Архетипы войны: Путин одним махом сделал украинцев очень сильными

Я не буду вас обманывать, что война — это новость для нашей реальности. Войны были и, боюсь, еще долго будут частью того, что принято называть международные отношения. Но определенная ограниченность языка вмещает в этом слове феномены столь различные, что для возможности собрать их вместе требуется определенный навык.

Несмотря на то, что все войны несут насилие — они крайне различны между собой. Различны по масштабу, по преследуемым целям, но более всего с точки зрения тех архетипов, которые они пробуждают в коллективном воображении. Мы ожидаем, что политическое решение о начале войны учитывает тот «отзыв», который возникает у участников по обе стороны конфликта. Соответственно эти ожидания не рациональны, ведь рацио зависит от мировоззрения, а интуитивны и понятны на уровне, что предшествует сознанию.

В феврале 2022 года произошла ошибка, за которую мне, как аналитику, следует извиниться. Я лично не верил в возможность того, что произошло 24 февраля. Не верил, поскольку это решение было наихудшим из всех мыслимых решений, исходя из архетипических установок элит. Решение настолько плохое, что объяснение может быть лишь одно- полный отрыв от реальности российской военно-политической элиты.

До этого можно было не соглашаться с целями, преследуемыми российскими политиками, однако следовало признать определенный успех на пути к этим целям в течении 15 лет: операция 2014 года в Крыму, интервенция в Сирии и, всего месяц назад, в Казахстане. Но 21–24 февраля Путин обнулил все свои достижения и загнал страну в стратегический тупик. Описанием этого итого может послужить знаменитая фраза дипломата Наполеона Тайлерана: «Это больше, чем преступление, это ошибка.»

Мы можем лишь косвенно судить о том, почему было принято решение о прямом и открытом нападении на государство Украина. Но то, что оно было наихудшим видно уже сейчас. Это решение использует и усиливает ВСЕ возможные архетипы войны украинского народа, и он НЕ активирует ни одного из архетипов войны в России, что и ломает психологическую основу режима.

Проясним немного понятие архетипа. Архетип — это универсальные врождённые психические структуры человека, составляющие содержание общечеловеческого «коллективного бессознательного» и спонтанно определяющие человеческое мышление и поведение. Концепция архетипов подразумевает, что поскольку эти психические структуры находятся вне плана сознания человека, их влияние сознанием полностью не фиксируется, поэтому проецируется вовне и сопровождается эмоциями. При этом данный процесс имеет во многом спонтанный характер. Именно «архетипическая матрица» объясняет существование повторяющихся социокультурных моделей и мотивов у разных народов и культур

Начнем с Украины. В этой войне на стороне украинцев оказались все исторические архетипы, которыми подпитывалось коллективное воображение: Отечественная Война, Война Оборонительная, Лихой Казацкий Подход и партизанская война за свой Дом. Что бы в одном конфликте совпали ВСЕ архетипы — так бывает в истории раз в тысячелетия.

Архетип Оборонительной Войны- самый традиционный для христианской западной культуры, который активируется во время нападения внешней силы на политическое сообщество. Христианская культура в целом крайне негативно относится к насилию, но допускает одно исключение — применение силы для защиты тех, кто не может защитить себя сам — дети, женщины, старики: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя» (Ин. 15:13). Соответственно стране христианской культуры всегда проще вести войну, если она носит оборонительный характер.

Архетип Отечественной Войны связан с осознанием народа, подвергшегося нападению, своего объединения в борьбе за правое дело. Этот архетип присутствует на всем постсоветском пространстве, являясь наследием Российской Империи и Советского Союза и, соответственно, войн 1812 года и Великой Отечественной Войны.

Архетип Лихого Казацкого Похода мог бы и не активироваться, но эффективная работа Офиса Президента по нарративам привело к тому, что несмотря на весь драматизм ситуации украинское общество встречает его с вызовом и восторгом! Как в эпизоде из фильма Пропавшая Грамота — «И как мы с ними биться будем? — Да как-нибудь будем!». Суть этого архетипа — предельная субъектность личного выбора, отвага, иногда граничащая с безумием, при полной уверенности, что силы воли достаточно чтобы выиграть в самых безнадежных ситуациях. Пример — козацкий отряд нападающий на турецкую армию в 20 раз больше его.

Про партизанскую войну все понятно по названию. Это главный архетип всех славян со времен ухода от набегов степняков в леса. Общий характер поведения для всего славянского пространства от Польши и Чехии, до Балкан, Украины и России.

Плоды одновременной активации всех архетипов в украинском обществе уже есть: Украина в считанные дни избавилась от пятивекового комплекса жертвы, который был для нее оковами, и обрела субъектность. Это изменение уже никуда не денется, какой бы итог у этой войны ни был! Украинское руководство говорит с ЕС и НАТО не как просящий, а как субъект с достоинством, как равный.

Прежде чем перейти к рассмотрению России я сделаю короткий комментарий по странам ЕС, чтобы подчеркнуть ошибочность решения Путина.

Для Запада самая комфортная, с точки зрения эмоционального отклика, модель войны это «цивилизация против варварства» и «Крестовый поход». Исторически это самые успешные нарративы, в которых Западу очень привычно и комфортно. Именно это является причиной для столь быстрой реакции как введение санкционного режима, такой солидарности с украинским народом и такого неприятия действий России. На уровне психологии реакция Европы на происходящее не могла быть иной. Вызывает лишь удивление, как в Москве этого не предвидели. Теперь о том, почему 24 февраля не произошло активации ни одного из российских архетипов войны.

В военной истории России много примеров военного успеха и героизма. Но нужно сделать определенный акцент — при отсутствии перевеса над соперником этот успех был только в оборонительных войнах. Именно там включались архетипы партизанской войны, войны Отечественной и, главное, Священной. Поэтому такие войны и остались в коллективной памяти.

Успешные наступательные операции Российская армия проводила только в двух случаях. Либо при наличии огромного численного превосходства в живой силе, либо при наличии критического технического превосходства. Среди таких примеров: завоевание Сибири, завоевательные походы в Среднюю Азию, русско-турецкие войны XVIII века.

Ни того, ни другого в этой войне не наблюдается. На текущий момент никакими усилиями пропаганды не удается убедить даже собственное население, что это оборонительная война. Радикального численного перевеса над ВСУ тоже нету. Операцию начали не понимания реального состояния украинского общества и армии. Использовались малые силы, рассчитывая на деморализацию военных и руководства страны после первого авианалета, а после на встречу «освободителей» цветами. Техническое превосходство ВС РФ над армией Украины оказалось, как минимум недостаточным, а то и вовсе отсутствует. Запад успел поставить в страну более эффективное вооружение: беспилотники и противотанковые комплексы.

Промежуточный вывод очень парадоксальный — даже с точки зрения внутренней логики режима, принятое решение вредит глубинным целям самого решения. На чем могла базироваться такая ошибка? Историки еще напишут не один том, посвященный этой проблеме. Но я рискну предложить свою гипотезу.

Российское руководство стало заложником своей собственной системы мышления, которая развивалась и усиливалась на протяжении как минимум 14 лет, начиная с 2008 года. Я предлагаю называть эту систему «матрицей внешней политики». В ней четыре элемента.

Во-первых: «мы — „русский“ народ». Субъект истины, носитель абсолютной правоты, стирающей в человеке самого себя, превращая его в проводник высшей идеи Блага. Это стирает за каждым отдельным человеком ответственность за свои прошлые действия и это коллективное «мы» стирает любую тень своей истории участием в войне. То есть конфликт носит функцию оправдания и искупления. Но для того, чтобы эта функция работала требуются еще три элемента: референтный Иной, фигура Искупительного страдания и сакральная жертва зла.

Фигура референтного Иного выполняет функцию партнера, через диалог с которым подтверждается «наше» право на Истину. В противном случае ощущение себя обременено сомнением в своей правоте, преследуемо призраком собственной вины, и страха ответственности за нее. И только с таким Иным и можно разговаривать, можно вести Диалог. Очевидно, что таким Иным для российского руководства является Запад.

Фигура Искупительного Страдания — это группа, лишенная субъектности, фигура, которую нужно спасти, капитализация чьих страданий и позволяет «нам» говорить на языке правоты. Примерами таких страданий являются такие образы как жертвы Холокоста и потери мирного населения СССР, жертвы взрывов домов Буденовска, Беслана, «миротворцы» в Южной Осетии, «народ» Донбасса, жертвы ИГИЛ в Сирии.

Наконец, ключевой элемент матрицы — «сакральная жертва зла». Примеры такой жертвы зла можно найти уже у Платона. Он проводил принципиальное различие между двумя типами конфликтов: «есть два вида войны: первый вид, который мы все называем междоусобием [stasis], как мы только что сказали, самый тягостный; второй же, как все мы, думаю я, считаем, это война в случае раздора с внешними иноплеменными врагами [polemos]; этот вид гораздо безобиднее первого» (Законы, 629 d).

Внутренняя война — война внутри греческого полиса или между греческими цивилизованными полисами видится Платону страшным бедствием, возникающим когда «бедные и неимущие добиваются доступа к общественным благам, рассчитывая урвать себе оттуда кусок, тогда не быть добру: власть становится чем-то таким, что можно оспаривать, и подобного рода домашняя, внутренняя война [stasis] губит и участвующих в ней, и остальных граждан» (Государство, 521 е). Поэтому чтобы обуздать стихию необходим Закон и особые правила игры между участвующими сторонами: «Раз они эллины, они не станут опустошать Элладу или поджигать там дома; они не согласятся считать в том или ином государстве своими врагами. всех — и мужчин, и женщин, и детей, а будут считать ими лишь немногих — виновников распри. Поэтому у них не появится желания разорять страну и разрушать дома, раз они ничего не имеют против большинства граждан, а распрю они будут продолжать лишь до тех пор, пока те, кто невинно страдает, не заставят ее виновников наконец понести кару» (Государство 471, б). Более того, целью войны между «цивилизованными людьми» должно стать согласие и объединение: «чтобы дружба и мир возникли вследствие примирения, и чтобы все внимание было, таким образом, неизбежно обращено на внешних врагов [polemos]» (Законы, 628 b).

В отношении же варвара не-эллина, никакие законы соблюдать нет необходимости: «наши граждане должны относиться к варварам — так, как теперь относятся друг к другу эллины [то есть жечь, грабить, порабощать]» (Государство 471, б). Таким образом, идеальная международная система состоит по Платону из 3-х элементов: Мы — Полис, Другой — греческие города-государства, похожие на нас, и Исключенный из правила варвар, которого можно безнаказанно притеснять и угнетать. Более того, именно этот варвар и есть гарант внутреннего мира и спокойствия, его страдания — противоядие от внутриполисной гражданской войны.

В рамках российской семантической войны «жертва зла» это и есть «варвары» Платона — те, кого можно «мочить в сортире» и уничтожать без жалости, так как они являются причиной искупительного страдания: Гитлер, Игил, Чеченские боевики, Жидобандеровцы и тд.

В отличие от искупительного страдания, сакральная жертва зла сохраняет за собой субъектность, но при это она находится за пределами «человеческих» правил взаимодействия. С ней не ведется диалога, ей отказано в праве на истину, на историю, на этику — ее можно только уничтожить. Но именно для того, чтобы ее можно было уничтожить ей нужна субъектность, так как без субъектности Зло не может стать причиной искупительного страдания. В идеале это Зло, должно быть уничтожено вместе с референтным иным, который своим сотрудничесвом с «нами» в рамках «мочилова» этого зла выполняет две функции. Во-первых, признает равноценность «нашей» правоты своей системе ценностей. Во-вторых, отказывается от права в будущем предъявить «нам» за нашу тень истории, списывает преступления. Зло сакральной жертвы, совместное истребление этого зла, искупает «нашу» юнгианскую тень.

Система не может существовать без Внешнего, международного контекста. Без признания референтным Иным этой трибунальской правоты, без списания этим референтным Другим темных страниц, преследующих «русский народ» из спектра его истории, последний не может быть субъектом истины. Поэтому и диалог с Внешним, всегда важнее Внутреннего диалога в такой системе, а Внутреннее остается в бараке, под ковром, сокрытым. В него настолько неприятно смотреть, что лучше делать вид, что его нет.

По сути это усложненная модель ресентимента, того, что Ницше назвал «моралью рабов», хотя скорее более верен термин «мораль безсубъектности». Ницше описывал ее так: «мораль рабов всегда нуждается для своего возникновения прежде всего в противостоящем и внешнем мире, нуждается, говоря физиологическим языком, во внешних раздражениях, чтобы вообще действовать, — ее акция в корне является реакцией…». Невозможность проявить свое Я рождает мстительную тень, ресентимент, еще более разрушительный в своем потенциале, чем прямая агрессия.

Сам Ницше в другом месте так и назвал ресентимент «Вытесненная ненависть, месть бессильного», «Человек ресентимента лишен всякой откровенности, наивности, честности и прямоты по отношению к самому себе. Его душа косит, ум его любит укрытия, лазейки и задние двери; все скрытое привлекает его как его мир, его безопасность, его услада; он знает толк в молчании, злопамятстве, ожидании с сиюминутном самоумалении и самоуничижении». И вот на основе этой психологии ресентимента, скрывающего неспособность контакта с собственной тенью и была построена матрица внешней политики — принципиальная модель, на основе которой строится восприятие и описание международных отношений в современной России.

Подчеркну, что в рамках этой модели любой конфликт, в который оказывается вовлечена Россия или ее исторические предшественники обязан описываться по принципиально одной риторической модели: «сила Зла приходит из ниоткуда на какую-то территорию, или угрожает туда придти, где начинают страдать невинные граждане — появляется „Россия”/силы Добра и спасает ситуацию, несмотря на все подковерные интриги Запада“. Именно в таком языке должен описываться сегодня любой конфликт. Но если раньше аналитики полагали, что даже оставаясь внутри этой модели, лица принимающие решения способны понимать что она — инструмент пропаганды, что она не полностью совпадает с реальностью, то теперь очевидно, что за 15 лет Владимир Путин стал воспринимать мир как действительно такой. И принял решение исходя ТОЛЬКО из этой иллюзии, а теперь платит за это цену! Потому что столкновение с реальностью беспощадно.

Семантическая модель рухнула в войне в Украине. На самом деле она не работала уже во время операции в Сирии, но те военные акции были далеко от россиян. Война велась с минимальными потерями, и население обладало роскошью ее игнорировать. С Украиной так не получается.

В то, что Донбасс — жертва, искренне не верит никто в мире, и мало кто даже в России. Российские СМИ не сформировали симпатий к региону за пределами узкой группы пропагандистов, и эта машина больше не заводится. В то, что Украина жертва, которую нужно освобождать, — не верят прежде всего солдаты: жертва не устраивает очередей в военкоматы, чтобы вступить в территориальную оборону.

В то, что Украина — враг, которого надо уничтожить — не верит даже пропаганда. Она не может объявить всю Украину врагом, так как тогда ломается дискурс об освобождении — отсюда столь странное слово Спецоперация. Спецоперации не ведутся всеми боеспособными частями страны. Поэтому применяется язык „денацификации“. Но уже слишком много видеосвидетельств, что освободителей никто не ждет, их кроют матом на родном для них языке люди, которые внешне от них не отличаются — в итоге образ абсолютного зла требующего уничтожения не работает. Что сегодня признают, кстати, и кремлевские спикеры, говоря о том, что Владимир Зеленский — легитимный президент Украины.

Остается фигура Иного — Запада. Именно с Западом пропаганда и разговаривает. Но для танго нужно двое — а теперь Запад перестал отвечать. Буквально две недели назад караваны мировых лидеров летели в Москву — могли бы летать и месяцами, но после 24 февраля полетов больше не будет. Без этих элементов повисает в воздухе ключевой вопрос: „Кто Мы?“, если нет ни жертвы, ни врага. Виднеется только далекое нечто на горизонте и происходит инверсия. Вместо того, чтобы победить Нашу тень — мы вынуждены встречаться с нею лицом к лицу. И первая реакция на это столкновение — ужас. Путин подорвал основу психологического равновесия России, и он не восстановимо! Потому что теперь тень не спрятать. Кто-то принимает ее с ожесточением и гордостью по принципу „Да скифы, да азиаты мы!“ из стихотворения Блока. Но те, кто способен к мышлению ужасается и начинает задаваться неприятными вопросами.

Выхода из этого поля боя не много — дальше только цугцванг: любое следующее решение, принимаемое военными, делает политическую цель войны недостижимой. Ввод в бой всех резервов и задействование всех доступных видов вооружений, может и принесет локальные успехи на Левобережной Украине, но окончательно похоронит надежду на отсылки к архетипу войны-освободителей, так как озлобит последние лояльные к России части Украинского населения. Более того, сама российская армия не подготовлена психологически вести боевые действия карательного характера против столь схожего на себя населения, которое в каждом селе и городе кроет их матом на их родном языке. Это совсем отличная ситуация даже от Чечни, которая с населением в двадцать раз меньше украинского так и не была покорена.

Сейчас каждый день для российского солдата, который он провел в Украине и выжил, — жесткое столкновение с реальностью: психологический стресс, для взаимодействия с которым нет никаких инструментов работы. Солдатам в колоннах не показывают эфиры Киселева, а даже если и показать, то поверить в них все сложнее с каждым днем. Психика рада обманываться, но не на грани жизни и смерти. Империалистическая война — она такая, что смысл объяснить всегда трудно. Особенно человеку, который его не понимает. Умереть за Родину — это понятно. А вот где-то далеко от Родины — тут нужен мотив. И достаточный.

И здесь возвращаюсь к первым тезисам. Вопрос о соответствии войны и стоящего за ней архетипа — ключевой для победы. Каждый новый день забирает у солдата веру в то, что он ведет Священную Войну, а другого ключа к успеху наступательной войны в Российской истории нет.

Война в Украине — это первая война нового типа XXI века. Прежде всего это борьба психологическая, где именно попадание в архетипы определяет успех кампании в большей мере, чем материально-техническое оснащение войск. Именно архетипическая война была проиграна российским руководством в момент, когда был отдан приказ наступать.

Подписывайтесь Павла Щелина в социальных сетях: Telegram | Facebook | YouTube