В пьесе Питера Устинова «На полпути к вершине» британский генерал возвращается на родину с театра очередной колониальной войны. Его сын, радикальный хиппи 60-х пытается шокировать старого милитариста, рассказывая, как его арестовали за нарушение порядка, когда он выкрикивал: «Долой атомную бомбу!». К его удивлению, кадровый военный неожиданно соглашается: «Правильно! Эта чертова бомба лишила войну всякого смысла!»
То, что произошло 6 и 9 августа 1945 года в Хиросиме и Нагасаки, действительно лишило войну всякого военного смысла. Оставим разговоры о массовой гибели мирного населения. В одной только Германии со времен геноцида, проводимого римскими цезарями, через Религиозные войны и до бомбардировок союзной авиацией и штурма Берлина, массовое истребление населения редко прекращалось. И дело тут не в технологии убийства. В 1994 году в Руанде было время, когда в день по стране вырезалось по одной Хиросиме, вручную, используя всего лишь примитивные ножи-мачете. Но атомные бомбардировки двух японских городов имеют особое значение в человеческой истории и сознании: не то, что они свершили и достигли, но как.
Разговоры о том, что американцы – единственные, кто использовал атомное оружие на практике, лицемерны. Американцы не были единственными, они были первыми. И по простой причине: у них имелась свобода мысли и свобода рынка. И когда речь идет о трансформации принципиально новой теории в принципиально новую технологию, авторитарные и тоталитарные системы проигрывают. Несмотря на то, что тоталитарный режим может быть невероятно эффективным, особенно в грандиозном масштабе, клепая тысячами танки Т-34 под открытым небом или выкладывая тысячи километров автобанов в рекордные сроки, узость его идеологического сознание неизбежно ограничивает его способность к инновации. Авторитаризм не приемлет ошибок и неудач, с которыми всегда сопряжен поиск и, тем более, создание чего-то принципиально нового.
То, что имеется некая обоснованная теория, еще ничего само по себе не значит. И то, что она подтверждена экспериментально, еще не значит, что ее свойства могут быть использованы в практических целях. И даже если есть возможность использовать ее на практике, остается долгий и опасный путь проб и ошибок, потому что найти баланс материалов и откалибровать все многочисленные компоненты, которые еще нужно создать и изготовить с нуля, организовать логистику того, чего еще не было, и найти и обучить персонал, способный делать то, что никто еще не делал, все это стоит невероятных денег и, в конечном итоге, ничего не гарантирует. Это риск, на который тоталитарным системам психологически трудно пойти. Особенно, если это включает риск идеологический. Можно ли доверять такую задачу расово или классово неполноценным элементам? Более того, может ли идеологически выдержанное государство опираться на теории, придуманными учеными, представляющими «буржуазную» или «еврейскую» науку? И кто окажется виноват, если проект провалиться? Поэтому американцы и оказались единственными, кто оказался способными ментально и материально принять такой риск.
И какой! Проект был поручен 37-летнему ученому Роберту Оппенгеймеру, странному, как многие гении, человеку левых взглядов, не только не имевшему опыта создания и руководства масштабных проектов (хотя кто бы мог иметь соответствующий опыт?), но, ко всем прочим радостям, во время учебы в университете пытавшегося отравить своего наставника. И к лету 1945 года, Оппенгеймер, совместно с группой ученых и инженеров, многие из которых бежали в Америку из Европы, где политические взгляды или этническая принадлежность ставили их жизни под смертельную угрозу, создал оружие массового поражения. Первым, потому что ни Германия, ни Советский Союз этого сделать не успели, потому что не смогли.
Возник вопрос, что с этим оружием делать?
Может ли демократия использовать ОМП? Запросто. Так же, как демократия может использовать копья и мечи, луки и пищали, ковровые бомбардировки и боевые беспилотники. Демократия есть внутренняя организация общества и ни на способы ведения войны, ни на ее инструменты она не влияет, и влиять не может. Более того, поскольку в демократиях солдаты являются равноправными гражданами, их жизни для руководства страны обязаны представлять ценность большую, чем пушечное мясо «за веру, царя и отечество». Посему, моральным императивом демократического государства является снабжение и экипировка войск всем наилучшим, включая самое эффективное оружие. Потому у современных демократий гораздо меньше пантеоны павших героев.
Победа США над Японией стала техническим вопросом уже в 1942 году. Практическим вопросом оставался: Какой ценой? То, что японцы были страшным противником, американцы могли убедиться воочию. Мы знаем много историй о героизме и самопожертвовании советских солдат в то время, но безумное бесстрашие и самопожертвование японцев ужасало. Самоубийство, как способ уничтожить врага, было не единичным случаем, а военной тактикой, от пехотинцев, взрывавших себя последней гранатой при приближении врага, до известных пилотов-камикадзе. Только верный до идиотизма своему долгу японец мог 30 лет скрываться в джунглях Индонезии и сдаться только тогда, когда нашелся (удачно!) его бывший командующий офицер, отдавший официальный приказ о сдаче. Тихоокеанский театр военных действий проходил на море, что ограничивало число потерь по техническим причинам. Но как только война выходила на берег, гражданское население попадало под перекрестный огонь. Такая была тогда война, в которой брали массовостью бомбардировок и обстрелов, при отсутствии высокой точности прицеливания и наводки. Одно освобождение Манилы на Филиппинах стоило жизни не меньше четверти миллиона гражданского населения. Сражение за японский остров Окинаву убило почти треть из его 300 000 жителей. По мере приближение к основным островам Японии, сопротивление ужесточалось и число жертв, как военных, так и гражданских только увеличивалось. В самой Японии иллюзий об исходе войны не строили, но проиграть были готовы с честью самурая, в бою, положив как можно больше врагов. При таком раскладе, американцам бы пришлось раскатать практически все крупные японские города, как случилось с Токио, который американские бомбардировщики основательно разнесли и сожгли, убив порядка от 100 до 200 тысяч гражданских. Но японцы держались, стиснув зубы.
Решения американского руководства применить атомное оружие было нелегким, но, наверное, верным тактически, и судьбоносным, как оказалось, исторически. Хиросиму и Нагасаки бы разбомбили все равно, а заодно Иокогаму и десятки других городов, Потом американские морпехи бы вели уличные боя среди городских развалин, как в Сталинграде, и как долго бы это продолжалось, и чем бы это закончилось, трудно сказать. Скорее всего, было бы намного хуже, чем случилось. А случилось вот что: вместо ночных волны за волной «летающих крепостей», несущих огонь и смерть, воющих сирен, мечущихся прожекторов, отчаянно рычащих в небо зениток, последних редких истребителей, пытающихся хоть как-то задержать этот бесконечный железный поток с небес, спокойным тихим днем, из ниоткуда вырос яркий гриб и смел средних размеров город в течение секунд.
И все. Война, во всяком случае, в тот момент для Японии, потеряла всякий смысл. Все тысячелетия милитаризма, культура героизма, самопожертвования, мужественности, силы, доблести, долга, пропаганды, истории, патриотизма, были стерты в буквальный прах кучкой ученых и администраторов. Дело было не в том, что погибла куча народа. Кто когда особо печалился о мирном населении? Дело было в том, что для массового убийства больше не требовались массовые убийцы. Саблями джигитов Тамерлана, соорудивших пирамиду из сотни тысяч голов, управляли десятки тысяч рук. Для бомбардировок Дрездена и Гамбурга требовались десятки тысячи самолетов, пилотов и обслуживающего персонала, не считая всей организационной связки в такой машине войны. Здесь же никто лично при свершении деяния не присутствовал. Война государств и народов, армий и флотов, в один момент свелась к одной технологии, все остальное становилось неважным, или, по крайней мере, важным исключительно в риторическом смысле.
За 70 лет мы как-то привыкли к самой идее ядерного оружия, но для человека средины 1940-х это было чем-то нереальным, особенно на фоне явного и жесточайшего разрушения, причиненного обычным оружием. Достаточное количество японцев просто отказывалось поверить в то, что этот взрыв был результатом действий человека, тем более врага. Такая реакция была просчитана американским командованием, и в последний раз человечество использовало атомное оружие для военных действий в Нагасаки, 9 августа 1945 года. Императорскому правительству дали понять, что никакой случайности не было, и продать свои жизни подороже у защитников Японии просто не получиться. Они их могут только потерять вместе со всей страной, так и не вступив в контакт с невидимым противником. Выбора у Японии не было.
Нужно заметить, что несмотря на последовавшую гонку ядерных вооружений и противостояния на грани ядерного конфликта во времена «холодной войны», с 1945 мир не испытывал масштабных войн между сильнейшими державами. Для этого имеется много причин. Одна из них – изменение самого способа политического мышления после Хиросимы и Нагасаки. До какой степени вооруженного конфликта мы готовы дойти? Что приемлемо и что достаточно в войне? И если мы сознательно ограничиваем возможности применения оружия, в чем состоит смысл военного противостояния вообще?
Говорят, что Мао Цзэдун сказал: «Винтовка рождает власть». По иронии истории, атомная бомба помогла родить мир. Потому, что создав маленькое солнце, мы неожиданно напомнили себе, что с точки зрения Вселенной, мы всего лишь случайный набор атомов, очень непрочный и нестойкий. Но так устроен человеческий мозг, что для осознания истины, ему необходим непосредственный опыт, для учения ему необходимы ошибки. Если бы не было Хиросимы и Нагасаки, неизбежно были бы другие города. Чтобы вздрогнуло и задумалось все человечество, где-то на земле должны были погибнуть два города. Мы иначе не умеем. Скажите спасибо, что не ваш город. И по достоинству оцените жертву жителей двух японских городов, которые ценой своих жизней спасли свою страну и весь мир. Когда-нибудь нам придется научиться понимать реальность без обязательных жертвоприношений необходимому опыту. Потому что не исключено, что в следующий раз этой ритуальной жертвой станем мы все.