Порно/политика

Многое здесь кажется неясным. Американское законодательство вводит три признака, наличие которых определяет, является ли изображение порнографическим – пенетрация, копуляция и эякуляция. Законодательства других стран не столь конкретны, ограничиваясь указанием на «непристойность», или на иные, столь же расплывчатые признаки. Никто не указывает, что изображение половой близости подвергается технологической обработке посредником, и каков характер такой обработки, каков продвигаемый им сценарий желания. Создатель образов половой близости никогда не бывает полностью объективен, самим фактом своего созерцания того, что является тайной двоих, он сам становится непристоен. Непристойно не общение полов – непристойно его выставление напоказ, непристойно его разглядывание, овещствление и глумление над ним. Невербальное общение, недосказанность, взгляды, весь смысл происходящего в процессе общения полов, который мы называем половой близостью – из порно выпадает. Порно никогда не является «просто» изображением близости, это изображение редуцированное, радикально усеченное и обезличенное, даже если в нем и видны лица партнеров. Здесь не должно быть никакой любви – но лишь видимость страсти, другими словами, энтузиазм участников, среди которых решающая роль отводится энтузиазму (и потребительской ценности, то есть красоте) женщины. Мужчина в порно, это всего лишь карающий член. Начиная сниматься в порнофильмах, мужчины утрачивают даже свое прежнее имя, приобретая новое. Порно, это месть женщине.

Как не является «просто» изображением полового акта даже любительское порно, снятое на мобильный телефон, так же не является «просто информацией» образы политического процесса. То, что политика, с которой массовый потребитель медиа-продукта сталкивается ежедневно, является продуктом такой же технологической обработки, и, по сути, является специально подготовленными образами политического процесса, до сих пор не получило должной оценки. До сих пор у нас не было родового названия для тех изображений политического процесса, с которыми (и только с которыми) мы имеем дело; по аналогии с порно-графией (что в переводе означает «описание жизни проституток») мы назвали их политографией.

Политография это не только крупные медийные проекты типа «Свобода слова» или скромные «5 копеек», но и масса других, включая еженедельные аналитические обзоры, новостные репортажи о деяниях официальных лиц и прочее. Во всех случаях изображение политического процесса (как и изображение интимной близости в порностудии), особым образом опосредуется, проходит обработку с целью придания изображению определенных свойств, обогащается комбинаторикой.

Энтузиазм участников политографического шоу занимает столь же важное место, как и их статус (то есть потребительская ценность). Все, что определяет направление принимаемых решений, сомнения и колебания, коррупционные искушения и закулисные торги, что составляет саму суть политического – подвергается редуцированию. В политографии нет места политической реальности – но одна лишь видимость ее, наполненная симулякрами событийности, возвышенной мотивации и «служения» участников процесса.

И порно, и политография – это изображения, полученные при ярком освещении; среди участников процесса нет случайных персонажей; никаких недомолвок и двусмысленностей; статус каждого участника процесса ясен, как и смысл происходящего. Исконное значение слова порнография, это описание жизни проституток; политография это описание жизни политиков. В обоих случаях присутствует сладострастное разглядывание и выставление напоказ того, что подается как грязь; в обоих случаях принижается нечто ценное – любовь или служение обществу.

Порнография и политография, это две стороны одной медали, имя которой – глум. В первом случае выворачивается наизнанку и подвергается садистской колонизации интимное общение полов. Порно – это глумление над интимным. Во втором случае – выворачивается наизнанку публичная сфера. Политография – это глумление над публичным. В своей глумливой направленности они едины, служа одной цели – утолению нарциссической потребы и воспроизводству нехватки.

Жанры порнополитики

Порно и политика – возможен ли их морфологический анализ, деление на жанры? Если для порнографии это деление возникло несколько десятилетий назад, в связи с бурным развитием порноиндустрии, то политография до сих пор ускользала от морфологического анализа.

«Гонзо», «трисом», «оргии», «бдсм», «вуайер», «зоо», вкупе с невнятными аматорскими «жанрами» типа «чулочки», «красивые», «малолетки» и десятками других, появившихся на порносайтах, придают порнографии видимость структурированности. Однако еще никому не приходило в голову рассмотреть политографические жанры, сопоставив им порнографические, взяв за основу их комбинаторику.

Обычным новостным репортажам из сессионного зала или зала заседаний правительства, когда крупным планом показывают, как господа наших жизней запросто ковыряют в носу или царственным жестом стряхивают перхоть с плечей, можно сопоставить жанр «вуайер», «подглядывание». К ним же относится и деятельность политических папарацци, снимки которых наполняют обложки газет и журналов гримасами ведущих политических деятелей.

Обычные ток-шоу, где ведущий мирно беседует с приглашенным в студию политиком один на один – это привычное, и порядком приевшееся «гонзо».

С «трио» или «дп» (от double penetration – двойное проникновение) можно сопоставить известный жанр политических дебатов двух кандидатов в президенты. Комбинаторика здесь богаче, чем в «гонзо», потому и жанр более популярен. Он не требует от ведущего сверхусилий для поддержания интереса публики и позволяет ему сполна проявить свои способности, обрывая участников или задавая им каверзные вопросы, чтобы выставить их в не лучшем свете.

Наибольшее наслаждение, что закономерно, вызывают жанры с наибольшим числом участников – их комбинаторика и напор псевдособытийности на порядок выше безнадежно устаревших аналитических передач с солирующим ведущим, демонстрирующим свою сверхкомпетентность и сверхзначимость. Ток-шоу с массой политиков и интерактивным участием зрителей – это, конечно, жанр «оргии», в последнее время ставший особенно популярным.

В отношении таких жанров как «бдсм», «изнасилование», «скат», «зоо», ощущается дефицит. Возможно, со временем эта лакуна будет заполнена демонстрацией уличных побоищ, устроенных радикалами или, по мере развития парламентской жизни, сценами избиения политиками зарвавшихся репортеров.

Однако один из жанров политографии уже получил определенное развитие и популярность, прежде всего в Интернете, оставаясь нераспознанным: это «соло-шоу». Если для женщин это мастурбация и самопоругание при помощи «факин мешин» или гигантских дилдо (на чем специализируется множество более-менее привлекательных старлеток, вроде Мелиссы Долл или Энн Энджел), то для мужчин это «похождения счастливого члена» в духе шоу Петера Норта, мускулистого обладателя самого знаменитого члена планеты. Самопоругание в политографии представлено проектом «уличного телевидения», «скажи!», и прочих, где участникам позволяется блеять в эфир, выставляя напоказ свою интеллектуальную ограниченность, что-то бормоча по самым ничтожным вопросам.

В Сети есть немало порноблогов, держатели которых выкладывают видео своих секс-похождений. Им можно сопоставить личные сайты некоторых ведущих политиков Запада. Однако в политографии постсоветского пространства все не так просто, и лишь небольшая часть депутатов или членов правительства имеют свои страницы в Интернете. Большинство ограничивается выпуском книг о себе самих. Освоить жанр «соло-шоу» на телевидении мешает, по большей части, лишь консерватизм владельцев масс-медиа и политиков, сила инерции.

Родство профессий политика и порноартиста усиливается их амбивалентностью: в мире порно и политики нет «чистых» лиц – буквально о каждом публике известно несколько порочащих фактов или грязных историй. Разумеется, на что мы уже неоднократно указывали, что те из них, кто следует эстетике гламура, оказываются не только наиболее привлекательными для одной части избирателей, но и ненавистны для другой, что было весьма заметно в отношении к Клинтону, Берлускони или Юлии Тимошенко. Отношение порноаудитории к персонажам на политической арене в итоге, оказывается таким же двойственным, как и к порнозвездам или гламурным персонам: привлечение-отторжение, зависть и отвращение.

Самодвижущиеся андроиды

Бодрийяр находит общее между порнографией и политикой, вводя понятие «транссексуальности» и «трансполитики». Видение мира политики Бодрийяром можно было бы назвать миром замороженного желания, поскольку все, что, по его мнению, испытывает население к политикам – это презрение. Отсутствие интереса к публичной сфере маскирует некий симулякр, «протез желания». С его точки зрения, общим действующим лицом порнографии и политики является существо, лишенное эмоций, самодвижущийся андроид.

Интуицию Бодрийяра разделили многие. Примечательна в этом отношении книга Хакамады «Секс в большой политике». Мерцающе-двусмысленно само название книги, поскольку «секс» в европейских языках означает не только известный процесс, а и пол человека. Книга Хакамады говорит о том, что в политике секс отсутствует в обоих значениях. Это путеводитель по кругам социального Танатоса. Мир политики, показанный Хакамадой – это мертвый мир, но точка отсчета, которую выбрала она – в мире живых. В центре мертвого мира – Кремль и его обитатели.

Атмосфера смерти, изображенная в фильме Сокурова «Молох», окружающая Адольфа Гитлера, удивительно схожа на атмосферу кремлевских коридоров власти, переданную Хакамадой. Единственное, чего не хватает Кремлю – духа копрофагии, присутствующего в «Молохе» (пусть намеком), буквально пропитавшего собой «Республику Сало» Пазолини. Если в «Молохе» еще какой-то секс присутствует, пусть и перверзивный, то в Кремле Хакамада не видит его вовсе. Кремлевские канцелярии стерильны, в приемных нет запахов, хотя в коридорах и стоят замершие фигуры служащих, это – мир манекенов.

Столь же беспола атмосфера приемов и светских раутов. Там нет женщин – там есть «оно». Забудьте о развлечениях, светская тусовка это работа. Гости прибывают с сияющими женами в роскошных туалетах и бриллиантах, величественно выходя из шикарных машин… Флирт запрещен, жены в бриллиантах это трофей, вещь, и выражение «trophy wives» (трофейные жены), существующее в английском языке, тут как нельзя кстати. Единственное, что объединяет этих жен, когда они остаются вместе, пишет Хакамада, это ненависть к своим мужьям, которые содержат их как машину в гараже – аккуратно и технологично.

На частных вечеринках с музыкой легче не становится: вместо кататонических людей-манекенов появляются манекены движущиеся. Все они пребывают в каком-то броуновском движении, где нет ни смысла, ни цели, ни желания. Гламурная тусовка не предполагает чувственного контакта, вместо него – шорох самодвижущихся человекоподобных. Поразительно описание Хакамадой Жириновского, когда она отмечает, что за его крикливостью и скандальностью скрывается усталость и пустота, «его глаза – мертвые». Он устал от своей роли, он жалуется, что его никто не понимает.

Мир власть имущих, изображенный Хакамадой, это лунный пейзаж, мир, чуждый всему живому. Самодвижущиеся андроиды, населяющие его – такая же часть этого пейзажа, как камни и кратеры. Сексуальное желание, любовь, и просто сострадание это лишние элементы в механизме любой государственной машины, крупного бизнеса и большой политики – будь-то современной России, Франции или Соединенных Штатов.

Ги Дебор в своей знаменитой работе «Общество спектакля» писал, что всё, что раньше переживалось непосредственно, теперь отстраняется в представление. Именно Дебор вплотную подвел Бодрийяра к созданию понятия «симулякр». Что характерно, в работе Дебора много метафор неживого, одна из которых – инверсия жизни. Мы говорим о манекенах и андроидах; Дебор писал об «автономном движении неживого». Спектакль, о котором он пишет, есть «негация жизни», ее отрицание, мертвое подобие. Цель производства уже не потребление товаров, а потребление знаков, которые, в конечном счете, сами начинают потреблять людей. Спектакль для Ги Дебора есть материальная реконструкция религиозной иллюзии. Он представляет мир как тотальную иллюзию, более того – как иллюзию, сходную с буддистской сансарой. При этом «знаки господствующего производства становятся конечной целью производства», как позднее отметил Бодрийяр. В результате этого круговращения мы попадаем в «обмен товаров, тел и кандидатов».

Остается вопрос – как может существовать желание в сумеречных мирах, изображенных Хакамадой, Пазолини и Сокуровым, возможна ли «жизнь в смерти»?

Тоталитаризм рыночный и порнографический

Потаенное сродство западной порнографии и идеологии свободного рынка до сих пор не подвергалось широкому обсуждению, хотя оно вполне очевидно для представителей иных культур. В этом причина непрекращающихся попыток китайских властей, руководства Ирана и ряда других стран поставить под контроль деятельность Интернет-провайдеров, перекрыв каналы поступления порнографии, а заодно и доступ к сайтам оппозиции. У них есть на это все основания; более того, порнографию порой применяют как реальное идеологическое оружие. (Так, несколько лет назад израильские солдаты, захватив палестинскую телестудию, стали транслировать порно, причем в то самое время, когда палестинцы смотрят религиозные передачи).

Политография есть та сфера, в которой происходит иллюзорная компенсация отсутствия событийности в бесконечно повторяющихся, нудно-однообразных циклах потребления – подобно тому, как порно предлагает нам иллюзорную компенсацию нехватки близости. Разумеется, сторонники либерального подхода могут указывать на то, что-де «порно существовало всегда», во все века, начиная со статуэток «пещерных Венер» 25-тысячелетней давности, которых найдены уже сотни. Они могут приводить тот аргумент, что порнография, как и политические шоу, играют для потребителей компенсаторную функцию – это не ложь, но отнюдь не вся правда.

Во-первых, конкуренцию порнографии и политографическим шоу вполне способна сыграть религия. В т.н. «тоталитарных» режимах власть часто симулирует соитие народа и его вождей, облачая все это в мантию религиозности и объявляя это соитие «священным», вытесняя и половую жизнь, и религиозную как потенциальных соперниц идеологии. Стоило, наприемер, дать трещину коммунистическому режиму – и в нее хлынула волна не только порнографии, но и религиозной мистики.

Во-вторых, отметим и такой важнейший момент, как специфический характер западной порнографии, ее отчетливо садомазохистский характер, нехарактерный для иных культур. В начале 90-х, когда на постсоветское пространство хлынул поток западного порно, неприятным открытием стало удивительное однообразие концовок этих фильмов. Практически всегда женщина оказывалась стоящей на коленях перед мастурбирующим мужчиной, с жадностью хватая ртом его сперму – но именно таков глумливый стиль западной порнографии.

Почти ритуальное унижение и поругание женщины проникло, благодаря порнографии, и в сексуальные практики населения. Если в 60-е годы, до нашествия порнографического цунами 70-х (благодаря производству домашних видеомагнитофонов) население весьма редко практиковало анальный секс, то сейчас это вполне обычная практика. В середине 90-х по университетским кампусам пронеслось еще одно цунами – «буккаке» (перенятый у японцев обычай наказания женщины, когда мужчины села мастурбируют ей на лицо). Благодаря Интернету в Соединенных Штатах возникли клубы любителей буккаке, появилось «писс-буккаке», и наконец под названием «facial» оно вошло в обычное меню западных порносайтов. Наиболее «продвинутые» из них на этом не остановились, предложив также такую практику как «зоо»: секс женщин с собаками, конями, обезьянами, ослами, и даже змеями, рыбами или осьминогами. Не забыты и любители «факин мешинз», секса с механизмами.

Впрочем, порно это обоюдоострое оружие. В самих Соединенных Штатах заговорили о порнографии как о «токсине», действие которого на мозг подобно действию кокаина, приводя к развитию «недопонимания сути отношений полов». Еще более искажают эти отношения другие быстрорастущие отрасли порноиндустрии, например, сфера секс-услуг по телефону.

Что никак не может попасть в фокус внимания западного «морального большинства», это то, что западная порнография есть плод от дерева западной культуры, как и демократия. Этим она заметно отличается от тех образцов изображения сексуального соития, которыми полна история – своим специфическим отношением к женщине, варьирующимся от мазохистского самоуничижения (существует такая сексуальная практика как «femdom», то есть женское доминирование), до потребительства, глумления и откровенного садизма. Западное порно – это пропаганда отношений, построенных на вызывании нехватки и утолении нарциссической потребы. Западное порно есть не сторонник, не проявление, а враг сексуальности, агент нарциссической мутации сексуального желания.

Рискнем предположить, что наибольшее наслаждение деятелям на политической арене, как в и студии, где снимается порно, приносит процедура «опускания» – электората для первых, и сексуальных партнерш – для вторых. Политик симулирует любовь к народу так же, как порноактер – любовь к женщине, но именно сам акт редуцирования отношений, сведения их к простому «отымению» доставляет наслаждение, что нашло свое отражение в известном выражении «каждый народ имеет то правительство, которое имеет его». Получение наслаждения через унижение другого – вот основной сценарий реализации желания, объединяющий и порнографию, и политику. Собственно, это тот же сценарий, что и в тюремной камере, где «опускают» заключенного – превращая его в неприкасаемого.

Рычание и бессмысленные выкрики эякулирующего порноартиста – эмоциональный эквивалент политика, выкрикивающего лозунги (демократия, процветание, реформы и пр.). При этом даже демонстрация своего скепсиса к этим опустошенным, мертвым понятиям, по сути, является такой же их пропагандой, как и ритуальное повторение их («когда у нас будет настоящая демократия?», «…нет, не скоро у нас еще заработает экономика» и т.п.). В самом жизненном проекте людей, обитающих в таких координатах «кидалово» и «опускание» является резервуаром огромного наслаждения. Ради его получения все и происходит – произносятся речи, выпускаются передачи, извергаются тонны спермы. Побочный результат этого – дробление и распад политической сферы, разрушенная личная жизнь, нравственная деградация.

Чем бы ни являлось порно и демократия в теории, на практике это разные имена Непристойного. Как демократия есть демонстрация бессилия социального приниженного большинства, так и порнография – бессилия сексуально приниженного пола. В обоих случаях реализуется один паттерн желания: нарциссическая потреба.

Что скрывает сексуальный скандал?

Ги Дебор не случайно говорил о банализации общественной жизни. Политика, как и порно, узурпирует онтологическую полноту жизни, заменяя ее движением механистичным, пустой копуляцией. При этом именно эта банальность, благодаря медийным ухищрениям, выдается за сверхсобытийность: нас буквально заливает поток сообщений о катастрофах, несчастных случаях, саммитах, сексуальных скандалах – о чем угодно, только не о том, что может изменить нашу жизнь, поставить под вопрос наши социальные рутины, внести в нее иной порядок желания. При этом скандалу и несчастному случаю (то есть вторжению Реального) придается едва ли не сакральное значение. Но еще более желанным является случайное проявление сексуальности. Появление Анхелы Меркель в опере в платье с глубоким декольте стало настоящим подарком масс-медиа, вызвав такой бурный интерес, что канцлер Германии с тех появляется на публике только запечатанной по шею.

Политики и сами с радостью симулируют активность, переходя из фракции во фракцию, приходя к власти и уходя в оппозицию, меняя должности и «убеждения» (хотя родовой чертой современного политика является отсутствие убеждений, но не предрассудков). Их речи и движение слов – такая же симуляция смыслов, что и при движении их тел: жонглирование пустыми терминами. Терроризм, убийство в результате терактов – вот наиболее вожделенная пища для масс-медиа. Поскольку подобные радости случаются редко (а глобальные СМИ еще не перешли к прямому финансированию террористических группировок), им приходится довольствоваться скандалами, либо просто создавать их, как в анекдотическом случае со случайным обнажением в прямом эфире груди чернокожей певицы Дж.Джексон, потрясшем Америку едва ли не сильнее событий 11 сентября.

Любопытно изменение акцентов в сексуальных скандалах за последние полвека. Если связь Кеннеди и Мэрилин Монро еще несла в себе черты мелодрамы и отсвет человеческих чувств, то, например, в скандале с Моникой Левински Клинтон проявил себя чем-то вроде лемовского робота-копулятора (вспомним, что он подарил Монике ту же книгу, что и своей жене), существом вполне бесчувственным, а проще говоря, потребителем. Он не снисходит до человеческого соития – он просто «дает отсосать» глуповатой практикантке, да еще и эякулирует ей в лицо, стараясь унизить, и оставляет знаменитые белые следы на синем платье. Что и вовсе комично, член Клинтона в изложении прокурора (в данном случае правильнее сказать – порнопрокурора) Кеннета Старра приобретает странную автономию, превращаясь в некий гоголевский «нос», гуляющий сам по себе по страницам газет и журналов.

Связь французского президента Саркози с Карлой Бруни и вовсе похожа на сделку. Карла – бывшая модель, певица и дама полусвета с длинным списком любовников. Разница лишь в том, что Карла Бруни еще не утратила своего «товарного вида», в отличие от толстеющей Левински, и галантный Николя отважился ее приобрести, утерев нос стареющей жене – тем более что Карла очень похожа на нее, только на несколько лет младше. В отместку экс-супруга президента спешно вышла замуж за первого попавшегося богатого ловеласа, устроив пышную свадьбу.

Однако вовсе не поспешная женитьба Саркози, а его неолиберальная внутренняя политика привели к росту недовольства и падению популярности. По отношению к Клинтону общественное мнение не ухудшилось. Моника, оказавшись на острие машины республиканской партии, пытавшейся разделаться с Клинтоном, сполна отомстила за перенесенное унижение, но при этом она перестала быть невинной жертвой. Наоборот, после того, как масс-медиа буквально «выпотрошили» Клинтона, потребитель политографического шоу «Клинтон-Моника» проникся состраданием к блудному президенту, поверив, что он – человек, и что он жертва обстоятельств. О Саркози, проводящем время со своей спутницей на шикарных курортах, и активно афиширующем свою личную жизнь, об этом уже не скажешь. Тем не менее, в обоих случаях сексуальная партнерша нарцисса при власти оказывается – в отличие от романа почти полувековой давности между Кеннеди и Мэрилин, существом, чей статус лишь ненамного выше статуса проститутки. Она всего лишь вещь, пусть даже и вещь говорящая.

Если ознакомиться с длинным списком секс-скандалов, который предлагает «Википедия», бросается в глаза две вещи. Первая, это отсутствие в нем сексуально-политических скандалов, вндущим свою историю еще со времен похищения Елены Троянской. Очевидно, что это дань пресловутой политкорректности. Второе, это то, что жертвы секс-скандала как событийного жанра, вообще говоря, вовсе не являются жертвами как таковыми. Времена, когда жену, изменившую мужу, закапывали в землю живьем, прошли. Памела Андерсон и Пэрис Хилтон, выбросив на рынок видео своих сексуальных утех, заработали на этом деньги, а Пэрис Хилтон даже получив две награды (в 2005 и 2008 году) от порноиндустрии за фильм «Одна ночь в Париже» (которое можно перевести и как «одна ночь внутри Пэрис»). Их примеру последовала огромная масса людей, выкладывающих в Сеть видеозаписи своих секс-утех, хотя едва ли кому уже удается на этом заработать. Секс-скандал работает только на тех, кто уже обладает известностью. Если Тимошенко не извлекла никаких бонусов из псевдо-порнофильма «Юлия», то только ввиду непонимания законов функционирования гламура и абсолютной бездарности режиссеров этой ленты.

Линда Лавлейс, снявшись в знаменитом порнофильме «Глубокая глотка» в 70-х так и не стала звездой «мейнстрима». Дженна Джеймсон на рубеже веков шла к известности долгие десять лет. Но уже Саше Грей, порнозвезде, вспыхнувшей в 2006 году, не пришлось обивать пороги стриптиз-клубов: такой серьезный режиссер как Стивен Содерберг взял ее на главную роль в фильме «Девушка по вызову», где она сыграла, по сути, саму себя. Что скрывает в себе эта очевидная тенденция вторжения непристойного? Секс-скандал, это процедура обмена символического капитала в твердую валюту непристойности. Секс-скандал стал манипулятивен, и никакая политкорректность не может ничего изменить. Тем не менее, он остается редким всплеском, когда непристойность не выплескивается, но изливается с вершин социального статуса. И что бы ни предпринимали социальные низы, расставляя видеокамеры по своим спальням или в туалетах, привлечь к себе внимание им не дано. Секс-скандал для его участников – это такая же демонстрация социального статуса, как драгоценности или лицо на бигборде. Секс-скандал, это событие, в котором власть и непристойность сливаются в акте гламуризации.

Здесь нельзя не вспомнить маркиза Де Сада, превознесшим содомирование, пытки и копрофагию, обнажая при этом изнанку власти. В садовской вселенной, при всем изобилии немыслимых наслаждений, царит холод и деловитая сосредоточенность. Вывести из этого состояния либертена, орудующего искусственным членом или орудиями пытки, может только смерть, поскольку конвульсии жертвы для него «чрезвычайно любопытны». В «Жюльетте» один из либертенов придумал специальную машину, которая нажатием кнопки умерщвляет сразу 16 девушек; слушая их предсмертные вопли, он тут же испытывает оргазм. Имей он в своем распоряжении современные возможности усиления и тиражирования этой «симфонии смерти», трудно сказать, во что бы это вылилось еще, какие новые наслаждения не апробировали бы деловитые садовские либертены, в чем-то очень напоминающие сегодняшних бизнесменов и политиков.

У Делёза есть странный фантазм «тела без органов», олицетворяющего Танатос. Нарцисс при власти, как и господин, употребляющий свою секретаршу (либо возносящий проститутку на вершину социалного статуса), это наоборот, «орган без тела», карающий и наслаждающийся Фаллос. Можно представить себе, в каком направлении пойдет развитие отношений политической сферы и мира порно: холодого расчета, деловитости и одновременно – демонстративности, агрессивного требования соучастия и наслаждения этими нпристойными игрищами. И наибольшим потенциалом здесь обладают именно женщины-политики.

Требовательный голос фантазма

Что же это за сила, неумолимо превращающая политику в политографию, что за нужда? Если в отношении порнографии такая сила ясна – и это сила фантазма, то не будет большой смелостью предположить, что и в основе метаморфозы образов политического и превращения их в политографию также лежит фантазм. Фантазм о том, что власть должна быть грубой и бесцеремонной, превращаясь в неумолимого фаллоса, творящего великие дела.

Примечательно, что Ларри Флинт, основатель «Хастлера», известен не только как порнограф, автор книги «Секс, ложь и политика – голая правда», но и любитель политической карикатуры, где без обиняков изображает, как президент «трахает» народ.

Героическая модернизация и сексуализация жизни пуританской Америки ему обошлась дорогой ценой: после покушения на его жизнь религиозным фанатиком он остался парализованным. Сидя в своем золоченом инвалидном кресле на десятом этаже собственного «Флинт билдинга» на Беверли Хиллз он может быть вполне доволен собой: «Порно, это мой бизнес, политика – мое хобби». После выигрыша в Верховном Суде в 70-е годы дела против известного проповедника (сейчас уже трудно разобрать, кто кого первый обозвал «мазафакой», важно то, что победа Флинта стала знаковой) его империя разрослась до неприличия. После выхода в 1996 году фильма Милоша Формана «Народ против Ларри Флинта» он стал признанным «борцом за правду» глобального масштаба.

Что изображал Флинт в своих карикатурах и писаниях, это некий коллективный фантазм. Учитывая равнодушие, механистичность и холод мира власть имущих, возникает вопрос – чей? Если власть в реальной жизни находится на неких непересекающихся с нами орбитах, и полностью безразлична к тому, что называет «народом» или «населением» (в зависимости от обстоятельств), то единственный способ вступить с властью в контакт – дать, чтобы тебя «отымели», как и поступила Моника Левински. Другими словами, лучше хоть какое-то внимание, чем полное равнодушие. В сценарии этого фантазма идеальные отношения власти и общества предстают как некая иерогамия, противостоя банализации общественной жизни.

В свое время этот фантазм сработал на Януковича, которого его «оранжевые» оппоненты пытались изобразить как грубого насильника, что в глазах его избирателей только добавляло ему привлекательности. Это позволило в какой-то степени сгладить комичный инцидент с брошенным львовским студентом яйцом, от которого Янукович неожиданно упал. Непонимание работы этого фантазма немало навредило украинской оппозиции, пытающейся представить президента Кучму как «злодея», узурпировавшего государственную власть, задавившего прессу, а возможно, и тайного заказчика убийства журналиста Гонгадзе. Чем больше старалась оппозиция, тем более странным казалось равнодушие населения к акциям типа «Украина без Кучмы». Оппозиционеры не могли понять, что населению был нужен именно такой президент – брутальный, всезнающий, пьяный и матерящийся.

Если фантазм управляемых по отношению к своим управляющим – это иерогамия, «священный брак», то со стороны власть имущих реализуется иная схема – «одноразового пипла», популярная среди политтехнологов. Это представление об избирателях как о чем-то деперсонализированном, нечто вроде уличной шлюхи, которой можно попользоваться, дать денег, а лучше хорошего пинка. Избиратели, или как их презрительно называют, «електорат» это нечто вроде «disposable teens», по названию шлягера Мэнсона, «одноразовые малолетки». То, что этот народ никуда не исчезает, и от выборов к выборам все больше пропитывается разочарованием, злобой и жаждой мести, в расчет не принимается – на то он и фантазм, чтобы скрывать ужас непостижимой реальности. «Электорат» в фантазмах правящей верхушки играет ту же роль, что и женщина в порнографии – его (ее) нужно «отыметь» и поглумиться, обманув в ожиданиях и забросав эякулятом, то бишь обещаниями и речевками про «демократию», «экономический рост», «реформы» и «процветание».

Сами избиратели при этом оказываются в двойственном положении. С одной стороны, они опасаются, что их опять обманут, с другой стороны – «пусть лучше отымеют, чем бросят», вообще не обратив внимания. Да, это выборы без выбора, да, их исход предсказуем, да, они все портят, но в то же время у обывателей нет сил на работу воображения. В итоге все – управляющие и управляемые, состоятельные и несостоявшиеся извлекают из процедур демократии свое удовольствие: одни – прибавочное наслаждение от унижения, «унося с собой слезы свои», другие – наслаждение глумом или непристойное наслаждение, а иногда и от реализации чувства мести. При этом идет бесконечная игра садистской реализации власти, сходная с той, в которой участвовали пленники из «Республики Сало», уступавшие своим господам во всем, пока на них не одели собачьи ошейники и заставили бегать на четвереньках, пожирая экскременты. Это игра, в которой обе стороны – и палачи, и жертвы, оказываются злоумышленниками, состоящими в сговоре, едва ли отдавая себе в этом отчет. А сколько удовольствия приносит то, что власть можно проклинать и ненавидеть, даже будучи обманутым ею? «Поразительно у бедняков: Господь поместил рядом с отчаянием самолюбование, словно лекарство рядом с болезнью» (А.Камю «Записные книжки», 1935).

Однако что останется, если убрать эту проклятую власть? Фантазм «проклятой политики» скрывает то, что никакой политики не существует вовсе – аналогично фантазматике порно, скрывающей нехватку полноты любовных отношений. То, что политики на самом деле нет, оказывается той невыносимой истиной, которую дружно стремятся скрыть все – и правящее сословие, симулирующее некий «переговорный процесс» с обществом, обмен идеями и планами на будущее, и масс-медиа, симулирующие событийность, и политологи с аналитиками, симулирующими рациональность и непрерывность течения политики. А поскольку нельзя публично признать, что политики как сферы соперничества интересов частей общества более не существует, что общество – это фикция, то возникает необходимость в симуляции политики.

На это не жалко никаких средств – тем более что существует устойчивый спрос на приятную общественную реальность. В крайнем случае, ее можно продать как анекдот или катастрофу, как ток-шоу, красочную истерику или пароксизм ненависти, как событие в мире потаенной бессобытийности. Отсюда и тот неубиенный спрос на политографическую продукцию, какого бы качества они ни была.

В этом плане украинский парламент выглядит вполне приемлемо. Конечно, во многих странах посткоммунистической Европы многие жалуются, особенно после вступления в ЕС, что с политикой стало «что-то не так», что парламентаризм не состоялся, что «все держится на коварстве», в других частях света происходит примерно то же самое, возьмем ли мы Гондурас или Филиппины. Тем не менее, украинский парламент выглядит как пародия на парламентаризм: отсутствие политики, с одной стороны, и акселерация ее компенсаторных форм – с другой, привела к созданию настоящего театра. Законотворческая деятельность уже никому не интересна. Запустить шарики с надписями, обложить трибуну пакетами, устроить короткое замыкание в системе для голосования, или, на худой конец, накапать себе на голову жидкостью, разыгрывая попытку самосожжения – более увлекательно. Пустота здесь достигла степени гротеска, раскрывая нарциссизм всего политического дискурса.

Сессионный зал Верховной Рады – это удивительное место, и в то же время прообраз всех прочих мест, где симулируется политический процесс и политическая событийность – будь-то ток-шоу Шустера, аналитические передачи, круглые столы, заседания, демонстрации или «майданы». Это игровая площадка, имеющая, при внимательном рассмотрении, на удивление мало отличий от съемочной площадки порностудии, где по команде вспыхивают или гаснут страсти, но стоит погаснуть софитам, вдруг оказывается, что весь этот процесс для его участников это всего лишь постылая рутина.

Порно-политическое Нечто

Вопреки расхожему мнению, порноиндустрия – серьезный глобальный бизнес, уступающий по своим оборотам только торговле энергоносителями, оружием и фармацевтической индустрии. В то время, как порно становится все более респектабельным занятием, государство и политика – напротив, теряют престиж. В то же время и порно, и политика (за пределами телевизионных или порностудий) считаются некими «грязными» вещами.

Тенденция, отмеченная Дебором, смешение политики и зрелища, опосредование и обработка изображений политического процесса технологиями медийной машины, сближающее порнографию и политику, имеет определенную перспективу. Это – слияние в качестве идеального визуального продукта, порно-политического Нечто. Вправе ли мы говорить о политике уже сейчас, если образы политического являются товаром, как порнография, и обе сферы функционируют в режиме воспроизводства, подражательности друг другу, экспансии и стремлении вызывать у своих потребителей аддикцию?

В идеале, полнота человеческих отношений в приватной сфере – это любовь, но порнография, представляя нам особым образом подготовленные изображения, из которых вытравлена всякое чувство, уважение и тайна, буквально выжигает все ростки живого в сфере фантазий, приводя их к общему знаменателю тотального глума. В идеале полнота коллективного бытия – это политика, но политография, представляя нам особым образом подготовленные изображения, из которых вытравлены всякое уважение к коллективным интересам, убивает всякую надежду на лучшее будущее и социальную справедливость. Если порнография снимается на ярко освещенных съемочных площадках порностудий, где толпится куча зевак с микрофонами на штангах, лампами, бутылками «Пепси-Колы» и тому подобным, то образы политического процесса, политография, снимаются в тех же условиях полной освещенности и столь же полного глума.

Главное, однако, не внешнее сходство, а цель и внутренняя механика работы машины, выдающей нам образы порнографии и политографии – яркие, увлекательные картинки полового или политического псевдособытия, будь-то жесткий «трах» девицы безликим членом или перекошенная физиономия политика, который что-то громко «заявил», «потребовал» или «совершил».

Содержание и смысл при этом постоянно выпадают, что заставляет некоторых говорить о скверной работе машины; это ошибка – «выпадение» смысла и есть главный смысл ее работы – обеспечение получения прибавочного наслаждения главными действующими лицами, остающимися, как правило, за кадром.

Ленты новостей с их доведенными до краткости мантр сообщениями, в которых главным является указание известного имени и глагол, это такое же средство утоления сенсорного голода, как порноролики, в которых всегда присутствует член (без лица, чтобы каждый мог представить себя на его месте) и женщина, над которой свершается «действо». Разрядка – удовлетворение ли это от полноты полученной информации или сексуальная разрядка женщины – запрещены.

В обоих случаях действует одна и та же логика, один и тот же закон желания: Некто, обладающий властью (членом), совершает акт (трахает или швыряет в электорат слова-мантры), отчего электорат (женщина) получает мазохистское удовольствие, выражая свою преданность (становясь на колени и хватая сперму). Женщине (электорату) получать наслаждение запрещено. Все, что ему (ей) позволено – это стоять на коленях и выражать свою открытость, приниженность, покорность и энтузиазм.

В медийной обработке порнография и политография – сфера разворачивания фантазма о «саде наслаждений». Фантазматическую природу рассмотреть не так просто – для этого нужно уметь найти щели и нестыковки между фантазмом и реальностью. Одна из таких щелей, это отсутствие выбора. Женщина в порнографии никогда не выбирает своего «укротителя», тем более она никогда не отказывает мужчине. Она уже заранее «обработана» и полностью готова к сексуальному употреблению. Так же лишен выбора и избиратель на избирательном участке, самим своим присутствием санкционируя работу политической машинерии, господствующего порядка желания.

В обоих случаях бессодержательность и заунывность изображаемого процесса компенсируется непристойной гиперпредставленностью – будь это репортаж из влагалища, снимаемый при помощи миниатюрной камеры, или репортаж из парламента, где перемещаются самодвижущиеся андроиды. Соприкоснуться с тайной бытия, прикоснуться к великому коллективному действию, придающему человеческому сообществу достоинство и смысл, нам не дается никогда. Ибо это есть главное табу порно- и политографии. Как порнография представляет нам фантазматическую версию отношений полов, так и политография представляет нам политическую фантазматику. В основе образов порно- и политографии – всегда один и тот же неизменный, двоичный код аудиовизуального нечто, в пенящейся пустоте которой одни – всегда нули, а другие – столь же пустые единицы.

Из книги «Непристойные наслаждения». Андрей Маклаков и Игорь Шевченко для «Хвилі»