Расколотая Британия: общество и государство на переломе

Подробнее о том, что именно имеется в виду под разговорами о «сломленной Британии», «Русскому журналу» рассказал политолог Адриан Пабст , профессор политологии Кентского университета (Великобритания). Как выяснилось, речь идет не только о британских проблемах, но о глобальном кризисе, поразившем многие страны мира.

{advert=1}

Русский журнал: В повестке британских консерваторов все чаще фигурирует концепция «сломленной Британии» ( Broken Britain ), которая призвана отразить то плачевное состояние, в котором находится британское общество. Расскажите предысторию этой концепции, кто именно инициировал дебаты вокруг «сломленной Британии»?

Адриан Пабст: Дебаты о «сломленной Британии» начались лет пять назад. Ключевой фигурой, инициировавший эти дебаты, стал Иан Дункан Смит, возглавлявший Консервативную партию в 2001-2003 годах. На этом посту ему не сопутствовал успех — консерваторы потерпели поражение на выборах в 2001 году. Дункану Смиту не хватало харизмы, он не пользовался поддержкой ни парламентариев, ни даже внутри собственной партии. Однако его всегда интересовали социальные и этические вопросы. Покинув пост главы партии, Дункан Смит отправился в продолжительное путешествие по стране. Он посетил самые неблагополучные районы Великобритании. Именно в этих бедных округах — в пригородных районах, где плохое жилье, где царит бедность, безработица и так далее — к нему пришло осознание, с одной стороны, того, в каком тяжелом состоянии находится общество Великобритании (не экономика и политика, но именно общество), а с другой – что будущее общественного благосостояния зависит не от государства (и уж точно не от централизованного государства) и не от развития свободного рынка. Он понял, что для процветания требуются посреднические институты, институты гражданского общества и т.д. От Дункан Смита и пошла вся дискуссия о «сломленной Британии», о загнивающем обществе в разгар не только экономического спада, но и кризиса политической системы, и о том, что восстановление разрушенного общества должно идти, прежде всего, через институты гражданского общества.

РЖ: Затем, насколько я понимаю, эта концепция была подхвачена следующими лидерами консерваторов, например, Дэвидом Камероном?

А.П.: Именно так. После выборов 2005 года, на которых Консервативная партия вновь потерпела поражение, Дэвид Кэмерон решил выдвинуть свою кандидатуру на пост главы партии. Он включил концепцию «сломленной Британии» в свою программу. Лиам Фокс, боровшийся с Кэмероном за партийное лидерство (сейчас он занимает пост Министра обороны), также подхватил концепцию «сломленной Британии» и сделал ее частью своей кампании. Это был интересный поворот – с 2005 года Консервативная партия начала говорить о необходимости восстановления доверия не только к экономическим механизмам, но еще и к институтам гражданского общества. После целого ряда испытаний Дэвид Камерон все же победил на партийных выборах, а «сломленная Британия» стала частью его кампании и партийной политики.

РЖ: Как именно Британия оказалась сломлена? Это результат неправильной политики, это результат десятилетий неолиберального курса? Кто виноват и что, прежде всего, нуждается в исправлении?

А.П.: Концепция «сломленной Британии» предполагает критическое отношение как к экономическому, так и к социальному либерализму. Здесь имеются в виду не основополагающие принципы либерализма, такие как верховенство закона и принцип разделения властей, но исключительно социальный и экономический либерализм. То интеллектуальное наследие, к которому критически апеллирует концепция «сломленной Британии» – это социальные и культурные химеры левых в слиянии с политическими и экономическими химерами правых. Причем данное слияние произошло именно в рамках либеральной парадигмы.

Как известно, в 1968 году у нас произошла социокультурная революция, которую возглавили левые силы. Они заявили о своем неприятии власти, семейных и общественных структур, провозгласив принципы индивидуального выбора и личных свобод — никаких всеобщих моральных норм, эмансипация и освобождение от авторитарных традиций. Плодом победы левых сил стала наша социальная культура.

За этим в 70-х годах последовала победа правых сил, восторжествовавших в пространстве политики (Рональд Рейган, Маргарет Тэтчер, а также другие лидеры). Этой политической победе сопутствовали соответствующие экономические меры: Ричард Никсон в 1971 году отменил «золотой стандарт», он отменил контроль за движением капитала, а также открыл дорогу совершенно новым тенденциям в глобальной экономике и финансах, ориентированным исключительно на оборот денег, а не на реальные инвестиции.

Эти две победы — социокультурная победа левых и политэкономическая победа правых – в 90-х годах слились в одну общую струю, представителями которой можно считать Билла Клинтона в США и Тони Блэра в Великобритании. Впрочем, сюда же можно отнести и других европейских лидеров (Герхард Шредер, Романо Проди, Лионель Жоспен). В чем именно заключалась их политика? Она заключалась в устранении любых лимитов и табу. В экономике они инициировали отмену ограничений на оборот денег, на пределы расширения рынка, отменили систему сдержек рынка государством, поскольку государственные органы все же необходимы для страхования рынков в случае их провала. В культуре они проводили курс на социальную либерализацию: предоставление всем равных прав, акцент на права меньшинств и так далее. Таким образом, произошло своеобразное слияние социального и экономического либерализма. В результате мы получили общество, которое, с одной стороны, атомизировано, так как мы имеем дело исключительно с индивидуальными волями, а с другой – одновременно в высшей степени централизовано и коллективизировано, так как столь атомизированное общество требует сильного центрального государства, способного выстоять в условиях рыночной анархии. Именно это мы и видим сегодня в Британии, в США и других странах.

РЖ: Каковы самые ужасные проявления «сломленной Британии», придающие этой концепции как актуальность, так и наглядность?

А.П.: Это важный вопрос. Без иллюстрации концепция «сломленной Британии» останется всего лишь абстракцией. Есть огромное количество симптомов «сломленной Британии»: разрушение семей, рост числа разводов, родители-одиночки, подростковая беременность, зависимость от социальных пособий нередко связанная с безработицей, неравенство, бедность, растущая поляризация общества, когда богатые стремительно становятся еще богаче, а бедные нищают, поскольку инфляция превышает темпы роста их доходов. Все это способствует дальнейшей фрагментации общества, его расколу не только вдоль классовых, но также вдоль этнических и религиозных линий, что в свою очередь связано с иммиграцией.

РЖ: Иммиграция – это тоже одно из проявлений «Сломленной Британии»?

А.П.: Да, но поймите меня правильно, я не выступаю против иммиграции как таковой. Я выступаю лишь против того, как она проводится на практике – сегодня это форма эксплуатации иностранной рабочей силы, а также местного рабочего класса, лишающегося рабочих мест или получающего гроши, так как иммиграция опускает планку реальных зарплат. Это опять же результат сговора большого бизнеса и государства. Ведь кому нужна дешевая рабочая сила? Не только бизнесу, но и государству, так как государство раздает подряды на множество самых разных работ.

Вот прекрасный пример из британских реалий, который я часто привожу: что делает наше Министерство внутренних дел, которое отвечает за миграцию, вопросы гражданства и которое по идее должно контролировать миграцию, не допуская в страну нелегалов? Они передают подряды на уборку своих помещений частным компаниям, которые нанимают нелегальных иммигрантов. Этот пример исчерпывающе иллюстрирует мои слова про сговор бизнеса с государством – они эксплуатируют иностранных рабочих и причиняют ущерб местным рабочим.

Местная рабочая сила оказывается невостребованной, а значит, зачастую иммигранты приносят с собой бедность.

При этом рабочий класс фрагментирован и не способен совместно отстаивать свои права. Прежде в среде рабочих существовала солидарность и взаимовыручка, но этому пришел конец в результате централизации социального государства. Раньше рабочие жили на одной улице со своими родителями, со своими друзьями. Это было связано с тем, что по социальным программам они получили жилье в одних и тех же районах. А теперь их разбросало по всей стране – члены прежде сплоченных групп живут уже даже не в одном городе. Политика фрагментации прекрасно использовалась Маргарет Тэтчер, которая предоставляла трудящимся дома – но обязательно в разных концах страны.

РЖ: В этом контексте и мультикультурализм оказывается частью злоключений, ухватываемых в концепции «сломленной Британии»…

А.П.: Это действительно так. Я очень не хочу, чтобы моя позиция была воспринята как реакционная, ксенофобская или того хуже расистская. У Великобритании долгая история миграции, восходящая к временам Империи. В отличие от других государств Европы, в Британии никогда не ставился вопрос об этнической принадлежности граждан. На первом месте всегда оставались общие ценности, а не цвет кожи, вероисповедание или сословная принадлежность. Главным всегда было то, что гражданин является подданным монархии, что его основные права гарантируются Парламентом, что он вовлечен в определенные гражданские практики и т.д. Этническая принадлежность никогда не играла никакой особой роли.

Следовательно, проблема мультикультурализма не в этническом разнообразии общества, не в притоке мигрантов в страну, а исключительно в темпах и масштабах этой иммиграции.

Кроме того, нельзя не учитывать тот факт, что мультикультурализм не стремится создать общую культуру. Более того, мультикультурализм прямо подразумевает отсутствие общей для всех культуры, отсутствие объединяющих нас уз — каждый живет в своем сообществе, а сообщества живут сами по себе. Если принять этот релятивистский подход, то в результате мы все окажемся релятивистами, живущими в условиях диктатуры релятивизма. А кто в этом случае окажется посредником между сторонами, не имеющими общего языка? Естественно, власть. Таким образом, у государства окажется еще даже больше власти над гражданами, чем раньше. Получается, что мультикультурализм как идеология совершенно непригоден даже для таких целей, как гарантирование индивидуальных свобод и неприкосновенность личности.

РЖ: Массовые беспорядки в Лондоне и других районах страны, о которых столь много говорилось в последнее время, также являются симптомами «Сломленной Британии»?

А.П.: Да. Причем в самых разных смыслах: это и убийство невинного человека, которого полиция лишь подозревала в преступлении (затем эта некомпетентная полиция даже не встретилась с родственниками убитого), это и безработица, и все те пороки, о которых я упоминал выше.

{advert=2}

Но если копать глубже, то за этими беспорядками можно различить две зловещие тенденции. С одной стороны, у нас есть низшие слои общества, не способные сами себя прокормить, живущие в крайней бедности на задворках общества. Так вот эти низшие слои общества совершенно утратили чувство нравственной нормы. Проблема не в нигилизме и уже даже не в релятивизме, а в том, что большинство представителей низшего класса вообще не знает разницы между добром и злом. То есть тут дело даже не в отрицании привычных моральных норм, а в их полном отсутствии.

С другой стороны, многие с содроганием взирают на полное моральное разложение элит. Элиты совершенно аморальны: вспомните их поведение во время банковского кризиса, вспомните скандалы с растратами в парламенте или случаи коррупции в рядах политических партий. Верхи и низы ведут себя совершено безответственно. Внизу и вверху – одно и то же разложение.

Мы сталкиваемся с чудовищной взаимной безответственностью низов, которые готовы громить улицы и грабить магазины, и верхов, присваивающих себе все полномочия и скидывающих с себя любую ответственность. Это есть еще одно яркое проявление «сломленной Британии».

РЖ: Собственно, Кэмерон говорил примерно об этом же, реагируя на августовские беспорядки…

А.П.: Кэмерон, клеймящий «сломленную Британию» и описывающий ее всевозможные моральные и социальные недуги, все же не идет до конца. Он недостаточно сильно осудил элиты, кроме того, он так ничего и не предпринял по этому поводу. Также он не осознает, что реакцией на беспорядки не могут быть просто тюремные сроки – первые три дня Кэмерон твердил, что всех надо хватать и сажать. Но так не поступают в правовом государстве. Как можно давать два года тюрьмы человеку, укравшему бутылку воды, если обычно за это вообще не сажают?! На суды было оказано политическое давление, что никак не вписывается в принцип разделения властей, столь характерный для Великобритании.

Кроме того, тюремное заключение не решит обозначенных проблем, так как отсидевшие молодые люди едва ли исправятся. Тюрьма, особенно в Великобритании, способствует рецидивам. Надо было поступить иначе, о чем говорили многие: преступившую закон молодежь следует направлять в те районы, где они нанесли материальный и моральный ущерб, вынуждая их просить прощение за содеянное у местных жителей. Они должны что-то сделать для сообщества, чтобы тем самым восстановить свою связь с обиженными ими людьми. Нам нужна восстановительная форма законности, о чем говорил архиепископ Роуэн Уильямс в своем выступлении в Палате Лордов.

РЖ: «Сломленная Британия» – это диагноз одной стране или же в картину бедствий можно включить и другие страны?

А.П.: У каждой страны есть свои особые недостатки, поэтому я отвечу так: есть глобальный кризис и есть его локальные (региональные и национальные) особенности. В чем причина глобального кризиса? Господствующая ныне капиталистическая и демократическая модель привела к централизации власти и богатства. Первый аспект проблемы таков: все меньшее и меньшее число людей входит в круг власть имущих, во многих странах парламенты как органы представительской власти отходят на второй план. Второй аспект заключается в том, что богатство также концентрируется в руках крохотной прослойки — в руках двух или трех процентов населения. Сегодня вся эта система переживает кризис, принимающий самые разные формы. Соответственно, мы все чаще будем наблюдать за социальными протестами на Западе и по всему миру. Даже не отдельные части, а целые общества (за исключением, естественно, элит), окажутся вовлечены в грядущие протесты. Общество Италии, Германии, Франции и США исполнено негодования.

В этой связи можно упомянуть про движение «Чаепитие», которое, с одной стороны, таит в себе крайне опасные тенденции, а с другой – выступает против излишней централизации правительства, против большого бизнеса, а также против слияния этих двух сил. Поэтому не следует считать данное движение простым сборищем сумасшедших — многие члены движения выражают хроническое недовольство простых американцев. В Европе идут схожие процессы.

Кризис Великобритании усугубляется тем, что британское общество одновременно и современнее, и архаичнее других. Финансово-экономическая модернизация не подкрепляется соответствующей социально-экономической инфраструктурой — взгляните на транспортную проблему, на проблему жилищного строительства и так далее. Поэтому Великобритания находится в гораздо более опасном положении, чем другие страны.

РЖ: Получается, что слово сегодня за обществом, которое должно положить конец бесконтрольному расширению рынка и государства?

А.П.: Да, именно так. Университеты, госпитали, школы, всевозможные профессиональные ассоциации и разные общественные инициативы — все это части гражданского общества, которые должны сказать свое слово. Однако я не хочу создать впечатление человека, стоящего на позициях противника рынка или государства. Я ЗА рынок и ЗА государство, но этим институтам требуются реформы — государства должны стать менее централизованными, более плюралистическими, более гражданскими. Самые разные группы населения должны быть вовлечены в принятие политических решений.

Что касается экономики, то хотелось бы, чтобы она стала более демократичной. На Западе все время твердят про демократию, но почему-то только не для рынка. Что такое демократия для рынка? Это его обобществление, то есть такое устройство рынка, которое позволяет разделять как доходы, так и риски. Вместо этого везде в мире в экономике действует одна и та же схема – доходы присваиваются частными лицами, убытки берет на себя государство, а бремя рисков ложится на общество. Смотрите: большинство доходов уходит к частным лицам, не достигая даже менеджеров, не говоря уже о служащих. Убытки берет на себя государство — оно выкупает обанкротившиеся банки, дает прогоревшим банкирам гигантские кредиты, усугубляя тем самым бюджетный дефицит и вступая в долги. Бремя рисков ложится на общество, поскольку финансовые риски отравляют не только экономику, но также и всю социокультурную сферу. Вместо этой порочной системы требуется другая, которая будет разделять не только риски, но и результаты, доходы.

РЖ: О «сломленной Британии» сегодня очень много говорят христианские политики. Так, например, в августе 2011 года в Римини на очередном католическом гиперфоруме «Rimini Meeting 2011» эта тема обсуждалась самым активным образом. Должны ли религиозные сообщества сыграть какую-то особую роль в возрождении гражданского общества и преодолении нынешнего кризиса?

А.П.: Таковой была одна из изначальных интуиций, лежавших в основе концепции «сломленной Британии». Иан Дункан Смит, инициатор дискуссий, который сам является католиком, отводил церквям и другими религиозным сообществам совершенно особую роль: государство может сократить свое присутствие в проблемных зонах или вовсе свернуть активность, свободный рынок приходит и уходит, но религиозные общины – остаются, именно их присутствие может переломить ситуацию. Тот же церковный приход. Это не просто низшее звено в церковной иерархии, но также зачастую и первичная ячейка общества. Церковный приход выполняет не только религиозные, но также и социальные функции, причем не только для своих прихожан, но в равной мере и для всех жителей района, будь они христианами, людьми другой веры или даже неверующими. (То же самое можно сказать про мечети и синагоги. Просто в британском контексте именно церковь на протяжении сотен лет остается основной религиозной ячейкой). Религиозные сообщества, концентрирующиеся вокруг приходов, всегда играли важнейшую роль в заботе о престарелых, в оказании помощи людям, которых отвергло как государство, так и рынок. Помощь оказывалась и мигрантам, то есть людям, которые только-только приехали, и которым еще только предстояло интегрироваться в новое общество.

РЖ: Последнее время от христианских политиков все чаще можно слышать о «субсидиарности» как некоем новом принципе, способном лечь в основы усилий по восстановлению и оздоровлению общества. Самое распространенное толкование «субсидиарности» — это децентрализация. Насколько оправдано такое упрощенное понимание?

А.П.: Отождествлять субсидиарность с простой децентрализацией власти, с передачей власти на самые нижние уровни значит слишком упрощать концепцию. Субсидиарность подразумевает перераспределение власти на самый подходящий для этого уровень и в некоторых случаях этот подходящий уровень не является самым низшим. Например, если мы хотим упорядочить глобальные финансы, то эту проблему не решить учреждением некоторого числа банков регионального уровня. Пусть такие банки будут, но все же здесь принцип субсидиарности заставит нас действовать на уровне глобальных структур, которые сегодня подрывают местные экономики. Например, Большая Двадцатка вполне подходящий уровень для решения обозначенной проблемы.

{advert=3}

А вот, например, социальные программы должны обеспечиваться уже не на государственном, а на местном уровне, на уровне, максимально близком к тем, кому необходима помощь. В этой связи нельзя не вспомнить про множество несуразных полномочий, которыми сегодня наделены европейские бюрократы. Так что субсидиарность подразумевает не просто децентрализацию, но именно передачу полномочий на наиболее подходящий для этого уровень.

Кроме того, субсидиарность, как уже стало понятно из примера с глобальными финансами, не следует понимать как то, что относится исключительно к политике. Субсидиарность касается экономики, а не только политики, это не только аргумент против сосредоточения полномочий в руках государства, но и против господства бизнеса и мультинациональных корпораций. Субсидиарность призвана восстановить полномочия граждан, общин, религиозных групп и всевозможных местных ассоциаций, которым следует отвести первостепенную по отношению к государству роль.

РЖ: Насколько велико влияние тех политиков, которые активно продвигают данную повестку?

А.П.: Если совсем кратко – то их влияние незначительно. Но некоторые из озвученных идей постепенно находят отклик. Самый большой прорыв последних лет – это дискуссии о «большом обществе» в среде консерваторов, которым соответствуют дискуссии о «хорошем обществе» в среде лейбористов. Наиболее видный теоретик «большого общества» — Филип Блонд, наиболее видный теоретик «хорошего общества» — Морис Гласман.

Морис Гласман все время ссылается на реальные достижения на пути возрождения общества. То есть данные проекты не утопия, есть конкретные примеры, подтверждающие реалистичность делаемых предложений. Например, «Граждане Лондона» – очень успешно действующая ассоциация граждан. В Италии существует множество примеров субсидиарности в действии, особенно на севере страны. Социальные услуги там предоставляет уже не рынок и не государство, а множество общественных организаций. Есть огромное количество успешных региональных банков, общественных фондов, новых инвестиционных компаний и других механизмов возрождения экономики, ориентированной на общество. Это уже не абстрактные идеи, это реальность.

Однако по-прежнему вопрос стоит о том, как превратить данные смелые инициативы в доминирующую тенденцию, как получить поддержку со стороны основных политических партий. Замечу, что британское правительство уже предприняло ряд правильных шагов в этом направлении. В 2010 году был принят «Местнический билль» (Localism Bill), который по сути передает многие полномочия местным управам и общинам. Это хорошее начало, но этого мало. Предстоит много работы, но мы уже наблюдаем отрадные признаки грядущих перемен.

Источник: Русский журнал