известно. Допустим, та же римская история более известна, чем электрон.

Владимир Стус: Еще менее.

Юрий Гаврилечко: Просто электрон мы можем исследовать сейчас.

Владимир Стус: Мой постулат какой? Я не готов его доказать, но Модель развития технологической цивилизация появилась в результате анализа истории. Там целый метод изучения истории… Вывод простой: все, что находится до 14 века, имеет такие искажения, что этот массив данных нельзя корректно интерпретировать с прогнозной проверкой погрешности интерпретации. Я не удивлюсь, если того Рима, какого мы знаем по учебникам вообще не было….

Юрий Проценко: Теория исторического фламенко.

Продолжение здесь