Перспективы трансплантологии в Украине: отсутствуют

Очень удобно считать граждан мушками-однодневками, не помнящими уже через несколько месяцев, а то и дней, что там было обещано и о чем звучали победные фанфары. Настолько удобно, что эта тенденция всячески закрепляется и поддерживается новыми скандалами, новостями и «достижениями», в крайнем случае — планами будущих достижений. В такой ситуации не лишним бывает посмотреть на результаты или скорость внедрения того, принятию чего лишь недавно радовались.

В июне был подписан и опубликован проголосованный ВР еще в мае Закон 2386-1 «О внесении изменений в некоторые законодательные акты Украины относительно охраны здоровья и трансплантации органов и других анатомических материалов человеку». Что-то они там знали, раз так тянули с его подписанием. Не смотря на сдержанную критику Закон был воспринят в основном позитивно и должен был способствовать как развитию отечественной трансплантологии, так и развитию цивилизованного отношения к ней в обществе. Так?

Проходит около полугода, и вот уже здесь и там пестрят заголовки: ааа!  у Верховной Рады так и не дошли руки отсрочить вступление Закона в силу… и поэтому с 1-го января 2019 года трансплантация в Украине останавливается.

Внезапно. Вот еще летом все радовались и пиарились на очередном «прогрессивном» (и с немалыми трудностями принятом) достижении, а теперь вдруг оказывается, что и достижение — никакое не достижение, и прогрессивность его сомнительна, и вообще, если его срочно не приостановить, то все рухнет. Причем рухнет и то, чего и так не было, и то, что хоть как-то работало. Впрочем, как обычно.

За полгода МОЗ и Кабмин не сделали ничего. Нет ни положения о новоизобретенном центральном органе исполнительной власти, которому новым законом вменяется формировать и реализовывать (!) государственную политику в сфере, связанной с трансплантацией, ни положения о единой информационной системе трансплантации. Не разработаны профессиональные стандарты для трансплант-координаторов, не ясно как и где их будут готовить и кто и сколько будет платить им за их работу (а тем временем с 1-го января только трансплант-координаторы могут заниматься вопросами, связанными с забором органов и анатомических материалов, в том числе вносить информацию в реестр доноров и в реестр реципиентов). Не утверждены условия изъятия и перечень анатомических материалов, разрешенных к изъятию у живого донора. Не приняты порядок и формы для письменного согласия живого донора на изъятие у него анатомических материалов. Не выполнение требований Закона (всех выше перечисленных по отдельности) влечет за собой уголовную ответственность.

Да, буквально в последних числах декабря МОЗ все-таки успевает состряпать что-то одно (!) из приведенного выше списка, порядок предоставления согласия. Вопросов к нему много, но дело даже не в этом: это только один из подзаконных актов, которые нужно переписать и утвердить в связи с отменой закона 1999 года и принятием нового. А с работой над нормативными документами у деятелей из МОЗ дежурно не складывается. Даже не знаю, о чем и чем думал Александр Линчевский, когда настаивал на имплементации закона с 1-ого января 2019 года.

Уже раздаются «оптимистические» прогнозы, мол, все равно будут делать, втихаря — в связи с чем у меня есть вопрос: а, собственно, зачем? Зачем высококвалифицированному хирургу, который трансплантацией занимается в лучшем случае от пары раз до десятка (это очень оптимистично, очень) раз в год, а в остальное время имеет стабильный поток пациентов (и гонораров) подставляться и рисковать? Тем более имея перед глазами пример Тодурова и понимая, что все его действия не остаются без внимания и что любая ситуация может оказаться в том числе провокацией.

Говорите, значит, будут оперировать подпольно, чуть ли не на кухнях?.. И снова спрошу: а зачем? Это кроме того что такие операции нередко действительно требуют и оборудования, и соответствующей квалификации хирургической бригады. Хирург в любом случае получает гонорар за оперативную деятельность, у высококвалифицированного хирурга нет проблем с количеством желающих прооперироваться, ему все равно будут среди этих операций пересадки, или нет. Не будет — меньше головной боли. Кстати, а вы вообще много знаете случаев, чтобы кому-то где-то подпольно что-то вырезали или что-то пересадили? Нет? Ну, может, слухи какие-то устные?.. Тоже нет? Ах, желтая пресса… Зато полно сообщений о сборе средств на лечение за рубежом, в том числе на трансплантацию.

Но в этой ситуации даже нет особых вопросов к МОЗ. Ну что с них, болезных, и систематически не понимающих ни буквы, ни духа, ни последствий собственных решений и постановлений можно взять? Ну всем же еще летом было ясно, что никаких подзаконных актов, никакой электронной базы реестров доноров МОЗ сделать в отпущенные сроки не сможет. А скорее всего — даже не начнет, да. Так откуда тогда вся эта радость и пиар медицинского и политического истеблишмента на принятии закона о трансплантации?

Право, стоило подождать полгода, чтобы иметь возможность задать эти вопросы.

Мало того что отныне материал для пересадки может быть получен только при условии, если человек заранее (при жизни) дал на это согласие, так это еще и должно быть зафиксировано и внесено в некий Единый реестр доноров и реципиентов.

А кроме этого Закон отдельно оговаривает, кто не может быть донором, тем самым невольно подтверждая мнение граждан, что донорство есть нечто потенциально опасное, от чего их нужно защищать.

Это, конечно, очень укладывается в общую линию МОЗ о вредителях в белых халатах, равно как и позволяет пропиариться на принятии подобного закона всем без исключения за него проголосовавшим: люди жаждут прежде всего быть защищенными от угрозы со стороны мифических «черных трансплантологов». О том, что пересадка, не дай Бог, может понадобиться тебе самому или кому-то из близких, никто, как правило, не думает.

Конечно, все это никак не способствует росту количества произведенных в стране пересадок. Но радующиеся тому, что их «защитили», этого и хотели, не так ли?

Да, с момента начала действия положений Закона — а это 1-е января 2019 года, напомню — трансплантация действительно будет поставлена на паузу. Истерические крики про «не допустим» и «надо срочно что-то делать» (что? выдачей подзаконных актов или договорняками с правоохранительными органами пытаться отменить обещанную новым законом уголовную ответственность за малейшее нарушение любого из его положений?) ничем не помогут. Можно порассуждать о том, сделано это намерено или благодаря некомпетентности, с целью «совершенствования процесса» — или для переподчинения себе «потоков» (специалистов, заказчиков, заново создаваемых структур и выделенных под это средств), вплоть до получения откатов от западных клиник, куда теперь вынуждены будут направляться пациенты, не могущие получить помощь здесь. За истекшие полгода разве что курирующий пилотный проект по развитию трансплантации Александр Линчевский заменен на Романа Илыка. Да средства, изначально выделенные на пилотный проект по развитию трансплантации, перенаправлены на покупку программного обеспечения для создания реестров доноров. Впрочем, тендер провален, так что и этого тоже нет. Неплохой промежуточный результат — на фоне декларируемого намерения «поднять археологию трансплантацию на щит» и за счет этого перестать тратить деньги на лечение украинцев за рубежом.

Осенью звучали заявления что «уже розроблено технічне завдання на єдину державну інформаційну систему трансплантації» (Ульяна Супрун). Мы рады узнать, что в отличие от системы eHealth, техническое задание к которой так и не нашли, в данном случае МОЗ делает выводы из своих прошлых ошибок. Однако вокруг защиты персональных данных, собираемых той же eHealth, продолжают возникать вопросы. Где хранится собираемая база данных, кто оплачивает аренду серверов или строительство новых? Планируется ли под это финансирование хотя бы на следующий год (особенно с учетом того, что на 2019 год на финансирование здравоохранения запланировано 50% от потребности)? Кто несет ответственность за хранение информации? (Напомню, информация о персональных данных граждан Украины не может храниться за пределами Украины.)

Ровно точно такие же вопросы возникают и по поводу создания базы данных всех давших согласие на посмертное донорство.

Кстати, кто там желал прежде всего быть защищенным от деятельности мифических «черных трансплантологов» (как будто последние нелегально орудуют чуть ли не в каждом сарае)? Даже планы по созданию такого реестра работают не на пользу снижения общественных страхов, а уж риск утечки подобной информации их еще и умножает.

Итак, трупному донорству, не смотря на далеко идущие планы и победные реляции МОЗ, остается ждать лучших времен — пока появятся трансплант-координаторы, пока созданное уже для разнообразия ТЗ превратится собственно в Реестры доноров и реципиентов, пока будет развернута информационная кампания по пропаганде согласия на посмертное донорство… и т. д. Прагматичный прогноз — все это заработает примерно никогда. Зато можно будет годами развивать бурную деятельность и проводить информационные кампании и мастер-классы по популяризации донорства.

Но, может быть, с трансплантацией от живого донора все не настолько печально?

Увы. Почему-то оба вида трансплантации регламентируются у нас одним законом (новым), вместо отдельных, как это зачастую принято в мировой практике, и базируются на одних и тех же принципах. Кстати, в обоих случаях донорство должно быть добровольно, анонимно и бесплатно (разве что для доноров костного мозга предусмотрена «компенсация затрат» — нигде, впрочем, не оговорены механизмы такой компенсации). Каким образом можно соблюсти анонимность в случае родственного донорства? И если этическая составляющая продажи своего органа, той же почки, действительно очень сомнительна, то донорство восполняемых тканей — компонентов крови или гемопоэтических клеток — вполне может происходить на коммерческой основе. В противном случае — откуда возьмется база данных потенциальных доноров, достаточно большая чтобы система заработала?

Почему всеми этими вопросами не задались наши законотворцы, прежде чем вносить такой закон в Раду, голосовать его и с помпой потом радоваться его принятию? Им было не понятно, что в таком виде все это работать не будет и, более того, остановит и немногие имеющиеся пересадки? Они в этом не компетентны? Очень может быть. Но именно для этого и существуют эксперты, которых, может быть, нужно было для разнообразия послушать? Ах, слушали?.. Так, значит, не тех.

Когда наши законотворцы и привлеченные ими эксперты начнут отвечать за то, что очередной принятый ими закон намертво останавливает любое движение в регулируемой им сфере и требует — ха-ха! — как не отмены (что, к сожалению, практически никогда не бывает), так приостановления до лучших времен? Лучше — многократного приостановления, можно прямо это сделать традицией, в духе Моратория на продажу земли. Мы все такие прогрессивные, и очень хотим, и когда-нибудь будем… но не сейчас. А вы там держитесь (с).

Законодатели опять проявляют трогательную заботу о гражданах — не спрашивая, впрочем, нуждаются ли граждане именно в таком проявлении заботы. Опять нас изо всех сил защищают от скупки органов у доведенного до нищеты населения, оставляя без ответа почему и кто довел население до таких крайностей, и что делать тем, для кого трансплантация — единственный способ выжить.

Не может не вызывать удивления складывание в один котел с одинаковыми правилами донорства посмертного, донорства от живых доноров, и донорства восполняемых тканей. В случае трансплантации восполняемых тканей, костного мозга, например, не нужно ждать какого-то невероятного стечения обстоятельств и чьей-то внезапной или неминуемой смерти, не нужно диагностировать смерть головного мозга — донор после процедуры восстанавливается и продолжает жить дальше. И именно поэтому у нуждающихся в пересадке костного мозга могут и есть все шансы на жизнь: все, что нужно — это найти подходящего донора (если не подходят родственники). А чтобы это стало возможным и нужна достаточно большая база потенциальных доноров. Да, и в этом случае нужна просветительская работа и популяризация донорства. Но в любом случае все упирается в необходимость провести типирование тысяч и тысяч людей, потому сначала идет поиск подходящего донора.

Ровно настолько, насколько звучит нереально (и даже потенциально опасно) идея создания реестра согласившихся на трупное донорство, настолько же невозможно решить проблему трансплантации восполняемых тканей — в том числе костного мозга — без создания базы данных потенциальных доноров. Но почему в таком случае МОЗ озабочен созданием одного реестра — и при этом молчит о другом?

Рискну предположить, что все упирается в финансирование и измеряемость результатов. В случае с реестром потенциальных доноров костного мозга принципиальна не просто фиксация потенциального согласия — такой реестр бесполезен, если счет доноров в нем не идет на тысячи и при этом если всем им не проведено тестирование на генетическую совместимость. Цена одного такого типирования — 50-100 евро за процедуру.

Рискну предположить, что цена вопроса такого массового типирования явно больше чем просто бюджет на создание некоей электронной базы данных вместе с бюджетом пиар-кампании по популяризации донорства. И это — прежде всего это! — и есть цена вопроса запуска в Украине трансплантации костного мозга от неродственного донора и отказа от лечения украинцев за рубежом (и это только в сфере онкогематологии). По этому пути в свое время пошла Беларусь: типирование большого количества потенциальных доноров (например, всех доноров крови) — создание своей базы данных живых доноров — создание центров по трансплантации костного мозга.

У нас же центры по трансплантации как раз создавать планируют, вот только будет ли эффективность их деятельности измеряться количеством выполненных пересадок? Или это опять станет еще одним выгодным способом распилить бюджетные средства без всякого осязаемого результата для пациентов?

Процитирую интервью с Романом Илыком, заместителем и. о. министра здравоохранения, в котором он, во-первых, уверяет что с первого января все как работало, так и будет работать дальше (видимо, понадеявшись, что ВР успеет принять отсрочку), а во-вторых, рассказывает о том, куда пошли средства, выделенные на развитие трансплантации в 2018 году: «Бюджет 2018 року на трансплантацію Міністерство розподілило між першочерговими потребами для забезпечення розвитку трансплантації — на розробку Єдиної державної інформаційної системи трансплантації, придбання програмного забезпечення, що дасть можливість доступу до міжнародної бази донорів кісткового мозку, а також на придбання обладнання для запуску трансплантації у закладах, визначених флагманами у розвитку трансплантації на національному рівні».

Надо так понимать, что средства, выделенные на пилотный проект по трансплантации почки (112 млн грн) также в конечном итоге пошли на указанные выше статьи расходов — то есть не на реальные пересадки почек реальным людям, а на приобретение программного обеспечения (и тендер был провален, еще раз) и на закупку оборудования для «флагманов» (а между тем закупка оборудования еще не означает что его будут использовать для собственно трансплантаций. Как, если с 1-го января это незаконно без несуществующих пока трансплант-координаторов, реестров и собственно доноров?).

Также примечательно в этом интервью планы по назначению некоторых крупных больниц центрами по забору органов (вы в принципе представляете как это будет воспринято нашим перепуганным населением и сколько инсинуаций вокруг этого возникнет? Кстати, «гениальная» идея ставить в паспорте отметку о согласии/несогласии на донорство — из этой же оперы) и открыто озвученное намерение переложить финансирование закупки оборудования, необходимого для диагностики смерти мозга, на плечи местных властей (прописав это оборудование в лицензионных условиях): «Міністерством вже розроблено проект Наказу, яким затверджено табелі матеріально–технічного оснащення для відповідних закладів охорони здоров’я, які є базами вилучення. Цим наказом передбачається власне мінімум необхідного обладнання, яке обов’язково має бути в таких лікарнях, в тому числі обладнання для констатації смерті головного мозку. Зазначу, що це обладнання не є надто дорогим. Трохи більше мільйона гривень. За умов нових методів господарювання в умовах децентралізації це не критично важливі кошти для області. У місцевої влади ще є можливість внести корективи в регіональні бюджети і передбачити закупівлю цього обладнання на наступний рік для медзакладів, що визначені центрами для забору анатомічних матеріалів для трансплантації».

Кроме этого планируется создать (давайте сразу — построить, это дороже, больше времени займет и больше денег удастся украсть) сеть региональных медицинских центров по трансплантации костного мозга. Ульяна Супрун: «Допоки в Україні не буде створено центрів трансплантації, ми продовжимо витрачати кошти на лікування за кордоном».

Фоном для этих прекрасных планов является борьба с финансированием стен, ага. Когнитивные диссонансы такие диссонансы, Л — логика. Но это финансирование старых стен — зло, новые стены и строить, и финансировать очень даже можно. (Кстати, а что там с планами построить 310 современных сельских врачебных амбулаторий, с широкополосным интернетом в придачу? Под это тоже принят специальный закон, под номером 2206, про развитие первичной медицинской помощи в сельской местности. Их строительство должно осуществляться за счет субвенции гос. Бюджета на развитие сельской медицины в размере 1 млрд гривен. Уже начали строить? Зима на дворе, снег лежит. Выделенные средства «превратились в тыкву» по правилам нашего бюджетного процесса.)

Также фоном является ситуация в ОХМАТДЕТ, где единственное в стране отделение детской онкогематологии, производившее пересадки костного мозга, осталось без кадров.

Даже если вы уже впечатлены цинизмом работников МОЗ, вот цитата из недавнего заявления Илыка: «До тих, хто посипає собі зараз голову попелом і кричить що все пропало, а таких зараз буде чим раз більше, звертаюсь особисто — все буде ДОБРЕ. Було б ще ДОБРЕ, коли законотворці ухвалюючи Закон, влітку цього року, передбачили на його імплементацію хоча б якісь бюджетні кошти. А не одні директиви, норми та декларації… І звісно, було б ДОБРЕ, коли б законотворці розуміли, що такі серйозні речі не робляться за 6 місяців, чи навіть за один рік. Про це трішки детальніше:

Перше: Для успішної трансплантації потрібно велику кількість добре підготовлених фахівців, в т.ч за новою професією трансплант-координатор, без чого пазли не складаються. Це, окрема програма їх навчання, перелік закладів з матеріально-технічним оснащенням, де їх готують, ті хто їх вчить — викладачі, а ще — ретельний відбір людей за новою професією, їх постійна ротація, тому що робота важка, в першу чергу психологічно і належно не вмотивована. На це нагадаю, коштів в держбюджеті також забули передбачити.

Друге: Потрібні нові технології, багато сучасного мед обладнання, без якого це апріорі зробити неможливо. Навіть не завжди надто дорогого, але без якого, наприклад, неможливо діагностувати смерть головного мозку, щоб далі підтримувати життєдіяльність організму, до вилучення органу, який планують трансплантувати. Про це також забули в держбюджеті.

Третє: Ще потрібно систематизувати електронні дані всіх, хто потребує трансплантацію і хто є потенційним донором, фахівців хто її робить і де, в яких закладах її здійснюють та ще багато іншого, що міститься в новій, масштабній Програмі: Єдина державна інформаційна система трансплантації, що об’єднує загалом дев’ять(!) різних реєстрів, в т.ч тих, про які згадував. Яку потрібно купити або розробити. Як? Коли ж знову коштів на це не було передбачено Законом…»

Никоим образом не снимая с законодателей ответственность за разработку и принятие вредного, популистского, не сбалансированного, идущего вразрез с лучшей мировой практикой закона, нельзя не отметить, во-первых, попытку МОЗ снять с себя ответственность за проваленную работу над нормативными документами и, во-вторых, в высшей степени циничное перекладывание ответственности на законодателей за отсутствие финансирования.

Именно МОЗ и его деятели последовательно стоят на позициях, что денег на медицину из бюджета выделяется достаточно. И именно поэтому их таких туда поставили и до сих пор держат. И каждый лишний миллион гривен в буквальном смысле выбивается, вырывается из глотки Минфина представителями Парламентского Комитета по здравоохранению. И вот теперь они говорят, что ничего не заработает потому что парламентарии… не выделили под это денег!

Простите, но это тоже — работа министерства и его чиновников. Посчитать сколько средств понадобится на внедрение всех новаций закона. Согласовать с Минфином возможности и график выделения этих средств. Представить его на утверждение в Раду. Посчитать сроки, которые потребуются на все-все-все. Добиться того чтобы эти реалистичные сроки были внесены в законопроект в виде поправок. Объяснить парламентариям почему эти поправки нужны и почему без них ничего не получится. Работать! Работать в команде — али деятели МОЗ появились там не при содействии Президента, али их не поддерживает Премьер, али парламентскому большинству на это наплевать (а ставленникам Президента и Премьера наплевать на то, как теперь выглядит парламентское большинство, которое они постоянно подставляют, простите, своими действиями)? Работать, а не кричать теперь, что нам спустили сверху закон, который невозможно выполнить.

Но вернемся к проблемам отечественной трансплантологии. Попытки ее оживить предпринимаются уже второй десяток лет и всеми составами чиновников Министерства Здравоохранения. Объявляются очередные пилотные или специальные проекты, под них даже выделяются средства из бюджета, которые затем успешно распределяются между реорганизацией реорганизации, оплатой труда реформаторов и закупкой оборудования в немногие «профильные» институты.

А между тем трансплантаций в Украине как было критически мало по сравнению с потребностью, так и остается не смотря на все «усилия». Так, по данным все того же Романа Илыка, «протягом 2018 року здійснено 89 трансплантацій нирки від родинного донора і 6 від неродинного (померлої особи). Також проведено 9 трансплантацій печінки від родинного донора. Понад 60 аутологічних трансплантацій кісткового мозку (пересадка людині власного анатомічного матеріалу) у Київському міському центрі трансплантації. У національній дитячій спеціалізованій лікарні «ОХМАТДИТ» проведено 12 алогенних трансплантацій (від родинного донора), 1 аутологічна та 4 гапла-трансплантації (від одного з батьків)».

Еще раз: всего шесть трансплантаций от посмертного донора за весь 2018 год и всего 89 трансплантаций почки от родственного донора, все остальное – трансплантации восстановимых материалов, но и их очень и очень мало. А благодаря новому закону с 1-го января 2019 года не будет и этого, да.

Обязательным к выполнению пунктом для развития отечественной трансплантологии является база данных нуждающихся в трансплантации. Лист ожидания. Составляется он узкими специалистами — гематологами, нефрологами, кардиологами и т. д. В случае необходимости трупного донорства важно, чтобы такой лист ожидания был мультидисциплинарным — для того чтобы один донор смог дать жизнь не одному, а нескольким людям и для того чтобы можно было быстро организовать всю необходимую логистику.

А есть ли возможность сэкономить? Есть. По крайней мере еще несколько лет назад речь шла о том, что можно не создавать свою отдельную очень большую базу доноров костного мозга, а можно войти в единую Европейскую базу данных. Однако чиновники МОЗ до недавнего времени (стоит вспомнить то же интервью с Романом Илыком) предпочитали об этом умалчивать, как и о затратах на типирование тысяч потенциальных доноров, рассказывая небылицы про то, что трансплантация костного мозга от неродственного донора в Украине не выполняется… потому что это какая-то очень сложная процедура и украинские врачи, видите ли, выполнять ее не умеют. И нужно привозить сюда европейских специалистов и проводить мастер-классы, ага.

(А между тем трансплантация костного мозга — это вообще не операция. Это просто внутривенная инфузия, процедуры трансплантации от неродственного донора и от родственного не отличаются ничем. Просто доноров у нас нет и ничего не делается для того чтобы они появились.)

Но проще же рассказывать о неправильном менталитете украинцев, о неготовности к жертвенности, о страхах и предрассудках, чем честно говорить о том, что на все это нужны не только законы и пиар, но и деньги. Много денег, да. Потому что высокотехнологичная медицина — это дорогое удовольствие.

Кроме уже упомянутого создания узкими специалистами Листов ожидания, нужно чтобы люди из них имели шансы дожить до своей операции. То есть нуждающиеся в гемодиализе или кислородной поддержке — должны их получить. А для этого они в том числе должны вовремя получить диагноз, и врач не должен испытывать давление, выставляя показания к трансплантации.

Поэтому если кто-то обещает, что развивая трансплантологию можно будет сэкономить, например, закрыв отделения гемодиализа — он ошибается. Или лжет.

Вторым (если не первым по значимости) краеугольным камнем посмертного донорства являются собственно доноры. И нет, основной вопрос здесь вовсе не в том согласился ли потенциальный донор на донорство заранее или трансплант-координатор (или тот, кто выполняет его обязанности) вынужден вести очень непростой разговор с родственниками.

Каким образом ставится вопрос о том, что человек может стать посмертно источником органов для трансплантации? Судя по многочисленным страшилкам и историям в желтой прессе про то как «тела погибших потрошат прямо на полях» (и послушные народным страхам и тоже, видимо, начитавшиеся желтых изданий законодатели отдельно прописывают норму о том, что участник боевых действий не может быть донором), этот вопрос табуирован, его просто-напросто избегают поднимать и обсуждать. А тем временем, вопреки самому названию «трупное донорство» орган не может быть изъят у умершего не понятно когда (за исключением очень небольшого перечня материалов, в основном, это кости) и независимо от условий. Орган не может быть изъят и «помещен на хранение». Его изымают у еще живого тела с умершим мозгом и есть буквально считанные часы чтобы его доставить (соблюдая все необходимые условия) в уже развернутую операционную с подготовленным к операции реципиентом и хирургической бригадой.

То есть самое главное решение — рассматривать ли человека, все лечебные мероприятия по отношению к которому оказались безуспешными и дальнейшие действия сводятся к поддержанию жизни тела при умершем мозге — принимается не где-то «в полях». Оно принимается в отделении реанимации и человек, пострадавший или тяжело больной, еще должен в эту реанимацию вовремя попасть, а там его должны суметь если не спасти (помним, что вопрос о донорстве ставится тогда, когда это невозможно), то хотя бы поддерживать жизнедеятельность внутренних органов. С диагностики смерти мозга начинается цепочка действий, могущая закончиться спасением чьей-то жизни. И диагностикой смерти мозга должен заниматься врач анестезиолог-реаниматолог. Тот самый, которому наш доблестный МОЗ в исполнение принятого Закона теперь еще и пытается вменить обязанности трансплант-координатора (то ли навсегда, то ли пока собственно трансплант-координаторов не подготовят).

Само по себе такое решение — нарушение принятых во всем мире этических принципов диагностики смерти мозга. Напомню, их существует три:

• единый подход: критерии диагностики смерти мозга не зависят от того может ли быть умирающий донором или нет;
• коллегиальность: смерть мозга диагностируют минимум три врача, и в этот перечень не могут входить трансплантолог или трансплант-координатор (более того: трансплант-координатор появляется только после диагностики смерти мозга, не раньше, а хирург-трансплантолог в принципе никак не должен пересекаться с принимающими решение);
• организационная и финансовая независимость бригад, участвующих в цепочке трансплантации. Этих бригад тоже три: одна констатирует смерть мозга, вторая — производит забор органа, третья — осуществляет собственно пересадку. Они должны действовать независимо друг от друга, никак не влиять и не поощрять работу друг друга, а трансплант-координатор — это тот, кто и обеспечивает их взаимодействие. То есть по сути это четвертый независимый актор.

У нас мало того что эти принципы никак не нашли отображение в новом Законе — превращая в фейк всю борьбу в возможными злоупотреблениями, так теперь еще и анестезиологам-реаниматологам (то есть тем, кто ответственен за диагностику смерти мозга) пытаются навязать обязанности трансплант-координаторов. Рискну предположить, что им тоже даром не нужны обвинения в злоупотреблениях и расследования, и так работы хватает, поэтому они будут всячески саботировать и новые обязанности, и попытки навязать себе эту роль.

К этому следует добавить, что в наших реанимациях практически повсеместно отсутствует аппаратура, позволяющая диагностировать смерть мозга.  Впрочем, вы уже слышали каким образом МОЗ собирается решать эту проблему.

Выводы? Диагноз смерти мозга в наших реанимациях будет ставиться чуть меньше чем никогда. И трансплантологи своих органов для пересадок так и не увидят — причем независимо от того насколько и как скоро наполнится реестр давших согласие на донорство.

А как же хирурги, спросите вы? Ведь донорство же невозможно без врачей, способных аккуратно изъять орган и пересадить его другому человеку, воссоздав все сосудистые и нервные соединения? Да, я сознательно на протяжении всей статьи выношу за скобки мастерство хирургов и вообще никак их не упоминаю. Потому что считаю факт наличия у нас в Украине специалистов хирургического профиля высочайшего класса, способных и умеющих проводить такие операции — доказанным и не нуждающимся в дополнительной поддержке. Они просто есть и да, их стоит беречь и делать все возможное, чтобы высококвалифицированные хирурги как минимум считали возможным продолжать оперировать в Украине.

Но им некого будет оперировать, у них не будет возможности осуществлять трансплантации без обеспечения всей логистической цепочки: без диагностики состояний, требующих трансплантации, без поддержания жизни, пока такой человек ждет своего шанса, без достаточного количества снабженных всем необходимым оборудованием реанимационных отделений, без этически безупречной диагностики смерти мозга. Самый высококлассный хирург в самой лучшей операционной останется не у дел, если ему, с одной стороны, не привезут изъятый у донора орган, а с другой — не положат на стол дождавшегося своей операции реципиента.

Трансплантология не даром считается вершиной развития медицины в стране: требуя не просто мастерства считанного количества гениальных хирургов, а слаженной и сложной работы всей системы здравоохранения. Требуя наличия высокоразвитой медицины как таковой.

И денег, конечно — куда же без них.

(Частично материал статьи был ранее опубликован на сайте Фокус)

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, на канал «Хвилі» в Youtube, страницу «Хвилі» в Facebook.