Реформы в Украине и свет в конце туннельного видения

Шекспировская драма. Год, примерно так, 1980. Перед городским Дворцом культуры вокруг фонтана, на манер итальянской Вероны, представленной в “Ромео и Джульетте”, идет массовая драка. На ступенях шедевра вычурного сталинского барокко с коринфскими колоннами я отчаянно удерживаю пьяного в стельку друга, который тупо и упорно рвется в бой. Непонятно против или за кого, так как участники ночного побоища нам совершенно незнакомы. На сцену осторожно выходит наряд милиции. Мужественные лица стражей порядка отражают внутренние духовные терзания между служебным долгом и инстинктом самосохранения. Опытные правоохранители, в конце концов, находят компромисс, с их точки зрения устраивающий всех. В меня вцепляются чистые руки, горячее сердце и холодная голова.

Но, так уж получилось, носители любой власти не вызывают у меня эмоциональной реакции. Я спокойно отношусь к милиции, врачам, начальникам отделов кадров и референтам обкомов партии. Я вижу в них людей, исполняющих, по возможности, свои обязанности и веду себя с ними соответственно.

Поэтому я сдержанно, но твердо, с вежливой снисходительностью английского лорда, служивого отчитал: “В чем дело, сержант? (Я решил, что он сержант, рассудив, что капитан бы прикатил на тачке с мигалками, а рядовым называть его было как-то неудобно). Вы что, не видите, что я удерживаю этого молодого человека от участия в драке, которой вы, кстати, и обязаны заняться.” Или что-то в этом роде. Милиционер прибалдел не столько от моих слов, сколько от корректного и назидательного, даже начальственного тона. Он моментально отпустил мое предплечье и, после нескольких секунд перезагрузки программы действий, подобно Терминатору, бросился в самую гущу мордобоя, своим примером увлекая за собой удивленных и вдохновленных его бесстрашием коллег.

Год 1988. Моя вовсю беременная жена приходит от врача в слезах и панике. Ее врачихе приспичило, чтобы она сделала какой-то никому не нужный анализ, и пригрозила, что если сегодня же анализа не сделать, то примчится скорая помощь с милицией, и анализ будет на ее столе завтра по любому. Жена моя тогда была девочкой послушной и советской, и никак не могла понять, почему я так веселился. Пришлось, отдышавшись, объяснять. “Нет, ну как ты это себе представляешь? Прикатит неотложка с сиреной и ментами? Вышибут двери, меня заломают и отметелят, тебя скрутят и отволокут в машину, оттащат куда-то в поликлинику, где из тебя насильно выдавят анализы, то ли крови, то ли кала? У нас заботятся о здоровье трудящихся, но, уверяю тебя, не настолько”. Тут и она начала смеяться над глупой врачихой. И немного над собой.

В те же благословенные 80-е годы я чуть не стал снабженцем. Работал я, правда, электриком, но, видимо, никудышным. Поэтому меня было не зазорно отправить на сдачу ценного металла или прием ценного оборудования. Что я безропотно и делал. Зато встречали меня уже, как, наверное, не встречали Цезаря в Риме во время его галльского триумфа! “Как ты умудрился это сделать?” – вопрошали пораженное донельзя начальство и коллеги. Оказалось, что приехать по данному адресу, постучать, войти в кабинет, поздороваться, представиться, передать бумаги, сдать, что в них указано, забрать, что в них указано, пойти к указанному складу, повторить процедуры представления еще раз, найти предмет доставки, погрузить, и привезти, как просили, все это было для людей из нашего цеха равносильно подвигу. Отдел снабжения, видимо пораженный тем, что непосвященный в таинства может успешно дублировать их нелегкое искусство, начал призывно манить меня, невиданно лихого доставалу, который тупо действовал по данной мне инструкции.

Журналист “New Yorker” Малколм Гладвелл детально исследовал этот феномен отношения считающего себя маленьким человека к власть предержащим. Он проследил судьбы нескольких невероятно талантливых людей, из которых ничего в жизни так и не вышло. Оказалось, что, несмотря на удивительные умственные способности, им всем не хватало умения социальной адаптации. Они все сформировались в условиях если не бедности, то социальной среды, в которой контакт между человеком и общественными институтами был минимальным и, как правило, негативным. При этом не столько были важны объективные предпосылки такого недоверия (их везде и всегда полно, как показывают недавние расовые волнения в США), сколько вытекающее из них внутреннее неприятие любого представителя государственных и общественных институтов, независимо от обстоятельств.

В практических терминах это значит, что любой вопрос, любой конфликт, любое решение человек с таким видением мира интерпретирует изначально негативно по отношению к себе. Когда, условно говоря, ему сообщают, что его вопрос сегодня не решится, такой человек встает и уходит навсегда. Когда ему говорят, что ситуация изменилась, и ему следует соответственно измениться самому, в чем ему собираются помочь, такой человек выключается сразу на плохой новости, а доступные и достижимые альтернативы его даже не начинают интересовать. Поэтому, даже самым талантливым выходцам из такой среды трудно поступить и учиться в университете, трудно найти квалифицированную работу и удержать ее, трудно принимать активное участие в социальной жизни и политическом процессе. Все против меня, все врут, все воруют, ничего никогда не получится, буду жить одним днем, без долгосрочных планов, но в постоянной конфронтации со всем миром. Человек может жить в Костроме, может в Балтиморе, быть выпускником Харьковского университета или толкать наркотики в пригороде Парижа, но пока он находится в состоянии такого осадного положения, он будет загнан в гетто своего сознания. Или как сейчас принято говорить среди украинцев — “Зрада!”

Человек культуры диалога, вместо того, чтобы расстроиться, пробурчать, что так и знал, все вокруг гады, и хлопнуть дверью, начинает задавать дополнительные вопросы, вступает в социальное взаимодействие, ищет решения, предлагает альтернативы. Вопрос для него полностью исчерпан только тогда, когда все возможные варианты решений перебраны. Он может казаться мелочным и занудным, особенно социально неустроенным людям, которым проще принять первое попавшееся под руки предложение и спрятаться в норку поглубже.

Один человек принципиально не верит в позитивный исход, и, следовательно, не видит смысла искать его. Или полная сдача позиций, или всеобъемлющий конфликт, иного просто не дано, объяснения не нужны, все и так понятно, полутонов не существует. Другой человек считает негативный результат аберрацией и активно ищет способы изменить его на позитивный. Он пытается выяснить причину неудачи и способы ее избежать, он стремится находиться внутри ситуации, хочет быть частью решения, а не частью проблемы.

Мы, особенно подпорченные марксизмом, считаем, что все, без исключения, конфликты вытекают из некой общей системы. Хотя, на самом деле, они часто просто результат неудачного повседневного социального взаимодействия.

Мой канадский приятель, например, начал свою, как оказалось, дорогостоящую конфронтацию с дорожным полицейским с превышения скорости и успешно довел ее до офигенного штрафа, лишения прав и конфискации мотоцикла. Вопрос: Зачем ты завелся? Ответ: А чего он ко мне прицепился? И нет, он не был представителем этнического, преследуемого меньшинства, этот белокурый потомок викингов.

В свою очередь, пойманный на том, что, не останавливаясь, проскочил знак “Стоп”, я тоже, было, начал спорить. Но после того как полицейский удивленно спросил меня: “Ты что, серьезно считаешь, что ни в чем не виноват?”, я понял, что проблема тут во мне, и согласился, что я действительно совершил нарушение правил дорожного движения. А то, что я сделал это непреднамеренно, никак не извиняет мой поступок. Он был прав, я был неправ, и на его мудрость я полагался, о чем не замедлил ему доложить. Видимо, у меня талант на убалтывание правоохранителей. Полицейский по долгу службы не мог меня не наказать. Поэтому мне был выписан штраф аж на… 0.00 долларов!

Почему я прибегаю к примерам из личной жизни? Потому что многие мои читатели испытывают стойкую идиосинкразию к общим концепциям общественного устройства и права, которые вызывают такую же реакцию отторжения, какую производит любое положительное упоминание институтов власти и государства.

И тут, очень своевременно, нарисовалась свежая украинская история с изменениями правил поведения дорожной полиции. И все закричали: “Как нельзя больше спорить с инспектором?! А как же презумпция невиновности?! Зрада!” И к списку вещей, о которых на Украине слышали, но понятия не имеют, что они из себя представляют: свобода, демократия, выборы, парламентаризм, республика, придется добавить еще и это. Люди, привыкшие моментально уходить в несознанку по любому поводу, начинают интерпретировать любую ситуацию как им лично хочется. После они злятся на мир, который отчего-то не принимает их версию реальности. В их понимании, если я прилюдно, среди бела дня, подойду и расквашу кому-то нос, то мне достаточно заявить: “А докажи, что это я сделал!” и мне тут же полагается презумпция невиновности. Впрочем, что требовать от простых людей, если целая немаленькая страна может агрессивно вмешиваться в дела соседей, не особо при этом скрываясь, но каждый раз на все претензии отвечает: “А докажи, что это я!”

Так вот,  пообщался я на тему презумпции невиновности с несколькими знакомыми и обнаружил, что даже вполне образованные украинцы плохо понимают, с чем его едят. Презумпция означает предположение, презумпция невиновности – предположение, что до предоставления достаточных доказательств обвиняемый является по определению невиновным. Все сводится к тому, что бремя доказательства лежит на обвинителе. Но это в уголовном процессе. В административном процессе, то есть в процессе управления и регуляции повседневной жизни, исполняющий некие обязанности, скажем, дорожный инспектор, вовсе не уполномочен вести расследования и предъявлять обвинения, а только вовремя реагировать на происходящее в реальном времени и только в рамках, определенных законом.

Полно, по крайней мере, в Канаде, случаев, когда полицейский останавливает машину по какой-то невинной причине, но, почуяв нюхом сыщика неладное, обыскивает багажник и находит, конечно, немного вкусного гашиша. Но на суде его спрашивают:

— С какой радости ты полез в багажник?

— Ну, заметил, что водитель нервно так ерзал и понял, что что-то не так.

— Тебя туда послали проверять наркотики?

— Нет, ремни безопасности.

— То есть, полномочий у тебя копаться там не было, вместо административной полицейской службы, ты взял на себя судебную и прокурорскую ответственность, тем самым нарушив процессуальный порядок. Дело закрывается!

Дорожный инспектор поставлен именно для того, чтобы смотреть и решать, что является нарушением, а что нет. Гадание, иными словами, предположение или презумпция в его компетенцию не входит, а, следовательно, спорить с ним не имеет смысла. Это как спорить с фотокамерой.

— Да как же, — мне возражают, — то, может, у вас нормальные полицейские, а у нас они еще те.

— Допустим, что так. Полицейский, он тоже человек, может и ошибаться, сознательно или неосознанно. Для таких ситуаций существуют суды.

— Да у нас такие суды, что еще хуже сделают.

— Тогда следует избирать законодательную власть, которая приведет судебную в должный вид.

— Да ты что? Да у нас в Раду и правительство такие поналезли, им бы только воровать и нас сливать! Вот были бы у нас нормальные правители…

— Так выберите каких надо.

— Нет! Презумпция невиновности!

В общем, казалось бы, явная взаимосвязь вещей и понятий многим просто не видна, а, следовательно, и не существует. И это не просто плохо, это опасно для всех.

Оказавшись в непонятной, неконтролируемой ситуации, человек, естественно, чувствует необходимость оградить себя от возможной опасности и реагирует агрессивно и эмоционально. Если такая ситуация – образ жизни, человек, понятно, вырабатывает агрессивную и взвинченную манеру общения с миром. Такой перманентный стресс, который кажется уже нормой бытия, в свою очередь, приводит к состоянию “туннельного видения”.

Многие испытывали, или, по крайней мере, слышали про состояние, когда в критические или эмоциональные моменты само время, кажется, замедляется. На самом деле, в такие минуты мозг привлекает другие свои части для переработки важной, с его точки зрения, информации. Время не замедляется, просто мозг бросает все доступные ресурсы на выполнение одной специфической задачи, и входящая информация перерабатывается намного быстрее, чем обычно. С другой стороны, сознание перестает оценивать ситуацию комплексно, так как на другие задачи мозгов уже не хватает. Возникает так называемое “туннельное видение”, как точка света в конце долгого, темного туннеля, единственная, но очень четкая цель. Эволюционно оправдано, ведь если на вас в лесу нападает медведь, вам срочно нужно искать способы спасения, а все остальное становится неважным. В таких экстремальных ситуациях, как и в спорте, туннельное видение дает явное преимущество. Как говорил великий хоккеист Уэйн Грецки, “Я ничего особенного не делаю, просто вокруг меня все становится таким медленным”.

Но в социальных ситуациях, когда решения не могут быть однозначными, туннельное видение превращается в серьезную проблему. Любой из нас замечал, что в разгаре ссоры он может сказать самому любимому человеку самые ужасные вещи. И ничего с этим не поделать, так как мозг уже выключился из общего контекста отношений и настроился исключительно на нанесение обид, причем со всей своей мощью. И понеслось! Многие юрисдикции Северной Америки в последние десятилетия запрещают полиции преследовать машины на большой скорости. Чем выше скорость, тем выше уровень адреналина и тестостерона, тем уже фокус, и тем меньше способность рационально оценивать ситуацию. В азарте погони полицейские начинают стрелять в случайных людей, потому что их видение цели сужается до неопределенного “мужчины среднего роста”, зато реакция на любые раздражители ускоряется в несколько раз. Со стороны это выглядит, как хладнокровное убийство, но полицейскому кажется, что он действует по инструкции.

Но это, все-таки, редкие ситуации, или, как в спорте, обстоятельства, контролируемые правилами. Но если целая часть населения находиться в условиях психологического стресса, у нее неизбежно возникнет все тот же эффект туннельного видения, но на массовом уровне. И тут важно не то, что они видят, а то, что они не в состоянии увидеть. Или не желают увидеть, что в социологическом понимании одно и то же. Все ли полицейские в американском Балтиморе расисты? Все ли патрульные и чиновники в украинском государстве вымогатели и взяточники? Неважно. Хоть бы ни одного, все равно неважно. Важно, как их воспринимают другие. Поэтому, даже если рассуждения о том, что украинским полицейским и чиновникам необходимо платить большие деньги, верны (а я в этом сомневаюсь), это деньги на ветер, если в это не поверят все остальные. Полиция, если хочет действительно охранять порядок, идет в общины, к людям, устанавливает личные контакты, принимает участие в благотворительности, играет в футбол с трудными подростками, становится не высшей властью, а элементом повседневности. То же самое относится к любым государственным служащим, включая политиков.

Это, ни много ни мало, вопрос государственной безопасности Украины, особенно в условиях так называемой гибридной войны, когда основным оружием противника стали информационные вбросы, призванные привести умы в состояние экзальтации и создать эффект туннельного видения. Тогда, вместо конструктивной критики, которая всегда крайне необходима, начинается бессмысленная истерика, переходящая иногда в кликушество. Просмотрите видео последних 12 месяцев, и проследите, в каких районах страны самый высокий эмоциональный накал при обсуждении любого вопроса, где преобладает туннельное видение.

Если люди не верят в институты власти, они, неизбежно, будут нарабатывать свои, параллельные. У нас это уже вторая натура, и, уже находясь на западе, наш народ часто по привычке продолжает не доверять никому, кроме себя и себе подобных, даже в вопросах, ответы на которые висят на виду на всех правительственных сайтах. Когда такому говоришь, отчего бы тебе просто не позвонить в нужное учреждение и спросить, человек искренне удивляется. Что, вот так взять и позвонить? Но таких, правда, становится все меньше.

Как бы там ни было, есть определенная корреляция между уровнем жизни и способностью человека интегрироваться в общественные и государственные институты. Понятно, что страны бывают разные, и институты в них разные. Но если человек вообще не способен в них ориентироваться и прокладывать себе путь, количество и качество таких институтов просто не имеет значения.

Всем, наверное, проходилось читать или слышать жалобы о состоянии западного образования по сравнению с тем, как нас учили. Математику там недостаточно продвигают, физику не так преподают, не говоря уже о единственно правильной истории. Нам приходилось запоминать и повторять наизусть много правил и истин. А тут такое впечатление, что дети ходят в школу не учиться и набираться полезных знаний, а общаться. И, по большому счету, так оно и есть. Школа нужна не только и не столько для того, чтобы чему-то конкретному научиться, или даже получить систематизированные знания, а чтобы, прежде всего, приобрести практические навыки социального взаимодействия. Высшую математику можно, в принципе, изучить и самому, научиться же социальному поведению можно только в большой организованной группе.

Интересно отметить, что по оценкам школьных тестов, проводящихся по миру, в первой десятке неизменно доминируют южно-азиатские страны. При этом среди самых инновационных компаний доминируют “тупые” американцы и им подобные. Почему? Своего рода туннельное видение у азиатов. Их общества традиционно более иерархичные и формализованные, что отражается на формальном, или, скажем так, классическом подходе к образованию. Но знание, даже самое глубокое и обширное, само по себе практического применения не имеет, пока его не пристроят к делу добрые люди. Для этого нужна социальная и экономическая инфраструктура, система университетов, грантов, лабораторий, финансирования, и, главное, способности во всем этом вертеться, вступать в контакты с огромным количеством людей, находить инвесторов, вкладывать деньги, и многое другое, необходимое для успешного обращения знаний в идею, идею в прототип, прототип в продукт, продукт в выгодно проданный продукт, а себя — в средней паршивости миллиардера. Тогда постоянно выскакивают, как чертик из табакерки, различные, — не то, чтобы особые таланты, — а просто организаторы вещей. В отличие от настоящего гения математики Григория Перельмана, который в суматошных штатах не прижился и вернулся в Россию к маме. Но он теоретик, и ему абсолютно все равно, где этим заниматься.

Поэтому в жизни преуспевают социально адаптированные люди. Поэтому политически и социально стабильны те государства, в которых граждане полнее интегрированы в общественные институты. Это двухсторонняя улица, как говорится. Рано или поздно, государству придется научиться доверять гражданской инициативе, а гражданам – доверять государству в исполнении его функций. Другого пути у Украины нет, так что никуда вы, мои дорогие, не денетесь. Возвращаться, честно говоря, некуда, а двигаться вперед можно только вместе, пусть и не в ногу. Придется учиться основам гражданского общества, родственного слову «общение», то есть способности говорить с другими, спрашивать у других и обязательно слушать, и непременно слышать других, способности выйти из туннеля на свет божий и убедиться, что все будет хорошо.

Изображение: End of the Line, автора  jordangrimmer