Стратегия, идеология и решение сирийского кризиса

Говорят, что когда знаменитый австрийский дипломат Клеменс фон Меттерних услышал о смерти турецкого посла, то сказал «Интересно, что он имел в виду?». Правда или нет, серьёзно или шутя, этот исторический анекдот указывает на проблему дипломатии. В поиске скрытого смысла за каждым жестом дипломаты начинают относиться к любому действию, как к простому жесту. В прошедшем месяце президент США воспринимал акт бомбардировки Сирии как жест, направленный на убеждение, а не как военное действие, направленное на получение определённого результата. Это ключ к пониманию истории, развернувшейся в прошлом месяце.

Когда президент Барак Обама угрожал военными действиями в ответ на то, что он заявлял, было использованием химического оружия сирийским правительством, он имел в виду ограниченный удар, который не сможет уничтожить это оружие. Уничтожение всех сирийских запасов химического оружия с воздуха потребовало бы широкомасштабных воздушных атак на протяжении длительного периода времени, и было бы сопряжено с риском выброса химикатов в атмосферу. Это действие также не было направлено на уничтожение режима сирийского президента Башара аль Ассада. Это также сложно сделать с воздуха, а также грозит создать вакуум власти, с которым Соединённые Штаты не желают справляться. Вместо этого намерения повоевать были сигналом сирийскому правительству, что США недовольны.

Угроза войны полезна только тогда, когда угроза реальна и значительна. Эта конкретная угроза, однако, была расценена как незначительная. Что-то может быть разрушено, но это не будет химическое оружие или правительство. Как жест, это сигнализировало не о том, что опасно обрести американское недовольство, а скорее, что американское недовольство не приведёт к значительным последствиям. Соединённые Штаты обладают подавляющим военным превосходством, и их угрозы начать войну должны вызывать ужас, но вместо этого президент счёл допустимым, что подобными угрозами можно безопасно пренебречь.

Если честно, то изначально было ясно, что Обама не хочет начинать военных действий против Сирии. Две недели назад я написал, что это была «комедия в трёх частях: нерешительный воин превращается в гневного генерала, обнаруживает, что его союзники разбегаются, и снова превращается в нерешительного воина». На прошлой неделе в Женеве нерешительный воин возник снова, отложил в сторону своё оружие и пообещал не атаковать Сирию.

Вступая на президентский пост, Обама не хотел ввязываться ни в какие войны. Его целью было поднять порог, за которым начинается война, гораздо выше, чем это было когда-либо после окончания Холодной войны, когда «Буря в пустыне», Сомали, Косово, Афганистан, Ирак и ряд более мелких интервенций формировали текущий паттерн внешней политики США. Опуская суждения о любой из этих войн, Обама видел, что США перегружены затяжными военными действиями. Он пытался выйти из войн и в целом играть меньшую роль в управлении международной системой. Большей частью он старался быть частью коалиции стран, а не лидером, и уж точно не одиноким актором.

Он чётко рассматривал Сирию, как не соответствующую своим новым стандартам. Она была вовлечена в гражданскую войну, а США не были достаточно эффективными в проецировании своей воли на такие внутренние конфликты. Более того, у США не было фаворита в этой войне. У Вашингтона была длительная история враждебности в отношении правительства аль Ассада. Но он также был враждебен и к повстанцам, которые (несмотря на некоторое наличие конституционных демократов в своих рядах) всё больше попадали под влияние радикальных джихадистов. Создание государства, управляемого подобной фракцией, могло воссоздать угрозу, подобную Афганистану и приведшую к 11 сентября, что усугублялось тем, что Сирия граничит с Турцией, Ираком, Иорданией, Израилем и Ливаном. Поскольку США были не готовы вновь заниматься оккупацией и государственным строительством в других странах, то выбор Вашингтона был очевиден.

Общая стратегия США и сирийская специфика единодушно советовали американцам дистанцироваться от конфликта, и Обама следовал этой логике. Однако когда было использовано химическое оружие, мотивация изменилась. Два фактора объясняют это изменение.

Первым была американская озабоченность оружием массового поражения. С начала Холодной войны и до сих пор страх перед ядерным оружием преследовал психику американцев. Некоторые говорят, что это странно, поскольку США являются единственной страной, которая использовала атомные бомбы. Я возражаю, что это именно поэтому. Между Хиросимой и гарантированным взаимным уничтожением был обоснованный ужас последствий ядерной войны. Перл Харбор создал страх, что война может начаться неожиданно в любой момент, а близкое знакомство с Хиросимой и нагасаки создали страх внезапного уничтожения США.

Другие виды оружия массового поражения присоединились к ядерному оружию, прежде всего биологическое и химическое оружие. Роберт Оппенгеймер, который руководил научной работой над Манхэттенским Проектом, внедрил термин «оружие массового поражения» (ОМП), чтобы обозначить класс оружия, способного вызвать разрушения по шкале Хиросимы и выше, а эта категория включает в себя биологическое и химическое оружие.

Концепция ОМП со временем сместилась с «массового разрушения» на сам тип оружия. Использование и даже простое владение подобным оружием со стороны акторов, которые ранее не обладали им, стало считаться угрозой для безопасности США. Порог массовости поражения перестал быть значимой величиной, и вместо этого причина смерти стала центральным фактором. Десятки тысяч погибли в сирийской гражданской войне. Единственное различие в смертях, которое вызвало угрозы со стороны Обамы – это то, что было использовано именно химическое оружие. Этот факт сам по себе заставил аппарат внешней политики США изменить свою стратегию.

Вторая причина изменения политики США более важна. Все американские администрации имеют тенденцию думать идеологизировано, и существует идеологическое клише, широко предствавленное в администрации Обамы, что американская военная сила должна быть использована, чтобы предотвращать геноцид. Это чувство восходит своими корнями к Второй мировой войне и Холокосту, и стало только сильнее после Руанды и Боснии, где, как многие верят, США могли предотвратить массовые убийства. Многие защитники американского вмешательства в гуманитарные операции могли противиться использованию военной силы при других обстоятельствах, но это не касается его использования для морального императива остановить массовые убийства.

Комбинация страха перед ОМП и идеологии гуманитарных интервенций стала непреодолимой силой для Обамы. Ключом к этому процессу стал тот факт, что определение геноцида и определение массового поражения оба изменились. И потеря менее тысячи соотечественников в войне, которая унесла уже десятки тысяч жизней, стала приемлемой, что выразилось в требованиях интервенции по обоим поводам.

Давление на Обаму внутри его администрации росло как со стороны озабоченных использованием ОМП, так и со стороны тех, кто боялся появления новой Руанды. Порог для морального оправдания интервенции был низок, и постепенно отменил более высокий стратегический порог, заданный ранее Обамой. Это напряжение и вызвало ряд странных колебаний в намерениях Обамы по данному вопросу. Стратегически он ничего не хотел делать с Сирией. Но идеология ОМП и идеология гуманитарных интервенций заставила его изменить курс.

Обама постарался найти точку равновесия между своей стратегией, которая предписывала невмешательство, и своей идеологией, которая требовала решительных действий. Его решение громко угрожать военными действиями, которое он и его секретарь одновременно осуществили, было минимально возможным действием. Угрозы вызвали мало обеспокоенности со стороны сирийского правительства, которое уже два года втянуто в кровавую войну. Тем временем русские, которые ищут самоутверждения в противостоянии с США, смогли выставить Вашингтон безжалостным и однобоким.

Обама просто хотел, чтобы всё закончилось, но ему нужды гарантии, что химическое оружие в Сирии будет оставаться подконтрольным. Для этого ему было нужно, чтобы союзные Ассаду русские пообещали что-то сделать. Без этого, ему пришлось бы предпринимать неэффективные военные меры, которых он не желал. Тем временем, финальная часть комедии была разыграна в Женеве, месте печальных встреч времён Холодной войны (странно, что Обама согласился на это место, учитывая его символизм), где русские согласились неопределённым образом сделать непонятно что в неопределённый срок с сирийским химическим оружием. Обама пообещал не предпринимать действий, которые всё равно были бы неэффективными, и положил этому конец.

В итоге, это соглашение будет иметь смысл только если оно будет имплементировано. Задача взять под контроль 50 целей, содержащих химическое оружие, посреди гражданской войны вызывает очевидные технические вопросы относительно путей реализации этого. Суть этой сделки, без сомнения, полностью неуловима. В сердце её обещание США не обращаться в Совбез ООН за разрешением на атаку Сирии в случае новых эксцессов в Сирии. Она также не объясняет, каким образом будет обеспечен контроль и безопасность сирийского химического оружия. Детали плана, скорее всего, покажут его неосуществимость на практике. Но смыслом сделки было не разобраться с химическим оружием, а выиграть время и освободить США от их обязательств разбомбить что-нибудь в Сирии.

Без сомнений, обсуждались и другие вопросу, включая будущее Сирии. США и Россия обе хотят сохранения правительства аль Ассада, чтобы блокировать усиление суннитов. Обе хотят окончания гражданской войны, американцы, чтобы снизить давление на себя по оказанию помощи суннитам, русские, чтобы снизить шансы падения правительства аль Ассада. Позволить Сирии стать ещё одним Ливаном (исторически они были одной страной) с множеством полевых командиров – или, что более точно, признать, что это уже произошло – это логический исход всего этого.

Наиболее важным глобальным последствием является тот факт, что русские впервые вели себя на равных с американцами со времён коллапса Советского Союза. По факту, русские выступали менторами, позиционируя себя инструкторами, обучающими незрелых американцев кризисному менеджменту. С этой стороны статья Путина в «Нью-Йорк Таймс» была блестящим ходом.

Это не должно восприниматься только как имиджевый ход: картинка того, что русские заставили американцев отступить, срезонировала по всей длине российской периферии. В бывших советских сателлитах полный бардак в Европе по этому и другим вопроса, нерешительность США и символизм того, что Керри и Лавров вели переговоры на равных будет формировать среду длительное время.

Это также повлияет на страны типа Азербайджана, ключевой альтернативы российским энергоносителям, граничащей с Россией и Ираном. Азербайджан столкнулся со вторым последствием идеологии администрации Обамы, первым была Арабская весна. Администрация Обамы продемонстрировала тенденцию судить правительства потенциальных союзников на основе соблюдения прав человека, без осторожного рассмотрения, что альтернатива может быть значительно хуже. В сочетании с картинкой слабости США, это может заставить страны типа Азербайджана пересмотреть свои позиции относительно русских.

Соотношение моральных принципов с национальной стратегией нелёгкое дело даже при лучших обстоятельствах. Идеологии стремятся быть более привлекательными в общих определениях, но не так точны в конкретных делах. Это справедливо для всего политического спектра. Но это особенно заметно в администрации Обамы, где идеи гуманитарной интервенции, абсолютизма прав человека и неприятия ОМП сталкиваются со стратегией ограничения американского вмешательства (в частности военного вмешательства) в дела мира. Идеологии требуют суждений и действий, которые стратегия отрицает.

Результат мы видим в течение последнего месяца в отношении Сирии: постоянные противоречия между идеологией и стратегией заставили администрацию Обамы искать пути свершения противоречивых действий. Это не новый феномен для США, и это дело не уменьшит его объективную силу. Но оно создаёт чувства неуверенности в том, к чему именно стремятся Соединённые Штаты. Когда такое случается с маленькой страной, это не проблематично. В случае лидирующей силы это может быть опасно.

Источник: Stratfor