Русская модернизация, ее наследники, аналоги и последствия для Украины

«Интеллигенция» – типично русское и восточноевропейское явление. Понимаю, что это звучит несколько резко. Более того, «коллективная ответственность», к счастью, осуждена как политическая концепция Нюрнбергским трибуналом и ООН. Но здесь речь не о «коллективной ответственности», а о некоем культурно-историческом явлении. Авторы Вех достаточно пространно и недвусмысленно высказались в отношении современной им революционной интеллигенции – назвав ее среду и позицию «педократией» – правлением детей. Иными словами, знания этой общественно-политической группы были неглубоки, позиции – незрелы. Отсюда и «образованщина».

Преимущественно, именно таковы наши националисты, а в России – часть диссидентов и большинство «демократов» перестроечной волны. Но есть кое-что еще, и именно потому я выше назвал «интеллигенцию» типично русским и восточноевропейским явлением. Тематика возникновения такого явления как русская интеллигенция, дискуссии вокруг нашего и в целом либерализма, а также сочлененной с этими вопросами европейской и русской модернизации, заставит нас с вами довольно глубоко прогрузиться в «Марракотову бездну» европейской и русской истории. Итак…

Трещины в идентичности

Если говорить без предисловий, то (начнем аналогию издалека), скажем, «Сиротки» – чешские радикалы-гуситы, чьи вожди провозгласили себя «сиротами» на похоронах Яна Жижки – и мысли не допустили бы отдать Чехию мусульманам, лишь бы насолить католикам. Фанатичными патриотами немецкого народа были лютеране, созидателями Голландии стали протестанты-гёзы. В Англии – ни пресвитериане, ни индепенденты, ни левеллеры не «работали» на Францию или Испанию. Никто из них не развивал культа преклонения перед чьей-то культурой, какой бы богатой она не была. Гуситы, лютеране, гёзы, английские и французские революционеры творили что-то новое, что-то, долженствовавшее подвигнуть их страну на пьедестал прогресса.

Да, французы рукоплескали Америке, но больше как экзотике, а генерал Лафайет так и не стал национальным лидером Франции на апелляциях к своему опыту участия в американской революции – во французской революции он оказался личностью ограниченной и не вызывавшей доверия у народа.

С русской и восточноевропейской «разночинной» интеллигенцией XIX века дело обстояло по-иному.

Лично я считаю, что эта проблема развивается из декабря 1825 года. Ведь задумаемся – за 13 лет до этих событий образованные русские дворяне не стали на сторону Наполеона, этого кумира русского высшего общества. Но выступили они против самодержавия впоследствии с теми же идеями, эволюция которых во Франции привела к появлению Наполеона. Провал этой революции и гонения на антисамодержавные идеи, в свою очередь, породили в России традицию презрительного отношения к государственной власти как «хорошего тона» в образованной среде, и усливающемуся «низкопоклонничеству» (по ряду причин, все же беру этот термин в кавычки) перед Западом. Между декабрем 1825 года и ликвидацией крепостного права лежат 36 лет, за которые это культурное явление, «интеллигенция», и сформировалось.

А питательной средой для его развития был существовавший со времен Петра раскол русского народа на де-факто правящее вестернизированное меньшинство и оставшееся за бортом петровских реформ, эксплуатируемое как тягловая лошадь империи, крестьянское большинство. Из этих двух трещин в тверди русской цивилизации и проросло сословие, распространенным поведением которого было устное и письменное проявление как ненависти к своему государству, так и плохо скрытого презрения к «темным массам».

Казалось бы, здесь парадокс – ведь, получив образование, отчасти имея дворянские корни, наследуя демократическим идеалам декабристов, этот слой должен был бы ассоциироваться с тем самым созданным эпохой Петра меньшинством и чувствовать себя вполне комфортно. Однако, не все так просто.

Кто выиграл от модернизации в России?

Здесь имеем третий конфликт – модернизация Петра, равно как и гораздо более поздние модернизации, а именно революция Мэйдзи в Японии и революция младотурков, имела другой характер, другую почву, нежели модернизация в Западной Европе. В Западной Европе – Голландии, Англии, Германии, Франции – политическая модернизация являлась естественным ходом вещей. Иными словами, рост трансморской торговли и городов, распространение грамотности, перевода Писания на национальные языки, вызов новых слоев надгосударственной церкви, союз с монархией, а затем крах этого союза и требование всеобщего равенства, все это было логично, неизбежно, с переходными формами вроде «просвещенной монархии».

Французы не проводили у себя модернизацию, потому что боялись англичан или голландцев. Возможно, такой расчет где-то и присутствовал, но на третьем плане. В России, Японии и Турции, так называемых (иногда сюда относят и Габсбургскую империю или разные ее части) «позже» или «позднее» индустриализированных государств главным стимулом модернизации был военный, культурный и экономический вызов извне. Иногда прямой (вроде шведской экспансии на Балтике, демонстрация Западом откровенного военного превосходства над Японией – так называемые «черные корабли» Мэтью Перри), иногда косвенной – с осознанием аристократией того, что закатные государства превзошли ее «подопечных», ее кормящее сословие — в ремеслах, организации, самом полете мысли.

Если вдуматься, то «голландский бомбардир» Петр был продолжателем дела Ивана Грозного. Грозный создал «опричнину», машину для укрощения феодальной знати и, хотя и не так последовательно(поскольку зачем-то ликвидировал опричнину в 1572 г.), но совершил то же, что во Франции удалось Филиппу IV Красивому. Удивительно, но создателем французского государства при этом считается не Филипп, а Людовик XI. Поскольку многие свершения Филиппа постигла та же судьба, что и достижения Ивана – смертельная комбинация неурожаев и смут при Годунове, распоясавшихся баронов (у нас «князей и бояр») и, естественно, воспоследовавшей внешней агрессии, то сравнивать Петра можно, скорее с Людовиком. Петр создал военизированную бюрократию для превращения России в державу, способную в военном и военно-промышленном отношении конкурировать за влияние с западноевропейскими государствами, в чем и преуспел.

Я, конечно, сознаю, что эти построения «евроцентричны» – исторические исследования, а более всего – изящная вязь «турецкого Умберто Эко» Орхана Памука показывают, что другие пути были, в целом, ничуть не хуже. В конце-концов, туркам достался Константинополь, а нам – его Церковь. Однако, не будем отвлекаться – вышесказанное указывает на то, что «поздние модернизации», в том числе и наша, русская, отличались от западноевропейской, став, в разной мере, реакцией на нее. Соответственно, они произвели на свет и отличные от западноевропейской модернизации общественно-культурные явления. Рискну утверждать, что интеллигенция – одно из них.

Благодаря Петру Первому, управляющим сословием России стал чиновник-дворянин. Конечно, это произошло не моментально (знать пыталась получить «польские» привилегии от Анны Иоанновны, придворные полки с петровским «вензелем» в названиях организовали не один переворот…), но как и дворяне-буржуа Мэйдзи Исин в Японии, как и турецкие военные, именно табельная бюрократия России стала самым большим бенефициаром культурной, инфраструктурной и до определенной степени хозяйственной революции. Здесь на минуту остановимся.

В стороне от догмы

Дело в том, что мнения по поводу эффективности реформ Петра существуют разные. Например, есть компетентное мнение, что до Грозного Московское царство развивалось одной скоростью с западными европейцами, и в том же ключе. Но этот вектор «сломался», когда главным противоречием при тогдашнем дворе стал вопрос земельных владений церкви. Молодой неуравновешенный царь подпал под ее влияние и (в отличие от Генриха VIII в Англии, практически своего современника) начал создавать свой «управляющий контур» за счет земель знати, а не церкви, раздавая земли репрессированной знати своим дворянам. Считаю, что это объяснение не лишено смысла – завоеватель Казани и Астрахани, централизатор Руси впоследствии к тому же понаделал явных ошибок, вроде продолжения разорительной Ливонской войны, вместо того, чтобы пойти на мировую после первых крупных успехов. Из соображений религиозной толерантности умолчим о том, что именно Грозному могла достаться, при определенных условиях и польская корона, а это означало бы начало славянской гегемонии в Европе.

Правивший через полтора столетия Петр, стремясь наверстать упущенное, растерянное во время Смуты (роль Церкви во время которой, естественно, стала определяющей в русской политике), во время идеологической консервации жизни при своих предшественниках (принятой, как дань уважения и признания роли церкви, ставшей локомотивом прекращения смуты и изгнания интервентов) прервал и исказил процессы естественного развития в России. Петр закабалил русского крестьянина. Не он первый, конечно. Но русский крестьянин оказался за бортом петровского корабля перемен. Петр жестоко преследовал своеобразных русских реформатов – староверов. Они не были, конечно, евангелистами, но в контексте Православия староверы вполне могли считаться реформатами – ведь скромность, тороватость, церковный антибюрократизм роднит их с европейскими реформатами, тоже считавшими, что они выступают за «старое», истинную веру, против «нового», симонии и внеевангелической демагогии.

Петр сломал православную церковь, возможно, пытаясь решить религиозный вопрос так, как в скандинавских странах, где монархи из экономических и политических побуждений «на скорую руку» обратились в лютеранство, сделав его государственной религией. Но в русском культурном контексте, где такой опыт, правда, в других условиях, уже был, при Алексее Михайловиче и Тихоне, оказалось, что Петр (и без того подозреваемый в «лютеранской ереси») переборщил.

Здесь уместна вот какая аналогия – нынешняя Чехия, вдоль и поперек застроенная величественными католическими соборами, является одним из бастионов атеизма в мире и наиболее неверующей страной в Европе. Думаю, что это своеобразная «месть» чешской идентичности за имевшие место несколько веков назад кровавейшие подавления как чешского протестантизма (гуситства), так и позднейшего разгрома Габсбургами чешского лютеранства. Такая вот ухмылка истории. Что-то похожее уже произошло и в русской истории – на протяжении полувека случился и раскол, и насильственная интеграция церкви в государственный аппарат при Петре.

Интеллигенция как месть истории

В этом, уверен, находится корень нигилизма, проросшего, как паразитарное существо, столетие спустя Петра в русской демократической традиции. Лучшие умы революционной интеллигенции, наследницы русских модернизаторов, претендовавшей на то, чтобы конкурировать за власть с победившим в 1825 году «жандармским» табельным чиновничеством – были поражены, в разной степени, нигилизмом. А ведь, вспомним, даже Робеспьер отторг от якобинцев и разгромил нигилистическую партию Эбера, идейным вождем которой барон Анархасис Клоотс. Клоотс называл себя личным врагом Христа и всякой религии, доказывал в своих литературных произведениях, что только народ может быть сувереном мира, что только глупцы могут верить в верховное существо, культ которого был предложен Робеспьером. За что, собственно, и был гильотинирован 24 марта 1794 года.

В предшествовавших европейских революциях буржуазная и религиозно-реформистская компоненты вообще шли рядом в тесном союзе. Косвенно похожим на русский случаем является гораздо более поздний турецкий, где управляющее сословие, армия – подчеркнуто, даже агрессивно светская группировка. Но это, пожалуй, и все, что роднит русскую и турецкую модернизации.

Нигилизм, порожденный разломами идентичности, историческими обстоятельствами, нигде не был столь очевиден, демонстративен, как в русской общественно-политической жизни после 1825 года, несмотря на государственный православный официоз и экстатичную религиозность нескольких государей. Достаточно сказать, что идеологами политического терроризма стали именно русские интеллигенты, такие как Бакунин.

Зная все то, о чем было сказано выше, уже понятно, думаю, что искать объяснения перипетиям русской революции ХХ века в «еврейском вопросе» по меньшей мере, несостоятельно. Равно как и числить «русский либерализм» в семье европейских «либерализмов-братьев». Хотя внешне он может быть похожим: свобода, равенство, братство, «мы же образованные люди» и так далее. Судить можно даже от противного – идея «Бесов», «Идиота», «Братьев Карамазовых», «Преступления и наказания» появилась у гениального русского консерватора Достоевского, а не западноевропейских консерваторов. Они, включая Ницше, все-таки неглубоко копали (пусть уж простят мне такую вольность), поскольку их западноевропейская история…проще. Может быть, это и повод для нашей гордости. А может – и нет.

Но, так или иначе, у русского «освободительства» (теперь уже не рискну называть это либерализмом), этой лакированной пугачевщины части образованного слоя, отпугивающей людей умеренных, а часто и просто здравомыслящих, вот такая генеалогия: Раскол, разгром Церкви Петром, упадок веры, поражение «естественных либералов»-декабристов, консервация государственного развития «табельным» военизированным чиновничеством, новое отставание России, ставшее очевидным после 1853 года, нигилизм, терроризм. Перескочив почти сто лет, увидим «исчезнувший» доклад детективного агентства “Kroll” со списком перестроечных реформаторов, имевших счета за рубежом. Вернувшись на 75 лет назад с момента составления этого доклада, увидим то же самое – триумф безверия, модернизация без любви к людям.

Гибриды

Нынешний осторожный пересмотр в том числе и наследия сталинизма тоже выявляет какие-то непривычные нюансы – христианство «без Бога», марксизм без, вне или после Маркса, выделяемый в отдельную ветвь «русский марксизм». Иосифа Сталина с его «новой опричниной» – НКВД и чудовищным, нечеловеческим прыжком в позднеиндустриальное общество – ставят в один ряд с Иваном Грозным и Петром Великим. Выскажусь так – я не сторонник новомодного ревизионизма в отношении сталинского периода русской и советской истории – государственный террор был, есть и остается омерзительным явлением, и никто бы не пожелал жить в такое время сам себе или своим детям. И, тем не менее, Сталин – плоть от плоти русской истории, завершивший более чем 250-летнюю историю русской модернизации и индустриализации как ее финальной стадии.

Этот глубокий исторический («метаисторический») экскурс был необходим для того, чтобы четко разделить либерализм западный и нашу политическую традицию, на выходе давшую сплав анархиста с тайным воздыхателем диктатуры (о связи между «неолиберализмом» и нелюбовью к демократии мне уже приходилось писать ранее).

В Украине имеем вдобавок национальную специфику – в либералы «записались» еще и националисты, в целях получения западной помощи притворявшиеся диссидентами (и бывшие ими ровно настолько, насколько СССР был нетерпим к отсталой идеологии этнического и этнокультурного национализма). Вот таким странным образом, и в России, и в Украине либералы (потому что «либералы») стали правыми. Хотя базовые знания о политических системах дают понять, что правые простираются от «прагматиков» в центре через «консерваторов» до «реакции» на крайнем фланге, а левые – от «реформистов» в центре, через «идеалистов» до «революционеров» на крайнем фланге. Правые – защитники примата частной собственности (и в этом смысле российские и часть украинских правых 90-х гг. совпадали с «оригиналом»), левые – защитники примата общественных интересов. В самой своей крайности правые доходят до анархии, центристы – до олигархии, левые – до тоталитарного режима («Большого Брата»).

Наиболее же вредная крайность – это гибрид идеи расового или этнического превосходства и деформированного социализма, в котором государственные чиновники подменяют собой народовластие. Это опасность, перед которой, несмотря на разгром нацистской Германии и фашистской Италии, продолжают стоять многие государства мира, в том числе и Украина, господствующий в которой национал-неолиберализм («национал-» – в этом термине никак не от слова «нация», а от слова «националист», а либерализм, в отличие от неолиберализма, опять ни причем, как уже не раз было сказано выше) является лишь жалкой карикатурой тех режимов.

О нации

«Либерализм есть отрицание всякой крайности… всякого стеснения, всякого стиля. Он везде один, везде одинаково отрицателен, везде одинаково разлагает нацию медленно и легально, но верно… И чем честнее либерализм, чем он искреннее, чем неподкупнее — тем вреднее« (Константин Леонтьев. Из «Варшавского дневника», 1880 г.).

С Константином Леонтьевым – я не согласен. Контекст этого его мнения понятен, но либералы не разлагают наций по той простой причине, что либерализм в донациональном периоде исторического самосознания народов отсутствует. Народ до возникновения буржуазии и «городского лобби» является понятием этнографическим. Русские философы часто противопоставляют этому «западному» пониманию нации – соборность. Но ведь если мы всмотримся в историю русской смуты, то увидим, что соборность, собственно, возникает из союза светского князя Пожарского, буржуа и представителя местного самоуправления Козьмы Минина и князя церкви, московского патриарха Филарета. Объединились они на пике страданий, причиненных московскому царству династической распрей, развившейся из неудачного наследования после Ивана IV, попыткой установить над этим царством католический гнет, и феодальной анархией.

Практически в то же время в Голландии и Фландрии мы видим… союз фламандских дворян, городской буржуазии и священников-реформатов против разорения, беззакония и католического фанатизма испанских хозяев, так и не ставших своими для нижних и бывших бургундских земель. Поэтому какой-то особенной необходимости в изобретении отдельной соборности я не вижу. Это одна и та же типология ключевых событий истории созидания наций.

В итоге на престол Московской Руси сел скромный, в быту пекущийся о компромиссах, возведенный на престол народом, заметьте, революционным, оружною рукою изгнавшим изгнавшим иноязычных и иноверующих «узурпаторов») сын будущего патриарха Филарета (боярина Федора Никитича Романова) Михаил Романов. В царствование Михаила Фёдоровича были прекращены войны со Швецией (Столбовский мир 1617) и Польшей (1634), возобновлены отношения с иностранными державами. В 1631—1634 годы осуществлена организация полков «нового строя» (рейтарского, драгунского, солдатского). В 1632 году состоялось основание первого железоделательного завода под Тулой. А в Голландии штатгальтером (буквально – «держателем государства») стал упорный, одаренный и заслуживший это свое высокое положение Мориц Оранский, сын Вильгельма Молчаливого.

Но уже при сыне Михаила Романова Алексее произошла огромная трагедия – Раскол. Немалую роль в том, что значительная часть народа не восприняла церковных преобразований Тихона, сыграло то, что уже при Михаиле срок поимки беглых крестьян вырос до 10 лет, а при Алексее крестьяне были окончательно прикреплены к земле. И вновь, как и при Грозном, история Руси выскочила в боковую колею, хотя такая колея (как, скажем, испанская) не выходит за рамки возможного в культурном контексте европейской цивилизации. ведь за быстрый прогресс Европа платила жертвоприношениями (в самый расцвет Ренессанса – жуткий режим искреннего фанатика Савонаролы во Флоренции; впоследствии параллельно Реформации — кальвинистская диктатура в Швейцарии; позднее — бессмысленная кровавая бойня в Англии и Ирландии и т.д.).

Нация, тем не менее, это то, что становится возможным в силу распространения буржуазного образа жизни и грамотности, что приводит, в свою очередь, к требованию все более широкими общественными группами политических прав. Поэтому, если что и «разлагали» либералы, то не более чем неэффективное, с точки зрения интересов большинства (!) общество, в котором узкий сегмент наследственных землевладельцев и неподотчетных закону феодалов церковных держал массы в состоянии, близком к положению скота, бессовестно их эксплуатируя. Польша, кстати, где Константин Леонтьев эти слова и сказал (1879), столетиями была примером такого общества.

Партия обманутых мещан

Что касается участия украинской мелкой и средней буржуазии в событиях оранжевой революции, то здесь можно только развести руками. Я, как и вы, видел это все собственными глазами, а возможно и больше, поскольку родом из торгового буковинского края. Но скажу так: я не могу простить и никогда не прощу националистов и демагогов-популистов, а этих людей – я давно простил. Они верили истово, их убедили люди, уважаемые не только в их глазах, но и уважаемые как таковые, мелкие буржуа раскрыли для них свои кошельки и, что гнуснее всего, к стыду «уважаемых людей», свои сердца. Средние и мелкие буржуа, поднявшиеся из нищеты, завоевавшие себе достоинство, везли автобусы на Майдан, обеспечивали Майдан «от и до». «Уважаемые люди» обманули их, а многих и разорили дальнейшей своей политикой… На досрочных парламентских выборах 2007 года (исследование «Фокуса») большинство представителей среднего класса проголосовало за… правившую тогда коалицию в составе ПР-СПУ-КПУ. Но популисты оказались сильнее, забив низам голову вздорными невыполнимыми обещаниями. Вот так-то.

Перезапуск модернизации не получился ни в 2005 году, ни в 2010-м.

Тем не менее, сами эти низы, как видим, в тяжелую годину (лопнувший кредитный пузырь, обвал производства и безработица) оказались ни на что не способны – неистребима вера в «доброго царя», холопство вместо солидарности.

Поэтому надежды на модернизацию «сверху» — бредовые.

Для исправления нравов имущего слоя, как говорит подполковник Карпов из «Глухаря», «есть единственный метод — насилие. Просто люди не любят это признавать.»

Отсюда – и надежда на ребят, прошедших «дикий рынок», Турцию, Китай, порты, ментов, бандитов. Им хоть что-то, но удается.

При этом в Украине нет ни либеральных, ни левых партий.

Ведь все отечественные партии— просто ЧП с советом директоров и/или акционеров.

Более того, все фракции парламента – правыес разной долей феодального, реакционного консерватизма. Левый избиратель выбирает между оттенками правизны. Почему я так считаю? Потому что современное украинское общество в разрезе структуры собственности представляет собой анархию мелких собственников (многие из них таковыми себя не считают, не осознают своих интересов, но приватизация квартир и садово-огородных участков, распаевание земли таковыми их сделало) и крупных собственников, очень хорошо свои интересы осознающих.

Без больших денег (мэрская кампания в небольшом городе, от одной из ведущих PR-контор стоит более миллиона долларов) и/или административного ресурса — уродливого постсоветского явления, до которого не додумались в странах традиционного «третьего мира» — избраться сегодня практически невозможно. Думаю, ни у Сеголен Руаяль, ни у Доминика Стросс-Кана, людей явно небедных — таких имений, как у украинских «левых» нет! У них вряд ли родственники-голлисты работают в администрации Саркози! Спасает публичный образ этих «левых» («на безрыбье и рыба раком»») только то, что украинский рабочий класс преимущественно превращен в крепостных — при этом процент «левых» снижается потому, что холопы голосуют за своих феодалов. И – за самых крупных, а не их посредников или мелочь, способную дать мало или стукнуть слабо.В раннюю эпоху строительства демократии и капитализма в Великобритании что-то похожее было: за крестьян коллективно голосовал помещик, а подкуп избирателей был обычнейшим делом, которое не осуждалось.

К счастью, в Англии была серьезная конкурентная борьба партий и парламентская система, что позволяло обществу быстро совершенствоваться. У нас же анархия, о которой говорилось выше — проникнута криминальными связями, из которых состоит административная иерархия вымогательства. Парламентаризм не обладает той предсказуемостью, который необходим такой иерархии. Поэтому его отменили в прошлом октябре.

Единственной, но неполной заменой принципу «кассы» может быть солидарность, обмен малыми ресурсами и эффект синергии (грубо говоря, когда «2+2=5»), жертвование своим условно «свободным временем». Это работает не сразу, и такая партия не избегает внутренней борьбы за полномочия, внешнего влияния. Очень трудно, замечу, построить сегментик чего-то здорового в среде общества, утопающего в миазмах двух самых тяжелых социальных болезней – коррупции и демагогии. Кроме того, настоящая партия начинается с местных выборов, и заметной полезной работы в местном самоуправлении, с эффективного представительства народных интересов.

Так завоевывается авторитет и доверие людей.

И только низовое, революционное движение выведет Украину из застоя и произвола феодалов.

При этом, перефразируя товарища Сталина – «Другой интеллигенции у меня для вас нет».