Семантические войны: взгляд постороннего на события в Украине

Когда меня пытаются втянуть в дискуссию, я неизбежно разочаровываю. Вместо того чтобы эмоционально и безоговорочно признать единственно верной чью-то одну точку зрения, я, как человек вежливый и незлобный, не отвечаю, мол, ну и дураки же вы все, а говорю, что это вопрос семантики. Именно так. Любой конфликт — это всегда вопрос значений, которые вкладываются в слова. Особенно, когда предметом спора оказывается геополитика или социально-экономические преобразования. Особенно, когда речь идет об Украине.

Друзей у меня от этого не прибавляется, но я упорно настаиваю, что истоки многих социальных и политических проблем кроются в значениях, которые мы вкладываем в слова. Дело в том, что все присущее роду человеческому, как то: общественное устройство, экономическое взаимодействие и просто язык общения, основаны на взаимном доверии и консенсусе. Это значит, что мы, как некая общность, соглашаемся, что определенные вещи или слова имеют определенное значение, которое мы сами и определяем. Так, например, мы, как носители русского языка, согласны на то, что слово «стол» означает (согласно Вики) «мебельное изделие, представляющее собой приподнятую над уровнем пола (или земли � у садовой мебели) поверхность, предназначенную для расположения на ней различных предметов и (или) для выполнения на ней различных работ, принятия пищи и др.» Англоязычные же все согласны, что тот же предмет называется «table«. Ничто, в принципе, не мешает изменить слово или его значение, при условии, что все на это согласны. Грамматика любого языка условный компромисс, делающий один из многих региональных диалектов основой литературного языка. Так же, как и границы. Все эти исторические, этнические и географические границы — чистой воды фикция. Граница — это та линия, которую два сопредельных лица, или две общины, или две страны согласились считать таковой. И пока держится согласие, то так оно и будет. И только когда одна сторона решает нарушить свое слово — тут-то и возникают всевозможные надуманные причины. Ведь все человеческие отношения основаны исключительно на взаимном доверии. Иначе из дому просто не выйдешь. Да и сам дом не построишь. Без взаимного доверия любое общество обречено на разлад и распад. Поэтому нарушителям общего консенсуса приходиться усиленно передергивать, чтобы сохранить доверие общества, чтобы не допустить полного развала человеческих отношений. И в этом заключается важность семантики слов.

Я предполагаю, что использование эмоционально заряженных слов, с сознательным перекручиванием их действительного значения, в качестве оружия массового поражения, наряду с ипритом, танками и пулеметами, началось с Первой мировой войны. Той самой Первой, которая была никому не нужна и которой никто не хотел. До этого войны, как правило, велись с более-менее конкретными практическими целями: за испанское наследство, за независимость, за колонии. А эта война была ни о чем. При этом она потребовала уйму народу. Просить такое количество людей массово умирать в окопах, или беззаветно работать на военную машину в тылу без особой на то причины правительствам воюющих стран было неудобно. Поэтому цель войны заменила невиданная до тех пор массовая пропаганда. Цель борьбы подавалась не конкретная, а метафизическая. Борьба добра со злом. Понятно, что добро — это мы. Зло — они. В борьбе со злом все методы хороши. И так это здорово получилось, что массовую пропаганду продолжали и после войны, до того удачно, что всему миру удалось повоевать еще разок, хотя смысла в той войне тоже было мало.

Можно даже сказать, что, начиная с Первой мировой, крупные конфликты и социальные катаклизмы начинались с блефа, на который все неизбежно велись. С самыми печальными последствиями. Большевистский переворот, развязанная Германией Вторая мировая война, японская атака на Перл-Харбор, террор Аль-Кайды — все они начинались как чистый блеф, в расчете на неадекватную реакцию противников. И это срабатывало, так или иначе. Например, чтобы не было войны, Гитлеру позволили зайти слишком далеко, пока война не началась; с другой стороны, в ответ на ужасные, но, тем не менее, не смертельные в масштабе страны теракты, проведенные группкой из нескольких десятков исламских экстремистов, вызвали могучий военный ответ мировых сил в мировом масштабе. А чтобы все это срабатывало, требуется убедить себя в том, что все, что делаем мы, делается во имя неких высших целей, а противника — в том, что это его же вина.

Дело в том, что в наше время за практические выгоды воевать смысла нет. Торговля и технологии гораздо удобнее для достижения любых, подчеркиваю, любых целей. А войнушка — сплошные расходы и смерть. Поэтому войны происходят из-за идеологических, то есть надуманных соображений. Поэтому все современные конфликты растут из искореженной семантики очень общих слов. Любой из нас может легко назвать десяток слов, которыми люди кидаются как камнями, но их действительное значение понимают только узкие специалисты-ученые. Могу поспорить, что человек, употребляющий любой «-изм» не имеет ни малейшей идеи, что он значит. Что не мешает, конечно, убивать и умирать за этот «-изм». Даже, скорее всего, помогает.

Возьмем Украину 2014-го года, идеальный пример конфликта, основанного на семантике, настолько лихо заверченного на манипуляциях значений слов, что мрачные предостережения Джорджа Орвелла начинают казаться несколько наивными. Наивность гениального англичанина состоит в том, что он, как, впрочем, многие и в наше время, считал, что манипуляции языком и понятиями позволяют верхам общества контролировать массы. Печальная действительность показывает, что контролировать таким образом можно только тех, кто и сам готов легко и без мыла принять на веру любую информацию, даже такую, которая у независимо мыслящего человека моментально вызовет когнитивный диссонанс и непрекращающуюся мигрень. Все эти русские православные сталинисты казаки интернационалисты, фашистко-нацисткие нелегитимные бандеровские хунты, народные губернаторы и зелёные человечки, и всё, всё, всё. В нормальной вселенной от этого бреда сивой кобылы можно было бы просто отмахнуться. Но мы живем в мире, который сами и создаем. И не все мы, увы, теоретические физики, и наше мировоззрение определяется не доказанными законами мироздания, а понятиями.

И не все понятие одинаково полезные. Некоторые даже вредны. А некоторые понятия просто создают проблемы для всех. Если внимательно проследить корни зла в Украине, да и России, то их можно — и даже нужно — свести к двум словам: «власть» и «государство», а если уж по-украински, то «держава». По моему мнению, проблема, а значит и ее решение, заключается в толковании понятий, вкладываемых в эти два очень вредных слова.

Я не лингвист и не филолог, я всего лишь неплохо знаю английский язык. Так вот, в английском языке и, как я подозреваю, в других европейских языках, прямого эквивалента нашему пониманию термина «власть» нет. Есть «собственность-владение» — property, точнее право на собственность, есть «администрация» —authority/administration, точнее право на управление, и есть «сила» или «возможность» — power, в политическом контексте — право на возможность влияния на процессы в обществе.

Как же так, спросят меня? Что, в Британии или Америке ни у кого нет власти?

Нет, в нашем понимании власти там ни у кого нет. В свободном обществе вообще власти в нашем понимании ни у кого нет и быть не должно. Потому что в нашем понимании власть — абсолютна, на любом уровне, сверху вниз, пресловутая вертикаль власти. Президент, депутат парламента, чиновник, полицейский/милиционер и тому подобное являются представителями и, что главное, носителями власти, власти над всеми, кто не является их непосредственным начальником. И там, где имеются такие представления о власти, демократия будет оставаться лишь формой, облекающий всё тот же, по сути, абсолютизм, пусть и на уровне заведующего паспортным отделом. И в этом заключается различие между западными демократиями и Украиной с Россией. Различие между содержанием и формой.

Украинский выбор, если обойтись без лозунговой риторики, оказывается не «европейским» и не «российским», а всего-навсего между формой, точнее формулой «власть-народ», и содержанием, то есть гражданским обществом, где взаимоотношения определяются не вертикалью власти, не классовым, этническим или религиозным фактором, а правами и обязанностями отдельных граждан. В таком обществе отдельный гражданин может идентифицировать себя как ему или ей угодно, и единственное, что является общим для всех, это гражданские обязанности.

Конечно, не все гражданские обязанности одинаковы. Некоторые требуют особой, большей ответственности, и на время их исполнения гражданину предоставляются соответственные права. Глава правительства, или полицейский, или строительный инспектор не имеют власти в свободном обществе, но имеют особые права для выполнения их особых обязанностей. Не более, но и не менее того.

Надеюсь, что читатель заметил, как я усиленно избегаю термина «государство» или «держава». Потому что и тут семантика на стороне «западенцев».

Ну, мне могут заметить, это ж только слова. Чего цепляться к словам?

Отвечу словами Маяковского: «Я знаю силу слов!». Люди, считающие себя «православными», пришли в Украину с оружием, чтобы защитить «русский мир» и «Новороссию» от «нелегитимной хунты» и «фашистов». И сейчас они убивают и погибают сами только потому, что для них слова, заключенные мною в кавычки, имеют важное значение. Причем именно то значение, которое они сами в них и вложили. Именно сами, потому что пропаганда работает исключительно там, где её готовы воспринимать. То есть, где она не столько внушает нечто новое, сколько подтверждает уже укоренившиеся стереотипы. А в результате изначальное легкое неприятие может перерасти в полную демонизацию противника. Разница только в градусе неприязни. Недостаток знания компенсируется переизбытком негативных эмоций.

Такая дегуманизация оппонента происходит со всех сторон любого конфликта, включая борьбу на востоке Украины. Это помогает всхлестывать эмоции, потому что без цветных ленточек противника от своего не отличишь и потому без ослепляющей ненависти убить его не так и легко.

Но стоит помнить, что на востоке Украине нет ни обычной, ни гражданской войны. Имеются элементы российского военного и медийного вмешательства, так называемая «гибридная война», в которой участвуют и значительные элементы местного населения, готовно принявшие «угрозу» с Майдана за чистую монету, не в последнюю очередь из-за словесного поноса, долго исходившего от некоторых безответственных праворадикальных деятелей вроде Тягнибока. Слова имеют значение, как видите. Насилие порождается страхом и невежеством. Остается только надеяться, что после годов прикалывания над западной политкорректностью, украинские общественные деятели наконец-то сознали, что эмоциональное болтание политика языком на самом деле приводит к крови.

Но если имеются несогласные, пусть даже их несогласие основано на пустом звуке и гнусной брехне, с ними придется иметь дело. И можно до бесконечности подсчитывать, кто первый что сказал и когда что-то сделал, и так до самого Адама, как происходит между Израилем и Палестиной. Но если ситуация на Ближнем Востоке практически неразрешима в ближайшие десятилетия, то Украине просто необходимо найти работающее решение как можно быстрее потому, что её конфликт — надуманный. Суть его — искаженная интерпретация слов. Семантическая война, если хотите. И частью её разрешения может стать внятное и полное определение понятий используемых в противостоянии.

Но, мне возразят, ведь вся эта «семантическая» война была навязана Украине, отчасти извне, отчасти внутренними саботажниками, а в результате гибнут люди и рушиться экономика. На что я отвечу, что гарантией того, что страна не подвергнется воздействию «семантической» войны, — а ее можно вести до бесконечности, — станет исчезновения понятий «власти» и «государства» из повседневного дискурса. И нет, я не анархист, я очень даже за порядок и закон.

Поэтому важно, чтобы в Украине создавали не «державу» некоего особого национального замеса, а именно гражданское общество как у всех. Вопрос, опять-таки, социальной семантики. Государство или держава — это нечто всеобъемлющее, всепроникающее, единообразное. Досталось нам от Средних веков и является прямым эквивалентом западноевропейского понятия «реалм», чисто феодального понятия частного владения землей и холопами на ней. Современное понятие английского слова «state«, что буквально значит «состояние», как «состояние дел» или «состояние невесомости», подразумевает всего лишь механизм управления делами общества, имеющийся в распоряжении правительства, и часто просто заменятся понятием «правительство». В результате, все связанные с центральным и местным (само)управлением люди, включая премьер-министров, мэров, депутатов, чиновников всех уровней и полицию, попадают в категорию общественных служащих (public servant), обладающих четко определёнными и четко ограниченными полномочиями.

Поэтому даже знаменитая фраза Людовика XIV «l’etat, c’est moi» не кажется такой уж заносчивой. До Сталина ему было далеко. Да и до Путина с Лукашенко тоже. Вот у кого «Государство — это я!» стало не то, что девизом, а скорее констатацией факта. А кто ещё, если не я? На их фоне бывший президент Янукович выглядит совсем не авторитарным. Он уж точно себя государством не считал. Разве ж у себя самого воруют?

Но как знает любой человек, который никогда не был за границей и не тратил время на глупости вроде изучения истории и экономики, да там всё такое же, как и здесь.

Отчасти. Есть нечестные президенты и продажные члены парламента, чиновники и менты, коррупция и воровство, там тоже люди. Но с той огромной разницей, что отвечают они не поставившему их начальнику, а перед всей общественностью. В гражданском обществе репутация того, что мы именуем «институтами власти», более важна, чем их действия, поэтому они нацелены на упреждение реакции общества, а не на силовые решения против критиков и оппозиции. В открытом гражданском обществе просто нет предпосылок к таким явлениям как Майдан или Луганско-Донецкий сепаратизм, так как там трудно игнорировать возникшие противоречия. Насилие, конечно, происходит и в тихой Канада, и не только на хоккейных матчах, но к нему прибегают маргинальные группы, которым ни при каких обстоятельствах ничего не светит на открытой политической арене. Но при наличии хоть какой-то поддержки и внятных и осмысленных предложений, их голос будет услышан.

Ещё одна неприятная, и даже опасная, сторона подхода «держава-власть-народ» заключается в феодально-советском понимании связи вещей: держава через власть даёт народу работу, еду, газ, культуру и так далее. И я подозреваю, что изменить такое восприятие жизни будет посложнее взятия последних оплотов ДНР и ЛРН. Потому что, хотя граждане Украины могут различаться языком, религией и культурой, могут сражаться между собой на поле боя, но что-то мне подсказывает, что они непременно сойдутся на том, что держава через власть должна давать народу работу, еду, газ, культуру и так далее. Разница только на каком языке идет команда сверху.

И пока они все не придут к выводу, что им необходимо гражданское общество, многолетний социальный постсоветский конфликт, взрезанный и выпущенный наружу Майданом никогда не будет завершен. Революция, как известно, происходит в умах. И завершится только тогда, когда правительство перестанут воспринимать в роли отца-матери, дарующих жизнь и наставляющих неразумных в её понятиях, и начнут видеть в нем квалифицированного администратора. И главным достоинством хорошего менеджера является умение не путаться под ногами без особой нужды.

Между прочим, латинское понятие «республика», res publica, означает вполне земное «ради общей выгоды». И об этом стоит задуматься новым послемайдановским политикам, идущим на выборы в Верховную Раду. Идут ли они во «власть» чтобы распоряжаться «державой» по своему усмотрению, пусть даже самому благородному, или в правительство, целью которого является создание и администрация свободного гражданского общества, ради общей выгоды? Res publica. Вот такая семантика. А вы говорите…