Дискуссии о роли Украины в мире

24 апреля 2015-го года состоялся форум СЕО Club Ukraine и Аспен-Украина «Большая игра на политической карте мира и роль Украины в этой игре». В форуме приняли участие: Юрий Романенко — украинский политолог, директор Центра политического анализа «Стратагема», шеф-редактор аналитического портала «Хвиля»; Александр Чалый — украинский дипломат, Чрезвычайный и Полномочный Посол Украины, бывший первый заместитель министра иностранных дел, бывший Госсекретарь МИД Украины по вопросам европейской интеграции, бывший заместитель главы Секретариата Президента Украины, действующий президент «Грант Торнтон Украина»;
Вадим Карасев — украинский политолог, директор Института Глобальных Стратегий, советник главы Администрации Президента (2005-2010).

Мне представляются важными не столько мысли и оценки, прозвучавшие там, сколько развернутые там дискурсы. Я хотел бы отнестись к базовым установкам мышления этих дискурсов.

Некоторые установки мышления о будущем мире

Изучая и осмысливая попытки анализа современного кризиса, я все меньше доверия испытываю к сложным геополитическим и экономическим стратегиям мировых игроков.

Вот как ситуацию мирового кризиса на этом форуме формулирует Александр Чалый: «Из великих стран или империй я назвал бы прежде всего США и Китай. Вторая лига — это РФ, ЕС, третья — Индия, ЮАР, Бразилия. В моем понимании, главное противоречие будет Запад-Восток, США-КНР. Будет противоречие между империализмом и капитализмом, между югом и севером, бедностью и богатством. Пекинского консенсуса против Вашингтонского. Основой будущего мира будет жестокая сила — оружие. Одна из основ жизни — безопасность, она обеспечивается hard power; дальше — ресурсы; только потом — ценности».

Каковы главные установки такого подхода?

1. В мире по-прежнему будут доминировать государства, а геполитика и экономика будут главным полем их конкуренции, которая будет осуществляться силой оружия.

2. В мире по-прежнему решающим для осуществления мировой политики будет материальное богатство государства-гегемона. Кто будет самым богатым, тот и будет осуществлять мировое господство.

3. Иерархия важности условий мировых изменений: безопасность, ресурсы, ценности.

С моей точки зрения, все эти установки ошибочны.

1. В мире уже не доминируют государства, и с каждым годом это будет становиться все более очевидным. Многие аналитики предпочитают не замечать, что влияние корпораций (Давосский форум) оказалось не менее сильным, нежели влияние государств (ООН), хотя и менее публичным.

Традиционно тезис об упадке государств провисает и оказывается непонятным, поскольку аналитики оглядываются вокруг, смотрят в прошлое и видят, что это не первый экономический кризис, который будет неизбежно преодолен. Умение видеть тенденции, даже если они оформлены статистически или социологически, ничего не может противопоставить привычке мыслить.

Сколько бы мы не говорили о том, что монополия государств на предоставление инфраструктурных услуг разрушается, люди смогут это увидеть и осознать, когда накопление изменений станет критическим. Транснациональные бизнесмены, которые давно уже коррумпировали все мировые государства, уверенны, что государства в коррумпированном виде все равно будут существовать еще долго. Это принципиальная ошибка.

2. Материальное богатство не является решающим для мирового господства. Решающим для осуществления мировой политики, как это и было всегда, но особенно очевидно это проявилось во второй половине ХХ века, будет являться способность к инновациям мирового уровня (то есть таким инновациям, которые могут подхватить и использовать все в мире, а не только их инициатор).

Подробно эта ситуация описана в моей работах «Судьба гегемона — судьба мира» и «Кризис гегемонии США». США получили мировое господство, потому что на протяжении второй половины ХХ века предлагали для мира большой набор важных инноваций. Эти же инновации сделали их богатыми. Однако если государство ставило задачу стать богатым, как некоторые арабские страны, то из этого не получалось мирового господства. По этой же причине Китай чисто номинальный претендент на мировое господство. Несмотря на его материальное богатство, инноваций мирового уровня он не предлагает.

3. Иерархия кризисного мира меняется принципиальным образом: самым важным оказываются новые ценности, затем внутри этих новых ценностей появляется видение новых ресурсов и лишь затем на основе новых ценностей и представления о новых ресурсах возникает новая система безопасности. Это принципиально иная, обратная, иерархия важности условий нового мира, нежели та, что была до этого.

Это означает, что для разговора о мире будущего нам нужен принципиально иной дискурс. Этот дискурс будет негеополитическим. Почему?

Мы точно не знаем, какими будут новые ресурсы нового мира, но мы точно знаем, что эти ресурсы будут негеополитическими. Скорее всего, эти ресурсы будут топологическими (не привязанными к территории), сетевыми (управляемыми неиерархически и неадминистративно), нетрадиционными (это будут точно не нефть и не газ). В этом мире субъектами будут не только государства, но и корпорации, и, что самое важное, сетевые сообщества, организованные по принципу самодостаточности (самоуправляемости, самоорганизации и самозащиты). Для понимания такого мира, нужен новый дискурс с новыми мыслительными установками.

Идентификация внешняя и внутренняя, «мы» и «они»

Сложные стратегии элиты по изменению миропорядка невозможно реализовать без изменения идентичностей масс. Сложные стратегии всегда непонятны большинству. Чтобы сложные стратегии оказались возможны для социальной реализации, необходимо переводить сложные стратегии на уровень понимания идентичности. Более того, сложные стратегии трудно выразить даже для самой элиты. Поэтому идентичность оказывается едва ли не единственной формой работы с будущим и создания инновационных перспектив. В этом смысле идентичность оказывается публичным оформлением сложной стратегии изменения мира.

Давайте внимательно проанализируем прозвучавшую на этом форуме формулировку идентичности «мы» Вадима Карасева: «По кускам мы никому не нужны, наш фокус — сохранить целостность. Тогда нас трудно периферизировать. Мы можем на Галичине создать Словакию, насытить ее внутренним смыслом. Но мы интересны высшей геополитической лиге, когда мы целостная страна. Наша задача сохранить субъектность.»

Здесь содержатся несколько установок мышления об Украине, традиционные для колониального дискурса:

1. Установка на территориализацию идентичности украинцев.

2. Установка на внешнее определение Украины и в то же время на сопротивление периферизации.

3. Установка на отказ (в страхе перед этим) от фрагментации общества и от выделения локальных идентичностей, поскольку они якобы ведут к распаду Украины и к ее федерализации, создающей невозможность удерживать унитарную идентичость модернистской украинскости.

4. Установка на сохранение квазисубъектности, то есть сохранение Украины как ресурсного объекта, требующего к себе должного уважения от действительных субъектов — России, Европы, США.

Эти установки являются ложными, противоречивыми и бесперспективными для Украины.

1. Установка мышления на территориализацию идентичности.

Установка мышления на территориализацию идентичности не может быть преодолена в рамках постмодернизма — никакие ретерриториализации и детерриториализации идентичности существенно ничего не меняют.

Установка на территориальное самоопределение Украины, то есть на территориализацию идентичности, является глубоко архаичной. Более того, это такая архаичность, которая в актуальной ситуации уже не может быть использована. Мир приступил к фрагментации. Украина даже не первая в этом процессе.

В этом смысле нужно понимать фрагментацию, происходящую в Украине, не как фрагментацию ее территории, а как фрагментацию ее общества сообразно выбираемым его частями идентичностям. Ведь как только мы становимся на позицию территориальной идентичности, мы вынуждены участвовать в войне за российско-советское наследие Украины, грубо говоря, в войне за «индустриальное железо».

Проблема не в том, что это «индустриальное железо» нам не нужно, проблема в том, что издержки за его возврат и дальнейшее содержание оказываются слишком большими. В этом смысле отказ от территориальной идентификации означает следующее самоопределение: «важна не территория и не «индустриальное железо», важны люди с определенной идентичностью».

Украина достигла огромной победы в войне на Донбассе — на ее территорию уехало достаточное количество интеллектуалов из Донбасса, идентичностью которых являются перспектива революционной Украины. Эта перспектива оцениваются ими гораздо выше перспективы контрреволюционной России. Оккупированная территория части Донбасса и сворованное (то есть буквально вывезенное в Россию) «индустриальное железо» это то, чем можно пожертвовать. Люди Донбасса — вот главное достояние.

Юрий Романенко, возражая Вадиму Карасеву, в своей статье «Модернизация или анахронизация: почему уже нет никакой дилеммы выбора» разворачивает эту установку в аспекте выбора между модернизацией с потерей проблемной территории и анахронизацией с сохранением проблемной территории. Проблемность территории Донбасса трудно переоценить: 1) жители этой территории не просто индустриально анахронизированы, но и при поддержке России агрессивно пытаются сохранить свою анахронизацию; 2) жители этой территории агрессивно зомбированы против украинцев; 3) экономика этой территории в значительной степени завязана на Россию; 4) созданная атмосфера реваншизма «Русского мира», лжи и ненависти к Западу на этой территории в принципе не приемлет интеллектуализма и не предполагает участие интеллектуалов в процессах какого-либо развития.

2. Установка мышления на внешнее определение и в то же время на сопротивление периферизации.

Мы интересны России как Лимитроф, мы интересны Европе и Китаю как Хартленд. Однако все это внешние определения Украины. Сам по себе дискурс Лимитрофа глубоко пораженческий для Украины. Хронотопия Украины через посредство концепции евразийства «Хартланд проснулся и обретает субъектность в новом мире» хоть и более масштабная, но тоже ограниченная. Лимитроф и Хартланд — просто разные способы периферизации Украины.

В этом смысле логика Карасева ущербна — внешнее определение Украины неизбежно ее периферизирует, в каком бы масштабе эта периферия не возникала. Единственный способ избавиться от периферии это избавиться от внешних определений. Лишь мощное внутреннее самоопределение уберегает Украину от влияния внешних определений.

Суть наиболее масштабного самоопределения состоит в принципиально ином нарративе, порождающем иной дискурс — дискурс внутреннего самоопределения, предложенного мной в работе «Прокляті українські питання» — «зачем нам бать вместе?» и «зачем нам быть независимыми?» Иначе говоря, мыслительная установка Карасева на внешнее определение Украины глубоко ошибочна и бесперспективна, поскольку именно она приводит к ее периферизации.

3. Установка мышления на отказ от фрагментации общества и на сопротивление выделению локальных идентичностей.

Кто такие «мы», которые оказались вдруг «по кускам»? Если «мы» в кусках, то это значит, что нет уже «мы», а есть «мы» и «они». Что это за «куски» украинского общества, которые от нас отделились? Крым это «мы»? Донбасс это «мы»? Вот я точно не принадлежу к групповой идентичности «Крыма и Донбасса». Для меня Крым и Донбасс это пока «они». Лишь когда «они» смогут продемонстрировать готовность стать «мы», лишь тогда они смогут войти в наше «мы». Вхождение в «мы» по территориальному признаку более невозможно — здесь работают принципиально иные законы.

Вопрос идентичности становится принципиальным не просто тогда, когда ее содержание меняется, а когда изменение этого содержания приводит к появлению «они», которые не просто не есть «мы», а еще и воюют с «нами» по этой причине.

Иначе говоря, идентичность без групп конструируется наиболее интенсивно тогда, когда она порождает конфликтующие группы. Именно конфликтность групп вынуждает создавать идентичность в некотором новом содержательном пространстве, которое себе группу еще не кооптировало. Воюющие группы сами по себе не входят в содержание современной идентичности, но позволяют сильно стимулировать ее выработку в процессах самоопределения и солидаризации по результатам такого самоопределения.

При размежевании на «мы» и «они» через войну появляется очень важное обстоятельство. Когда уже происходит реальный конфликт с кровавыми жертвами, возникает психологическое давление на «мы», прямо и непосредственно стимулирующее такого уровня изменения идентичности, на которые бы в мирное время никто не отважился бы.

Кроме того различение «мы» и «они» позволяют получить быстрый доступ к перспективе за счет канализации всего архаичного в «они» и проекции всего инновационного в «мы». Жесткое размежевание разных картин будущего между «мы» и «они» приводит к такому же жесткому размежеванию будущего у «мы» и «они».

Все инновации и архаизации во время войны принимают неминуемо идентификационный характер. В войне с решающей идентификационной составляющей побеждает тот, кто оказывается более способен к таким изменениям своей идентичности, которые обладают более позитивной и более длительной перспективой. Закостеневшая идентичность, архаичная идентичность неизбежно проигрывает в войне.

Собственно поэтому «мы» это те, кто остался в революционной Украине, после того, как «они» решили уйти в архаичный миропроект России под вывеской «русского мира» и иллюзорного мирового господства, являющегося на деле антизападным мирозлобием, паразитарным потреблением жалких крох от продажи энергоносителей российскими олигархами и разворовыванием России политической и бизнесовой элитой.

Более того, наше «мы» тоже подлежат фрагментации через создание локальных идентичностей, находящихся в ситуации коммуникации и интегрального идентификационного единства. Иначе говоря, сейчас в Украине возникает многоуровневая идентичность, где фрагменты Украины получают полноценную гражданскую идентичность (всякая Галиция становится Словакией, как говорит Карасев), и при этом возникает также и интегральное идентификационное единство — ответ на вопрос «зачем этим локальным идентичностям держаться вместе». Получается три уровня идентичности — локальные идентичности сетевых общин, метаидентичность украинского единства (страновая, постнациональная), суперидентичность европейского единства (цивилизационная).

4. Установка мышления на сохранение квазисубъектности Украины.

Что значит «мы» никому не нужны? А США Россия или Китай кому нужны — не в качестве их продуктов или услуг мирового уровня, а собственно как страны? Да ни одна страна в мире никому не нужна, кроме самой себе. Украина должна быть нужна самой себе и ей должно быть плевать, кому там она нужна в пассивном залоге. А если кто в активном залоге ею интересуется, то свою нужность она должна отстаивать с оружием в руках.

Украину трудно периферизировать не тогда, когда она целостная, а когда она сама внутренне перестанет быть периферией. Один из главных шагов на этом пути — отказ от мышления «кому мы нужны?», то есть отказ от дискурса, рассматривающего Украину лишь как объект чьих-то интересов. В этом смысле нужен иной непериферический дискурс Украины.

Во время мирового кризиса принципиально невозможно сохранить даже старую несубъектность, не говоря уже о квазисубъектности Украины в старом мире, где ей достаточно было быть большим рынком сбыта и поставщиком для мира некоторых сырьевых ресурсов. Нельзя перетащить старую квазисубъектность в новый мир, нельзя ее сохранить. Субъектность Украины должна быть построена наново — в новом мире.

Фокус (то есть направление сосредоточения мышления и деятельности) для Украины состоит не в сохранении целостности, а в удержании ценностей: 1) революционные преобразования инновационного (а не реформистского) типа; 2) индивидуальная свобода, положенная в основание самодостаточных сетевых сообществ; 3) миролюбие со способностью к самозащите от аннексии и оккупации; 4) трудолюбие в противовес любым паразитарным установкам (олигархов, вороватой политической элиты, а также верующим в «русский мир», то есть желающим паразитировать на подачки от продажи российских энергоносителей).

Стратегии глобальных игроков

Юрий Романенко на этом форуме формулирует главное условие нового мира для Украины: «Выживание Украины зависит от возможности влиться в стратегии глобальных игроков». Он исходит из того, что в Украине отсутствует стратегическая компетенция у элит, отсутствует практика стратегирования. Мои попытки перевести стратегирование на уровень среднего звена менеджмента, чтобы оно не засекалось внешними стратегическими субъектами и давало возможность играть в глобальные игры со среднего уровня власти, являются результатом проблемности стратегирования в Украине.

Однако между позицией встраивания в глобальные стратегии мировых игроков Романенко и моей позицией стратегирования со среднего менеджерского звена есть существенная разница. Моя позиция, хотя и чисто теоретически, содержит установку на перемещение позиции стратегирования вовнутрь Украины, на обретение практики стратегирования страны хотя бы у среднего звена менеджеров. Предлагаемая мной стратегия амбивалентных действий предпочтительнее встраивания в стратегии мировых игроков.

Кроме того, существующие и обозреваемые сейчас стратегии мировых игроков являются ненадежными для прогнозов. При всей кажущейся понятности линейного проецирования нынешних мировых стратегий, онтологические и транзитологические представления глобальных игроков будут существенно изменены в процессе фатального глобального кризиса, который может сопровождаться также мировой войной. Таким образом, фатальный мировой кризис и мировая война неизбежно приведут к принципиальной смене стратегий мировых игроков.

В этом смысле Украина сегодня имеет все возможности претендовать на роль нового мирового игрока. Если мы справимся со своей олигархией, наш опыт понадобится всем — и Европе и США. Если мы сумеем успешно децентрализовать территориальную организацию страны, этот опыт тоже будет нужен всем, в том числе и России. Если мы сумеем справиться с вызовом бунтующего индустриализма на Донбассе, постиндустриальному миру понадобятся наши инновации.

Здесь важно продемонстрировать первые успехи революционных изменений в Украине. Если позитивный опыт будет, мы можем продолжить кадровую революцию в Украине в том направлении, в котором она уже происходила, а именно — использование рекрутированных интеллектуалов и топ-менеджеров для работы в Украине.

По мере того, как ситуация в России будет архаизироваться, а истерия и шельмование против так называемой «пятой колонны» увеличиваться, Украина должна призвать всех лишних в России интеллектуалов к себе. Украинской революции нужны лучшие интеллектуалы России. Если они не нужны, неудобны и ненавистны Кремлю, то они нужны нам.

Российские интеллектуалы совместно с украинскими интеллектуалами, но на территории революционной Украины — это серьезная заявка на мировое лидерство Украины.

И в этом я не шучу.

…………………………………………

В этой дискуссии проявили себя три типа стратегических дискурсов, существующих сегодня в Украине, — геополитический архаизирующий, гуманитарно анахронизирующий и дискурс встраивания в глобальные стратегии. Выбор стратегии по большому счету начинается с выбора дискурса. Доминирующий дискурс в значительной степени уже есть коммуникативная стратегия.

В этом смысле отсутствие инновационного дискурса в таких дискуссиях тоже примечательно. Нам сегодня очень нужен инновационный дискурс, то есть дискурс, подвергающий сомнению существующие установки мышления и рефлексирующий проблемность перспектив, возникающих из этих существующих установок. Инновационные дискурс конечно очень трудно предъявлять нашим политикам или бизнесменам. Однако делать это нужно обязательно. Иначе сохранить Украину не удастся вообще — ни целую, ни даже по частям.