Любой неолиберальный город – это четко разделенный город. Это город, у которого есть полюс благосостояния и полюс нищеты. И, между прочим, даже формально эти полюса разделены. В очень многих городах Латинской Америки трущобы вообще не управляются государством. Вместо государства там работают банды. Банды наркоторговцев, местная мафия, какие-то ассоциации местных крепких парней, которые устанавливают свои законы. Мне кажется, это очень печальный исход. Город мог бы быть гораздо лучшим местом.
Дэвид Харви: Я думал, что я начну с краткого рассказа о том, чем я занимался последние 37 лет. Каждый год в течение этого периода я преподавал курс, который называется «Капитал Карла Маркса. ТомI». Преподавал в Соединенных Штатах и в Британии. Я считал, что очень важно это делать, потому что если вы хотите понимать, как работает капитализм, один из лучших источников по сей день – это «Капитал». Сейчас я преподаю этот же курс в аспирантуре, который также открыт для посещения любым свободным слушателям. Пару лет назад у меня было сто человек, в этом году ‑ у меня пятьдесят аспирантов, но курс придется читать дважды, так как на него большой спрос. Мой курс слушают разные люди, и даже начали появляться инвестиционные банкиры с Уолл-Стрита, которые были очень удивлены, открыв, насколько точно некоторые марксистские прогнозы описывают поведение их рынков.
Когда я приглашаю людей прочесть этот труд, я предлагаю им позволить, чтобы текст начал говорить с ними. Все более-менее знают, кто такой Маркс, у всех есть какое-то представление о нем. И это мешает им воспринять то, что говорит Маркс. И я, кстати, заметил, что люди, у которых первоначальная установка на восприятие этого текста позитивна, сталкиваются с ничуть не меньшими проблемами в прочтении Маркса, чем те, у кого резко негативное отношение к трудам Маркса. Первая же фраза в «Капитале» — это то, что мы увидим колоссальное накопление товаров. Очень осторожно обращайтесь со словом «кажется» или «представляется». Каждый раз, когда Маркс говорит «представляется», это означает, что выглядит это так, а на самом деле может быть совсем по-другому. На самом деле Маркс говорит, что происходит фетишизм. Кажется, что товары общаются с товарами на рынке. И на самом деле это маскирует то, как на самом деле происходит процесс продвижения капитализма. Капитализм, вообще, обожает всевозможные маски.
Я первый раз в Москве, и мне здесь очень понравилось. Тут огромное количество рекламы ‑ везде билборды, которые мне говорят, из чего состоит жизнь, что я должен потреблять, что мне должно нравиться. Это, конечно же, маска. Это маска, которая скрывает товарный фетишизм от вашего взгляда. Но также несколько вещей меня удивили в Москве. Красной нитью, через весь текст проходит то, что Маркс говорит об адаптивности капитализма. Если вы не можете добиться прибыли одним способом, попробуйте сделать это другим способом. Если этот путь закрыт, давайте искать другой путь.
Капитализм постоянно ищет новые возможности, новые технические возможности, новые способы организации труда, новые географические сочетания. Капитализм никогда не является постоянным. И оглядываясь назад, меня сильно удивляет, насколько часто левая оппозиция к капитализму использовала очень жесткие категории для того, чтобы описывать очень подвижные реалии капитализма. И если встанет вопрос о том, что победит: ортодоксальные формулировки или сила, которая мобильна и приспособляема, то, естественно, окажется так, что приспособляемая сила будет побеждать в реальной жизни. Я думаю, что это самое главное в капитале.
Вот что происходит в этом тексте: с одной стороны, Маркс вступает в диалог с классическими политэкономами, и, одновременно, он пытается понять сам капитализм. Диалог с классической политэкономией подразумевает то, что все положения классических аксиом, на самом деле, неприменимы на практике. Маркс не спорит с этими аксиомами. Он предлагает вообразить, что мы оказались в мире, который описывал Адам Смит, Дэвид Риккардо, Джон Локк. И дальше он предлагает нам: давайте посмотрим, а как поведет себя капитализм, если он окажется в этих идеализированных либеральных параметрах?
Что же он показывает в своем первом томе? Чем ближе вы приближаетесь к абсолютной рыночной экономике, тем выше уровень дифференциации классовой власти, тем выше социальное неравенство. И что тут делает Маркс? Он прокалывает мыльный пузырь иллюзий, которые говорят, что капитализм – это процесс выравнивания возможностей. Маркс произносит свою знаменитую фразу о том, что: нет ничего более неравного, чем равное отношение к неравным людям. Если вы употребляете равные условия, равный подход к людям, у которых разные способности и возможности, то возникнут совершенно разные результаты. Парадокс заключается в том, что чем ближе вы подходите к совершенно рыночной экономике, тем более централизуется капитал. Возникают монополии, олигополистическая политика и так далее.
Я нахожу такую постановку вопроса очень продуктивной, для того, чтобы проанализировать в своей «Краткой истории неолиберализма» то, что происходило в мире, начиная с 1970-х годов. Что говорила нам рыночная неолиберальная экономическая теория? Она говорила: вернемся к миру Джона Локка, вернемся к миру Адама Смита, и все будет в порядке, поскольку Адам Смит говорил, что свободный рынок будет работать в равной степени на благо каждого. Однако, что мы реально видим за последние тридцать лет? Колоссальную концентрацию власти и богатства в руках очень маленькой олигархической элиты. То есть, получается, что Маркс в очередной раз оказался прав. По крайней мере, в этом.
Второе, что говорил Адам Смит, это то, что возникнет свободная конкуренция. В реальности же мы наблюдаем колоссальную централизацию, фактически олигополию, которая контролирует рынки. Возьмите рынок фармацевтики, сколько там действует корпораций, сколько осталось корпораций на медиарынке Запада. То есть, в очередной раз мы видим, что произошла колоссальная концентрация, победили сильнейшие. И мы видим, что в этом смысле, Маркс опять-таки оказался прав. Мой вывод из этого заключается в том, что чем больше вы разрешаете рынку действовать по своему усмотрению, тем больше у вас будет концентрация власти и богатства, тем выше будет социальное неравенство. И просто эмпирически очевидно, что это соответствует реальности.
Однако Маркс также указывает на то, что капитализм ‑ это противоречивая система. Капиталистам приходится постоянно преодолевать массу проблем, и одна из самых серьезных заключается в том, что капитализму надо расти или умереть. Капитализм должен постоянно расширяться. И возникает проблема, как продолжать расширение и на какой основе захватывать новые плацдармы? Если капитализм не может расти, то это называется кризисом. И кризис равняется девальвации и уничтожению капитала. И, естественно, кризис капитализма всегда порождает безработицу и социальные потрясения, которые хорошо известны. Это проблема, которую я бы назвал проблемой использования излишков, ‑ избыточного капитала с высокой прибылью.
Капитализм начинается с денег. Деньги прошли через обычный цикл «деньги – товар – деньги», и к концу дня должны получиться деньги плюс некие прибавочные деньги, то есть ‑ прибыль. На следующий день успешный капитализм просыпается с мыслью: что же мне теперь делать с деньгами, которые я заработал вчера? Конечно, есть очень большой соблазн просто повеселиться и потратить все эти деньги. Но проблема с этим отношением к деньгам заключается в том, что Маркс также говорил и о принудительном законе конкуренции. Если вы, как успешный капиталист, не вложите куда-то с высокой нормой прибыли свой вчерашний доход, то вас просто съест какой-то более успешный или трудолюбивый капиталист. И это составляет большую проблему: приходится искать применение капитала завтра, которое еще не требовалось вчера.
Требуются, скажем, новые трудовые ресурсы, ‑ где их искать? У капиталиста есть деньги для того, чтобы нанять новую рабочую силу, но он тут же сталкивается с потенциальным барьером. А что если трудовых ресурсов недостаточно? А что если эти трудовые ресурсы, хорошо организованы, у них есть свои профсоюзы, и они голосуют за какую-то политическую партию, которая требует повышения зарплат? За трудовые ресурсы приходится платить больше, а если капиталисты платят больше за труд, это значит, что они получают меньше прибыли. Это очень простая формула кризиса, которая в классическом марксизме называлась давлением на капиталистические прибыли. Когда рабочие организуются, они более эффективно могут вытребовать себе большую часть прибыли. Что происходит в этом случае? Капиталисты могут пойти на забастовку, а это значит, что они отказываются вкладывать свои деньги, в результате чего и начинается кризис. Они отказываются нанимать людей на условиях, которые им диктует организованная рабочая сила.
Какие существуют выходы из этой ситуации? В первом томе «Капитала» Маркс вполне четко описывает это. Вот один из способов — постоянный рост технологий, технические инновации. Технические инновации ставят под удар устоявшуюся рабочую силу, ее позиции, потому что когда вы применяете новую технику, то можно уволить бывших квалифицированных рабочих, то, что Маркс назвал создание резервной армии труда. Но, кроме того, капиталисту приходится идти и дальше. Капиталисту надо найти, чем заменить ставшую дорогой рабочую силу. Один вариант – это привезти иммигрантов из более дешевой страны, а другой вариант – это самим перенести свое производство в страны с более дешевым трудом. Есть еще и другой вариант: попытаться захватить политическую власть и использовать ее для того, чтобы сломать политические и профсоюзные организации своей рабочей силы, чтобы они не могли настолько же эффективно торговаться с капиталистами, как раньше.
Итак, посмотрим, что происходило с кризисами в последнее время. Многие люди, многие аналитики считали, что произошел классический кризис прибыльности. В 70-е годы практически на всем Западе, особенно в Европе, различные социал-демократические, если, вообще, не коммунистические партии стояли у власти, либо на пороге взятия власти. В 70-е годы возникает очень острый политический кризис. Одним из способов выхода из этого кризиса было привезти дешевую рабочую силу из-за границы. Как вы думаете, откуда вдруг взялось столько турок в Германии? Откуда взялось столько алжирцев во Франции? Потому что это была государственная политика импортировать гастарбайтеров из этих стран, импортировать их из Турции в Германию, из Алжира во Францию, в Швецию из Югославии и из Португалии.
Но в 70-е годы происходит также революция в средствах транспорта, коммуникации и связи. Гораздо легче стало экспортировать сам капитал. Вместо того, чтобы привозить рабочих, можно было вынести свое производство куда-нибудь в Мексику, в Турцию, куда-нибудь на Филиппины. В конце концов ‑ в Китай. И, таким образом, преодолевать проблему нехватки дешевой рабочей силы. Итог всем известен ‑ капиталисты победили. Капиталисты победили на политическом поле. На выборах Рональда Рейгана в США, Маргарет Тэтчер в Великобритании, первой же задачей Маргарет Тэтчер было дискредитировать лейбористскую партию и сломать профсоюзы. В первый же месяц своего президентства Рональд Рейган нанес сильнейший удар по организованным профсоюзам. В первый же год Маргарет Тэтчер, вы знаете, что была колоссальная стачка угольщиков в Великобритании, пришлось бороться с профсоюзом угольщиков. Что уж говорить о Пиночете, и том, что он делал в Чили. Он уничтожил или выгнал в эмиграцию все левые и даже центристские партии и профсоюзы; убили, запытали до смерти лидеров этих партий; почти миллион человек выгнали из страны. И, таким образом, освободили политическое поле.
То есть, это различные стратегии политической борьбы капитала. Это различные способы борьбы с рабочими за то, чтобы вернуть часть капитала в фонд капиталистического инвестирования. Все это и составляет политическую борьбу Запада в последние тридцать лет. Есть частная политика, которой занимаются корпорации, есть государственная политика, которой занимаются политики, связанные с корпорациями. Есть различные варианты: более или менее диктаторские или демократические. К этому же относится, кстати, и иммиграционная политика, политика в области гендерных отношений, политика этнической идентичности. То есть, это основной принцип, который определяет политическое поведение этой системы.
Но капиталистам, когда они втягиваются в процесс производства, необходимо найти новые средства производства. Это тоже очень сложный процесс. Среди равных прочих, это означает, что надо расширять ресурсную базу, надо где-то доставать природные ресурсы. В результате этого трансформируются отношения с природой. Природные ресурсы необходимо втягивать в производство на постоянно расширяющейся основе. Опять же, как с этим быть? Обычная стратегия капитализма – это технические инновации. Но также не забывайте о государственной политике, направленной на то, чтобы понизить цену сырья. Очень хорошо видно, что, когда источники сырья находятся где-то в другом географическом регионе, по отношению к производству, происходят постоянные империалистические вылазки их захвату.
Посмотрите, что творится на Ближнем Востоке. После 1945 года Соединенные Штаты, дотоле не присутствовавшие на Ближнем Востоке, активно начинают вторгаться в этот регион. После конференции в Ялте, Рузвельт, встречавшийся только что с Черчиллем и Сталиным, делает остановку в Саудовской Аравии. И он договаривается с Саудовским королем о том, что США берут их под защиту, но в обмен на это, они должны были предоставить свою нефть. Таким образом, с Рузвельта начинается история вмешательства Соединенных Штатов в дела на Ближнем Востоке. И понятно, что главное, чего там добивался Рузвельт – это доступ к нефти.
Но нефть не является единственным стратегическим ресурсом. И борьба за эти ресурсы создает другое серьезное противоречие в политэкономии капитализма. Назовем это экологическое противоречие в сырьевой политике капитализма, потому что если вы где-то добываете ресурсы, то надо куда-то и сбрасывать отработанный материал, и, желательно, ‑ как можно дешевле. Это может быть углекислый газ, любая химическая отрава, которая возникает в ходе переработки сырья. Ущерб экологии очень просто объяснить: не хочется платить очень дорого за более щадящие природу способы извлечения сырья. Поэтому, сама природа нашей планеты оказывается ограничителем на путях роста капитализма. И мы видим, какие серьезные проблемы начинают из-за этого возникать, и какие политические дебаты возникают из-за разрушения озонового слоя, из-за глобального потепления, из-за вырубки лесов, и так далее.
Сейчас появилась новая проблема — проблема со снабжением водой, которая превращается в фундаментальную проблему для всего мира. Неолиберализм подходит к природе, как к площадке, где дерегуляция всего должна решить проблему. Но совершенно очевидно, что дерегуляция приводит к очень серьезному разрушению экологической среды. Начиная с определенного времени, неолиберализм начал очень сильно продавливать необходимость дерегуляции экологической проблематики. Если где-то есть нефть, ‑ вперед, давайте просто пробурим, каким-то образом вытащим нефть, и доставим ее на мировой рынок. И, между прочим, если там вокруг скважин живут какие-то люди, то ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они установили свои права собственности на эти недра. Об этом вообще открыто говорится в американском конгрессе, что Саудовская монархия не является собственником нефти, ‑ она лишь хранитель нашей нефти. Нефть принадлежит нам, потому что мы ее выкачиваем, а с ними мы делимся, потому что они стерегут наши источники.
И, наконец, вернемся к Марксу. Он говорил, что следующая проблема – заключается в том, что когда вы произвели товар, он должен быть продан на рынке. Для того, чтобы ваш товар купили, у людей должны быть деньги. И, в конце концов, возникает проблема: откуда берутся эти деньги у людей, у кого вообще есть деньги и кто может позволить себе купить произведенный вами товар? Если вы произвели товар и не можете его сбыть, то у вас возникает очень большая проблема. То есть, рынку надо расширяться. Что надо делать в данной ситуации? Существует масса стратегий, где, среди прочего, выделяется рост рекламы. Вы представляете, насколько реклама проникает сегодня во все сферы жизни, поскольку она призвана создавать новые виды потребностей? Отсюда, собственно, и вытекает весь постмодернизм, стимуляция новых рынков, совершенно новых продуктов. Люди даже не знали, что им что-то нужно, но теперь им внушили, что они жить без этого не могут.
Но тут кроется очередная очень большая проблема: а где же люди возьмут деньги для того, чтобы удовлетворить эти новые желания? Стандартный ответ последних лет – возьмут в кредит. Кредит – это когда вы изобретаете деньги, даете их в долг, но их, вообще, не существует. И эти деньги вы отдаете в долг, отдаете их индивидам через кредитные карточки, через потребительские кредиты, даете эти деньги в долг и государству. Государство оказывается в огромном долгу, потому что государства тоже огромные потребители, они потребляют все, начиная от военной техники и до потребительских товаров и канцелярских товаров.
Вы видите, что в последнее время происходит с государствами, ‑ государства одно за другим попадают в растущий долг. Капитализм, как огромный корабль, который рассекает воду, но он перед собой поднимает волну. И эта волна – это и есть кредит. Объемы кредитования идут постоянно вверх. Это волны, которые поднимает нос капиталистического корабля и, в результате, возникает взаимная связь. На техническом жаргоне это называется потребительское ожидание. Если люди ожидают хороших времен, то они пользуются кредитными карточками и создают сбыт, который поглощает продукты. Если люди покупают, значит, капитализм двигается вперед. Но если, по какой-то причине, люди начинают нервничать из-за кредита, если им кажется, что они набрали слишком много долгов, то может случиться так, что этот кредит не будет ничего стоить.
Если потребительские ожидания меняются на тревожные, люди перестают пользоваться кредитом и возникает проблема сбыта, возникает очередное ограничение на расширение рынков. Как еще когда-то давно указывала Роза Люксембург (Rosa Luxemburg), один из основных способов преодоления этой проблемы – это империализм. И она особенно подчеркивала, как в начале ХХ века Британия, Франция и Америка использовали Китай. Китай использовали для того, чтобы создать новые рынки для сбыта западных товаров. И Запад добился в этом очень больших успехов, проламывая китайские торговые стены.
Но проблема заключается в том, что таких территорий для нового освоения остается все меньше и меньше. И если хотите, то последняя стена, которую удалось взломать, была стена вокруг Советского Союза. Теперь, когда удалось интегрировать бывший Советский Союз и коммунистический Китай в капиталистический мировой рынок, куда расширяться дальше? Все, ‑ нет новых территорий для освоения. Поэтому приходится полагаться только на внутренние, интенсивные источники расширения.
Очередной проблемой, является то, что кто угодно, у кого есть деньги, может стать капиталистом. Вот я беру деньги из моего кармана и отправляюсь на рынок для того, чтобы использовать эти деньги, чтобы сделать больше денег. Но проблема в том, что если слишком много людей начнет вкладывать деньги в производство, то окажется, что они конкурируют друг с другом. Слишком много людей конкурируют за ограниченное число возможностей сделать хорошие прибыли. Это именно то, что Маркс называл принудительным законом конкуренции. Мне надо просто вытолкнуть кого-то с рынка. Большие люди должны выталкивать мелочь с этого рынка. Результатом этого является централизация.
На Уолл-Стрите сейчас осуществляется огромный бизнес. Это скупка активов, компании постоянно сливаются или приобретаются. Иногда происходят случаи недружественных захватов ‑ рейдерство, иногда объединение происходит добровольно, но результат остается неизменен – появляются все более крупные и сильные корпорации. Тем самым, все выше поднимается порог для вхождения на рынок. Что я имею в виду, когда говорю обо всех этих порогах? Капитализм постоянно сталкивается с барьерами и порогами. И постоянно приходится находить какие-то способы их преодоления. Собственно, основной стержень капиталистической политики – это поиски и преодоление барьеров.
Ну, а теперь, после такого теоретического введения, я расскажу вам о своем основном интересе: как все это сказывается на урбанизации, на строительстве городов в наши дни? Тезис, который я вам предлагаю, состоит в том, что вся история урбанизации при капитализме не может быть понята, если не понимать центральной проблемы использования избыточного капитала.
В первый раз я наткнулся на это в XIX веке, ‑ то был первый пример, который я обнаружил. В 1848 году происходит экономический кризис по всей Европе. В Европе возник избыточный капитал, и ему не смогли найти прибыльного применения ‑ в Европе не было достаточных инвестиционных возможностей. В результате возникает высокий уровень безработицы. В Париже, безработные рабочие и те, кто были противниками капитализма по каким-то идеологическим причинам: утопические социалисты, мелкие лавочники, которых разоряли капиталисты, ‑ вдруг смогли создать революционный блок, прорвавшийся в баррикадных боях, в революции 1848 года, которая происходит, не только в Париже, но и в Вене, и в Берлине. В Великобритании происходят очень серьезные волнения чартистов.
И, вдруг, к экономическому кризису капитализма добавляется очень серьезный политический кризис, ‑ в Париже происходит революционный захват власти. В стане парижской буржуазной элиты паника. Они приглашают колониального генерала из Алжира, который, без всякого стеснения, применял чисто колониальные методы подавления сопротивления в цивилизованной Европе. После того, как перестреляли множество рабочих, встала та же самая проблема: что делать дальше с избытком капитала? Как предотвратить возвращение массовой безработицы? И вот здесь возникает фигура Луи Бонапарта, Наполеона III, который устраивает военный переворот и берет власть, пользуясь авторитетом своего дяди, ‑ Наполеона Бонапарта. Он создает вторую империю в 1852 году.
Естественно, эта вторая империя преодолевает сопротивление рабочих, потому что создается тайная полиция, забастовки официально запрещаются, войска отправляются на подавление незаконных собраний. Но Наполеон прекрасно понимал, что просто на штыках ему было не удержаться. Надо было решать проблему применения избыточного капитала. Поэтому когда он создает вторую империю, он тут же объявляет о том, что мы будем инвестировать в инфраструктуру, в создание новых портов, железных дорог. Но, прежде всего, мы полностью собираемся перестроить Париж. И в 1853 году он назначает префектом Парижа барона Османа. Он, действительно, перестроил Париж, используя очень многие идеи, которые он заимствовал, между прочим, у утопических социалистов и анархистов 1830-1840-х годов.
Но, кроме строительства широких светлых бульваров, он сделал еще кое-что. Он полностью изменил сам масштаб реконструкции Парижа. Такая милая деталь: вскоре после того, как барон Осман стал префектом Парижа, к нему пришел архитектор, показал чертежи, на что Осман ему отвечает: слушайте, у вас бульвар только сорок метров шириной, а мне надо, как минимум, 120 метров шириной. Сегодня, если вы посетите Париж, вы увидите бульвары шириной 120 метров; вы увидите так же, как бульвары связывают весь город в единый, централизованный план. Это полностью запланированный город, с Сен-Жермен, с Елисейскими полями, с бульваром Распай.
Это решило проблему ремонта рынков, так как они стали привязаны к проекту перестройки Парижа. Но откуда взялись деньги на то, чтобы проводить реформы барона Османа? Были культивированы, созданы сверху, целые группы новых кредитных учреждений и эти новые финансовые инструменты, позволили построить бульвары, прорубить их через старый город.
Это был огромный успех, но лишь на некоторое время. Смотрите, что происходит дальше. Капитал очень успешно применяется в городском строительстве, рабочие заняты на строительстве. Это порождает новые деривативные рынки: возникают новые гостиницы, новые универмаги. Универмаги становятся новыми центрами потребления. Есть замечательная старая повесть Эмиля Золя, которая называется «Счастье дам» . Это рай потребления в этих новых огромных магазинах.
К вопросу о женщинах: Осман совершенно осознанно говорил, что если нам удастся привлечь женщин на рынок, то мы создадим новую опору, новый источник потребления. Бульвары становятся не просто местом пешеходных прогулок, бульвары становятся витриной. Витриной, на которой реклама делает свое дело стимуляцией потребления. И все это берется в кредит, и очень споро. Но к 1868 году, где-то 15-16 лет спустя, возникает вопрос: а насколько раздут этот кредит? Насколько перекредитовано население? Эти вопросы становятся все более и более насущными, пока люди не начинают терять уверенность в системе, после чего система очень быстро разрушается, и наступает очередной кризис. Строительство в Париже прекращается, вся империя вдруг сталкивается с проблемами, которые, казалось бы, она преодолела. И что делает в этот момент Луи Наполеон? Он делает то, что часто делают диктаторы ‑ устраивает маленькую победоносную войну. И он устроил войну против Германии, и, как известно, проиграл. Его взяли в плен и, после этого, как вы знаете, Париж оказался в немецкой осаде. Это, как вы знаете, привело ко второму мощному социалистическому восстанию, ‑ Парижской коммуне. Почти на два месяца Париж оказывается во власти коммуны. Это история, история авторитаризма и рынка, который заключает нестабильный, принципиально нестабильный альянс, которому удается только на некоторое время стабилизировать процесс рыночного накопления через резкое расширение городской среды
Теперь другой пример, ‑ 1942 год, Соединенные Штаты. В 1930-е годы, Соединенные Штаты пережили серьезный, очень серьезный кризис, так называемую великую депрессию. И очень многие люди понимали эту депрессию, как проблему недопотребления, недостатка подтвержденного деньгами спроса. Возможность произвести товары была, но не было возможности купить эти товары. Когда в начале 30-х Рузвельт был избран президентом, он попытался использовать государственную власть для того, чтобы регенерировать экономику. Это не сработало: депрессия продолжалась, но временно она была преодолена второй мировой войной. Вторая мировая война немедленно создала рынок, военное производство. Это немедленно решало и проблему избыточного труда, поскольку огромное количество людей просто призвали под ружье. Это решало проблему безработицы, решало проблему производства. Но к концу войны возникает парадоксальная ситуация. Война была хорошим временем, а после войны грозила вернуться депрессия. Как решать эту проблему? В очередной раз капиталистические классы чувствуют себя в осаде. Экономически они уже испытали провал в 30-е годы. Теперь государственной власти удалось поднять их на ноги.
Более того, появилась другая проблема – государство в Соединенных Штатах стало не просто очень сильным, а государство состояло в формальном и очень тесном союзе с коммунистическим Советским Союзом. И в 30-е годы в Соединенных Штатах существовало довольно влиятельное коммунистическое движение; многие коммунисты и левые в США поддерживали новый курс Рузвельта. И страх капиталистов состоял в том, что в конце второй мировой войны правительство США сдвинется еще дальше влево, и были тому некие подтверждающие факты: во время второй мировой войны правительство Соединенных Штатов фактически создало систему общенационального планирования. И это была одна из самых эффективных плановых систем, когда-либо созданных в мире.
Это был очень серьезный прецедент, и среди капиталистической элиты США возникает настоящая паника. Уже в 1942 году они организуют «крестовый поход», который в 1945 году приведет к изменению внешнего курса, к разрыву отношений с Советским Союзом, к «холодной войне». Это привело к маккартизму в Соединенных Штатах, который фактически означал чистку госаппарата от людей, которых можно было заподозрить в каких-либо левых симпатиях, а их было, конечно же, очень много и на самых высоких должностях. Но после того, как капиталистами была устранена политическая угроза, встала проблема, как запускать экономику. Надо было придумать, как обходиться без планирования, как быть без войны, которая оттягивала на себя производство, как быть с безработицей, которая, с окончанием войны, должна была вернуться к уровню великой депрессии.
В 1942 году появляется довольно занятная статья в журнале «Архитектурный форум». Знаете, о чем была эта статья? Она была о том, как борон Осман перестроил Париж. Это было очень детальное изложение того, что делал Осман, и какие от этого были выгоды. Это был не просто детальный, ‑ это был умный и очень хороший анализ того, чего на самом деле добился Осман. Статья была написана человеком по имени Роберт Мозес. Он был поставлен во главе планирования района региона Большого Нью-Йорка, города Нью-Йорка и пригородов. Его главная идея была заимствована напрямую у барона Османа: надо резко изменить сам масштаб мышления о городской среде, надо выйти за пределы самого города, расширить город в стороны, надо создавать агломерацию, создавать шоссейные дороги, прокладывать их через весь город. Уже не пешеходные бульвары, а создавать шоссе, развязки, которые привяжут пригороды, дальние пригороды к центру города и выведут из центра города население и производство.
Как поддерживался этот план? После войны федеральное правительство создает финансовые институты, которые оказались очень похожи на те, которые создавал барон Осман. Эти финансовые институты путем различных манипуляций, давали деньги частным девелоперам и городским властям для того, чтобы создавать новую городскую среду. Роберт Мозес после войны приобретает большую власть над очень серьезными учреждениями. Он и только он один мог построить новые системы водоснабжения, разбить новые парки, проложить новые шоссейные дороги. Если для того, чтобы проложить многорядное шоссе, надо было разрушить целый квартал в центре Нью-Йорка, у него была такая власть. И после Нью-Йорка он запускает процесс резкой перестройки американских городов, всех остальных американских городов и резкого вывода населения и потребления в пригороды.
Субурбанизация и создание новых пригородов порождает колоссальный рынок. Не только рынок индивидуального жилья, не только домостроительство, ‑ возникает новый рынок для автомобилей, рынок, который стимулирует производство резины, производство лаков и красок, производство нефти и нефтепродуктов, создание всевозможных кафе и торговой инфраструктуры, торговых центров, молов в пригородах, новых кинотеатров. И все это, опять же, сработало, и, опять же, только на некоторый период. Все работало прекрасно, до тех пор, пока политическая оппозиция реформам Мозеса не стала слишком сильной. Он разрушил слишком много в старых исторических центрах городов и воспринимался, как слишком авторитарный планировщик. В 1968 году, ровно через сто лет после того, как барон Осман потерял власть, Мозес тоже потерял власть
Но процесс продолжался. Продолжался до середины 1970-х годов, когда произошел финансовый кризис, который очень больно ударил по рынку недвижимости, фактически прекратив ту урбанизацию, которую проводил после войны Мозес. Довольно занятно, что люди обычно считают, что кризис 1973 года начался в октябре 1973 года с роста нефтяных цен. После того, как ОПЕК (OPEC), организация стран-экспортеров нефти, создала картель, и этот картель начал регулировать цены на нефть. Но, на самом деле, экономика уже была в состоянии краха за шесть месяцев до октября. И крах наступал из-за того, что начали обрушиваться цены на недвижимость. Иными словами, бум, который поддерживал всю систему, начиная с 1945 года, пришел к разрушительному концу в начале 1973 года, и стал новым кризисом. Это был кризис, в котором, капитализм столкнулся не только с экономической проблемой, но и с политической угрозой, потому что в 1970-е годы возникла проблема не только с кредитом, но и с организацией рабочей силы.
К 70-м годам профсоюзы были уже слишком сильны, социалисты находились у власти, а коммунисты были близки к взятию власти во многих странах Западной Европы. Произошли, в общем-то, социалистические по характеру революции в таких странах, как Португалия, не говоря уже про многие страны Африки или Латинской Америки. Так что в капиталистической элите наступила паника
Что было делать перед лицом этой волны? Необходимо было каким-то образом обновить возможность применения избыточного капитала. Одновременно с этим, надо было укрепить свои политические позиции, потому что на них велась атака. Один вариант ответа показал генерал Пиночет в Чили: устроить военный переворот, и сделать то, что, в общем-то, сделал Луи Наполеон III: создать новый экономический порядок, при котором богатство защищено, а бедноте указано на их место. Кроме того, необходимо изменить динамику экономики.
Что произошло в Чили? Чили перешла на экспортно-ориентированную экономику, начала привлекать иностранные инвестиции, открыла двери в обоих направлениях. И, соответственно, двери открылись и для финансовых потоков. И это помогло возродить чилийскую экономику. Чилийская экономика начала расти еще в конце 70-х годов. Но в Соединенных Штатах было много труднее устроить военный переворот. Так что возник вопрос: как это сделать в своей собственной стране?
Что происходит с Нью-Йорком в 70-е годы? В очередной раз, это сыграло ключевую роль в переменах: Нью-Йорк залез в огромные долги, муниципалитету требовались огромные деньги для того, чтобы продолжать и как-то поддерживать те проекты, которые были начаты в предыдущие десятилетия. В то время у Нью-Йорка был крупнейший муниципальный бюджет в мире. И, при этом, очень мощный, организованный рабочий класс. Но вдобавок к этому, были еще и расовые организации. Нью-Йорк превратился в политический вызов капиталистическим элитам, но при этом он был в огромных долгах. Результат был очень предсказуем: капиталистическая элита сказала – все, мы прекращаем вас
Это был совершенно фантастический момент. Нью-Йоркское городское правительство воззвало к федеральному правительству. Но федеральное правительство в то время контролировалось очень консервативными республиканцами, а президентом был Джеральд Форд, который откровенно не любил Нью-Йорк. Оба его советника сказали, что Нью-Йорку необходимо отказать по всем статьям. Заголовки газет того времени выглядели примерно следующим образом: Форд говорит городу: «Умри!».
Это был совершенно фантастический момент. Нью-Йоркское городское правительство воззвало к федеральному правительству. Но федеральное правительство в то время контролировалось очень консервативными республиканцами, а президентом был Джеральд Форд, который откровенно не любил Нью-Йорк. Оба его советника сказали, что Нью-Йорку необходимо отказать по всем статьям. Заголовки газет того времени выглядели примерно следующим образом: Форд говорит городу: «Умри!».
Кто были эти советники? Первого звали Дональд Рамсфелд. Второго звали Дик Чейни (Dick Cheney). У Рамсфелда и Чейни очень большой опыт разрушения городов, от Нью-Йорка до Багдада. Что они хотели сделать? Они хотели привести к каблуку город Нью-Йорк, они хотели дисциплинировать его через банкротство, забрать под внешнее управление все активы города, назначить над ними внешнее управление из Комитета инвестиционных банков. Это новое агентство заберет все налоговые поступления города и изготовление пластиковых карт теперь тоже будет за ним. И, в первую очередь, все они будут использовать налоговые поступления для выплаты долгов. И только то, что останется в остатке, можно будет использовать для бюджета города.
Результатом этого стала кошмарная ситуация. Разваливается медицинское обслуживание, разваливается система уборки мусора, фактически разваливается вся городская экономика. Перестает ходить транспорт. И безработица в результате всех этих массовых увольнений из муниципальных служб, стала просто колоссальной. В Нью-Йорке идет массовая люмпенизация населения, которое теряет работу в городской экономике. Но для инвестиционных банкиров тут был очень интересный пример. Был обнаружен новый принцип, который состоял в следующем: если происходит столкновение между благосостоянием финансистов и благосостоянием населения, надо выбирать благосостояние финансистов, ‑ им надо платить в первую очередь, и оставлять населению то, что останется.
Этот принцип был впервые применен в Нью-Йорке в 1975 году. К 1982 году это становится основным принципом Международного валютного фонда, который он применяет по всему миру. В 1982 году правительство Мексики объявляет о своем банкротстве. МВФ сказало: хорошо, мы вам поможем, но, в первую очередь, вы обязаны выплачивать свои долговые обязательства финансистам. А население, ‑ населению придется пострадать. И вы можете посмотреть, что происходит в Мексике в 80-е годы. Резкий упадок в муниципальных службах всех видов. Представьте себе размер города Мехико. И что происходит с этим городом? Во-первых, колоссальный всплеск уличной преступности. Нью-Йорк тоже когда-то был довольно безопасным городом, до 80-х годов, по крайней мере. В Мехико у вас могли вытащить кошелек из кармана, но, по крайней мере, вас бы там не пристрелили. В 80-е годы Мехико становится одним из самых опасных городов мира. Там становится просто опасно ходить по улицам.
И все это, происходит с приходом неолиберализации. Каков же был ответ на эти события? Новый тип репрессий. Одно из последствий неолиберализации – колоссальное развитие тюремной системы в Соединенных Штатах. Начиная с 80-х годов, в Соединенных Штатах самая высокая абсолютная численность заключенных, даже в пересчете на душу населения, в мире. Значительная часть безработного населения Нью-Йорка попадает в тюрьму. И раз попав туда, они возвращаются назад снова и снова.
У инвестиционных банкиров была масса домов в Нью-Йорке, и надо было как-то восстановить цены на жилье. Поэтому, переориентируя городской бюджет на выплату долгов, надо было придумать, как помочь повысить цены на жилье. Напоминаю, это был период нефтяного шока, который устроил ОПЕК; был рост цен на нефть. Это означает, что у Саудовской Аравии и других государств Персидского залива в карманах оказалось масса наличных денег. Что делать с этой наличностью? Наверное, вы помните, что в 1973 году Соединенные Штаты на полном серьезе угрожали высадить десант в Саудовскую Аравию и оккупировать ее нефтяные скважины? Насколько далеко зашли эти приготовления, мы не знаем, ‑ это секретные планы, но мы знаем, что в это время Саудовские правительство вело экстренные переговоры с американским послом, на которых было достигнуто очень важное соглашение о том, что все доллары, которые оказались в Саудовской Аравии, будут запущены в мировой оборот, но исключительно через финансовые учреждения города Нью-Йорка.
Колоссальный приток нефтедолларов из арабских стран оживил Уолл-Стрит, оживил Нью-Йорк, дал ему огромное преимущество перед европейцами. И, как вы видите, это было достигнуто чисто империалистическим военным давлением. После того, как были оживлены Уолл-Стрит и Финансовый квартал Нью-Йорка, было создано общественно-частное партнерство между бизнесом и городскими властями. Это было сделано для того, чтобы создавать элитное жилье, элитную среду, восстанавливать парки, строить бутики и рестораны, для того, чтобы сделать Нью-Йорк привлекательным для новой элиты. В этот момент мы видим новое перерождение Нью-Йорка. Нью-Йорк, который был пролетарским городом, превращается в игровую площадку для очень богатых. Это очень хорошо разыгранная реформа.
Что же произошло с городом после двадцати лет такой политики? Оттуда выведено производство, выведены пролетарские районы; теперь это район элитного жилья и элитного потребления. Обратите внимание, что неолиберализм вовсе не ликвидировал государственное вмешательство. Государственное вмешательство просто было переориентировано на помощь интересам финансовых учреждений. Но не только это было важно для создания того, что называется бизнес-климатом, который приглашает инвесторов прийти и потратить свои деньги в Нью-Йорке. Посмотрите, кто теперь мэр Нью-Йорка? Миллиардер, настоящий миллиардер, который, в общем-то, купил эту должность. Он потратил огромные деньги на свое избрание.
Популярні новини зараз
Показати ще
В Україні можуть заборонити "небажані" дзвінки на мобільний: про що йдеться
"Чистої води афера": Попенко пояснив, хто і як пиляє гроші на встановленні сонячних батарей
На Київщині добудують транспортну розв’язку на автотрасі Київ-Одеса
Водіям нагадали важливе правило руху на авто: їхати без цього не можна
Не будем отрицать, что это очень приятное, интересное и красивое место. Нью-Йорк – прекрасный город, но это город для очень богатых людей. Что говорит мэр Блумберг (MichaelBloomberg)? Он откровенно говорит, что не собирается субсидировать бедные корпорации. Если у кого-то нет денег для того, чтобы инвестировать в Нью-Йорке и расположить здесь свою штаб-квартиру, мы не заинтересованы в таких инвесторах, мы заинтересованы только в тех, кто способен платить крайне высокие арендные платы за офисное помещение. В Нью-Йорке стало практически невозможно жить среднему классу. Людям, вроде меня, я профессор, и не могу жить в своем собственном городе, потому что надо быть, не просто миллионером, а надо быть мультимиллионером для того, чтобы получить себе квартиру в Нью-Йорке. То есть, произошел захват городского правления, и оно используется, исключительно, для создания хорошего бизнес-климата. Государственная власть используется для того, чтобы создать государство благосостояния для не просто капитала, а для очень крупного капитала. И вот это и есть то, что называется неолиберализмом в грубой, простой, бытовой реальности.
Это началось в 1973 году, и на сегодняшний день цикл полностью завершен. В Нью-Йорке есть люди, которые зарабатывают, и платят себе зарплату в размере 1 миллиард 600 миллионов долларов в год. Откуда берутся такие колоссальные доходы? Через манипуляции мировыми финансовыми рынками. И вот эти люди и определяют уровни потребления в городе. Почему они хотят большей дерегуляции мировых финансовых рынков, о чем они постоянно упоминают? Потому что неолиберальный город – это город очень высокого благосостояния, но он, неизбежно, соседствует с другим городом, с городом люмпенов.
Майкл Дэвис (Mike Davis) недавно опубликовал книгу, которая стала бестселлером. Ее заголовок очень показателен «Планета трущоб» (Planetof Slums). Мир превращается не в мировую деревню, и не в мировой город, он превращается в мир мирового города, окруженного трущобами, а не деревнями. Съездите в Сантьяго, в Чили и вы увидите центральную часть города, которая до предела похожа на Европу, и окружено это трущобами, которые находятся на уровне худших примеров Латинской Америки. С одной стороны Сантьяго вы видите огромные башни элитных квартир, очень элегантные бары, ‑ это планета благосостояния. Там живет новая буржуазия. Любой неолиберальный город – это четко разделенный город. Это город, у которого есть полюс благосостояния и полюс нищеты. И, между прочим, даже формально эти полюса разделены. В очень многих городах Латинской Америки трущобы вообще не управляются государством. Вместо государства там работают банды. Банды наркоторговцев, местная мафия, какие-то ассоциации местных крепких парней, которые устанавливают свои законы. Мне кажется, это очень печальный исход. Город мог бы быть гораздо лучшим местом.
По-моему, на сегодняшний день, радикальная альтернатива должна состоять в том, чтобы строить обитаемые города. Города, в которых могут жить разные классы общества, в которых есть место для среднего класса, которые не служат просто площадками для употребления особо крупного капитала. Те Города, которые создают свободную среду для всех, а не только для самых сильных. Мне кажется, что неолиберализм уже дошел до своих пределов.
Лекция прочитана Дэвидом Харви в Москве 25 мая 2007 года в рамках проекта«Русские дебаты» Института общественного проектирования .
Перевод Георгия Дерлугьяна
Источник: Red Flora