Потребительское общество, «социальное государство» и «маятник» общественного сознания

Количество экскурсантов,  агрессивно воспринимающих   тему героизма  Советского народа, необходимости жертв и лишений   для спасения и возрождения страны, буквально за  2 года  выросло в  десятки (!) раз.  Дело доходило до того,  что  целые экскурсионные группы демонстративно выходили из зала,  увидев изображение Сталина на  пробитом  пулей документе, или на  странице газеты «Правда».  Бесполезны были все попытки  объяснить этим людям, что перед ними всего лишь экспонаты той эпохи, что нельзя бороться с «пережитками сталинизма» «сталинскими» методами.

Подобное «помрачение рассудка» захлестнуло и часть моих коллег. Хорошо помню, как один из них в частном споре, кричал мне в лицо:  «Все ваши идеологические  клише и экономические  достижения СССР – сплошная туфта. В США безработный получает  в 10 раз больше, чем я, работая! Так  лучше я буду безработным!»  И он стал безработным, этот горячий сторонник  демократии, рыночных реформ, Ельцина, Травкина и  Гайдара.  Только безработным украинским…

Несколько лет спустя  я встретил его, озлобленного, поникшего, потерявшего квартиру, в результате какой — то рыночной аферы. А как с его политическими симпатиями?

Удивительное дело! Он уже не выступал за «демократию и рынок», за «европейский выбор».  Как и раньше, он ненавидел марксизм, но в качестве  альтернативы  ратовал  не за демократию, а за «сильную руку». Главным источником его бед  стал уже не  «советский партбюрократ», а  «международный сионист». Первым средством для спасения он считал уже не вступление СССР в «Свободный мир», а передачу  Крыма – России. Оставаясь горячим сторонником «Путина и Жириновского», естественным  продолжателем их дела  в Украине он воспринимал  Януковича.  Честно говоря, мне неизвестна его  «политическая эволюция» сегодня, после либеральных реформ своего  последнего кумира. Да это и не важно.

Попробуем найти социально-экономические причины  подобной эволюции взглядов миллионов людей.

Для начала, ответим на  «побочный вопрос»:  в чем секрет устойчивости мифа об исключительной роли «внешних сил»  в развале Советского Союза?

Возможно, причина в социально-психологическом «табу», наложенном значительной частью населения на трезвое осознание собственной негативной роли в переходе общества к либеральной модели развития.      Рядовой обыватель стремится переложить груз основной  ответственности за гибель страны и спокойной жизни со своих плеч на «предателей», спецслужы (которые, конечно, сыграли свою — второстепенную роль), «жидомасонов» и т.п.

Но подобный обыватель и подобные социально-психологические механизмы в массовом масштабе в СССР не могли сформироваться случаянно.

Автор  исходит из  предположения, что, при всех отличиях Советского строя от Западноевропейского, у них были сходные типы взаимоотношений между правящей элитой и трудящимися. Данное сходство косвенно является доказательством правоты тех, кто считает что в СССР  мы, к сожалению, так и не доросли  до  социализма (по крайней мере,  в марксистско-ленинском его  понимании).

У упомянутых элит была сходная реакция и на предоставляющуюся возможность временно «откупиться» от трудящихся созданием «социального государства».

Между нашим и Европейским «социальным государством» есть не только сходства, но и различия. Сначала об общем.

Первое: обе модели старательно затушевывали классовое содержание государств, наличие в них серьезных классовых противоречий. Советская элита одно время делала это даже более успешно, используя концепции «Общенародного государства», «Полного и окончательного построения социализма», «Развитого социализма».

Второе: обе модели начали формироваться почти одновременно — в конце 50-х- начале 60-х годов,(на Западе- чуть раньше).

Третье: главным средством внедрения этих моделей стало гипертрофированное культивирование духа потребительства, превращение человека в существо, управляемое с помощью суррогатных систем ценностей (Маркузе «Одномерный человек»).

Четвертое: такой кардинальный поворот в методах подавления борьбы трудящихся был возможен только на основе громадного роста общественного богатства, достигнутого благодаря НТР.

Пятое: практическое осуществление этой модели стало возможным только при опережающем потреблении ресурсов (рабочей силы, сырья) в одних регионах за счет других.

{advert=4}

И вот тут начинаются различия между «Псевдосоциалистической» и Западной реализацией модели потребительского общества и «социального государства».

Первое отличие: Запад получал ресурсы главным образом за пределами своего региона. Это и составляло суть политики неоколониализма. СССР подпитывался сырьевыми ресурсами со своей территории.

Второе: Попытки советской элиты обеспечить «социальное партнёрство» основывались на меньшем экономическом базисе. Мы просто были беднее, и поэтому наши попытки казаться лучше выглядели более убого. Они приводили к медленному накоплению психологического дискомфорта, который частично снимался политическим цинизмом, анекдотами, двойной моралью.

Третье: В Европе меньшим был контраст между реальностью и обещаниями власти. Производственная активность рабочих Запада всё же подстёгивалась суровыми законами рынка. Наши рабочие и крестьяне искусственно поддерживались в состоянии социального инфантилизма и иждивенчества.

Четвёртое: Запад использовал период «социального государства» для перехода на постиндустриальные технологии. Европейская элита включила хозяйство СССР в свою экономическую систему, ослабляя свои кризисы за счёт «Восточного блока». СССР, благодаря своей модели потребительского «социального государства» задавил все попытки перехода к новым технологиям. То, что произошло в 1991 г. было только логическим оформлением процессов, начатых гораздо раньше.

Однако, развал СССР и его союзников не смог бы произойти так органично, если бы этого хотели только власти и экономическая верхушка Европы, СССР, США. Для этого нужно было громадное желание значительной части советских трудящихся. И тут мы переходим к самому существенному отличию между потребительскими обществами СССР и Запада. Создание западной модели «социального государства», было стратегической уступкой, ответом на самую жесткую борьбу пролетариата и его союзников с капитализмом.

В СССР ситуация развивалась по-другому. Массовое сопротивление советских трудящихся усилению эксплуатации в 30-50-е годы было невозможно по ряду очевидных причин. И дело не только в сталинских репрессиях, идеологической обработке, необходимости сплочения для борьбы с фашизмом. Сыграла свою роль та самая адекватность пролетариата, коллективно и не всегда сознательно проявляющаяся как некие стереотипы поведения, устоявшиеся системы ценностей. Объективно классовые интересы нарождающейся в государственной форме буржуазии и пролетариата совпадали на всей стадии ускоренной модернизации экономики Советского Союза, т. е. до середины 50-х годов.

{advert=6}

Какую бы роль ни сыграл в истории СССР личностный фактор, случайные обстоятельства, закономерным является совпадение факта окончательного формирования современной индустриальной базы Советского Союза и отказ партийно-хозяйственной элиты от «сталинских» методов управления. Интересы пролетариата и вызревшей из бюрократии советской буржуазии начали стремительно расходиться. Узкая политическая  верхушка партии и полицейского аппарата уже не могли контролировать ситуацию. Понадобился 20-й съезд партии и «демократизация» – т.е. выход к управлению государством широких слоев  хозяйственников и номенклатуры.

С этого момента   антагонизм между трудящимися и  партийно хозяйственной номенклатурой неизбежно должен был приобрести открыто классовый характер. Свидетельство тому — события в Новочеркасске.

Продлить «status quo» помогла только социальная демагогия и «сырьевые доллары»,  поток которых стал нарастать со второй половины 60-х годов. Возможно, сыграло роль сокращение вложений в основные производственные фонды и увеличение фондов потребления. Был достигнут своего рода негласный «общественный договор»: государство покупало серьезными экономическими уступками иллюзию политической лояльности большинства общества, способствуя его морально-политической деградации.

Нельзя сказать, что советские трудящиеся получили экономическое послабление даром. Оно носило характер «отсроченного платежа», компенсации за все лишения и избыточный труд 30-50-х годов. Но в общественном сознании «застойного двадцатилетия»  это никак не связывалось с необходимостью постоянной экономической и политической борьбы с правящей элитой.

Так было заложено главное отличие поведения трудящихся в западном и советском вариантах потребительского «социального государства». Рост социальной активности пролетариата и его союзников в традиционных капиталистических странах происходит для спасения социального сектора, когда появляется перспектива серьезного наступления рынка. В СССР и у его восточноевропейских союзников, наоборот, рост социально-политической активности трудящихся произошел, как только появилась возможность развалить надоевшую всем систему социальных гарантий, т.к. по убеждению большинства, рыночные отношения способны были дать больше.

{advert=8}

На самом деле  верхушка советского и партийного руководства формально только исполнила «нужды и чаяния широких народных масс» по развалу плановой экономики. Морально-политическое разложение трудящихся в период «застоя» проявлялось весьма разнообразно. В том числе и через создание логического стереотипа: капитализм – рынок – демократия – легкий доступ к товарам; «тоталитаризм» – план – социализм – стабильность – тяжелый доступ к товарам. Созданию этого стереотипа руководство СССР  способствовало больше, чем все подрывные службы Запада вместе. А после 1991 года власть естественно реализовала только ту часть логической цепочки, которая ее устраивала: капитализм – рынок.

Пройдя часть пути в обстановке политических переворотов, кризисов, хамства новой элиты, бандитских разборок, маятник общественного сознания остановился в неустойчивом равновесии дефолта  1998 года. Очумевшие и деклассированные трудящиеся спустя десятилетие захотели качнуть его в обратную сторону.

Но куда, к социализму? Чтобы спастись от такой перспективы,  укрепившаяся буржуазия воспользовалась лозунгами национал-патриотического сегмента оппозиционного движения. Лозунгами тех,  кого беспощадно травили в предыдущее десятилетие. С их помощью Путин и Ко… сформировали новую логическую цепочку, которая базировалась на страхах значительной части общества, рожденных реальным столкновением с рынком. Вместо рынка обыватель захотел «стабильности – сильной руки — сытости», так как опыт «социального государства» 70-х годов позволял ассоциировать эти понятия. Российской олигархической элите остается вновь выполнить ту часть надежд простых людей, которая устраивает власть. Забыв о стабильности и сытости, олигархи дадут сполна почувствовать «сильную руку».

Итак, в одной фазе движения маятника общественного сознания трудящиеся «по собственной просьбе» приобрели  институты и опыт  формальной – т.е. буржуазной демократии, лишились системы социальной защиты (но не получили доступных товаров) и приобрели нестабильность. В обратной фазе коллективное сознание деклассированного общества рискует отказаться даже от формальных институтов демократии, не  вернув взамен этих институтов ожидаемой стабильности. «Сухим остатком» в таком обществе будут: нищета большинства, нестабильность, всевластие олигархии (приправленное государственно-патриотической риторикой) и отсутствие возможности  и желания у трудящихся самим определять свою судьбу. Не только коммунистам (марксистам), но и всем левым нужно подумать, как остановить «движение маятника» к такому обществу.

Источник: «Новая волна+»  № 46, 16-22 ноября 2011.