Повседневная жизнь в Украине во времена Гражданской войны

Несколько лет назад меня заинтересовала тема, относящаяся к истории Украины периода Национально-демократической революции и гражданской войны 1917-1920 гг. Причем интерес относился не к политическим или военным событиям, а к способности рядовых граждан, современников событий, продолжать свою повседневную жизнь, всячески приспосабливаясь к стремительно меняющимся обстоятельствам.

Монография, посвященная этой проблеме, вышла в печатном виде октябре 2013 г. Потом начались известные события, столкнувшие жителей Донецкой области с точно такими же проблемами. Докторскую диссертацию я защитил в ученом совете исторического факультета Донецкого национального университета 23 апреля 2014 г.

Прошедший год предельно актуализировал мою тему, множество совпадений не могло не броситься в глаза. И мне захотелось поделиться некоторыми наблюдениями и впечатлениями, ассоциирующимися с моими научными находками. Сразу оговорюсь, что никоим образом не претендую на некие открытия в свете сегодняшнего дня, у нас у всех одни и те же источники информации. Задачей своей я видел, скорее, демонстрацию того, что социальные практики под внешним давлением возвращают нас в прошлое, которое никуда не уходило, а лишь дремало в общественном подсознании. Аналогичность условий, в которые были погружены наши предки, с обстоятельствами сегодняшнего дня, автоматически вызвала к жизни их опыт, о чем мало кто из наших соотечественников и современников задумывается.

ОКАЯННЫЕ ДНИ – 2

Рассмотрим кратко особенности поведения жителей больших городов – Киева, Харькова, Екатеринослава – в 1917-1920 гг. и жителей Донецка в 2014-2015 гг. В характеристике современной обстановки использованы собственные впечатления, и свидетельства очевидцев.

После смены власти в Киеве в конце февраля – начале марта 2014 г. некоторых украинских граждан на востоке охватила паника, вызванная или фантастическими слухами, или сюжетами российского телевидения.

В 1917-1918 гг. среди обывателей ощущение страха и тревоги также нарастало с каждым днем. В Севастополе, в декабре 1917 г., на похоронах погибших в борьбе против Каледина, пожилая женщина, плача, говорила: «Ох, что-то будет, говорят, приехали их товарищи, буржуев резать…». Солдаты успокаивали ее: «Не бойсь, тетка! Все это бабские выдумки. Не резать приехали, а порядок устанавливать» [1].

Панические настроения формировались быстро распространявшимися слухами. Слухи разносили обычные граждане. Они ходили по улицам, «пугливо озираясь», говорили «только шепотом», и сообщали «страшные новости», предсказывали «будущие ужасы». Всё они якобы знали из достоверных источников, «от надежных лиц». Их информация попадала на благодатную почву, потому что пугали они точно таких же, как они сами, и их слушатели были готовы поверить, чему угодно. [2].

Академик В. И. Вернадский много страниц дневника посвятил характеристике настроений своих современников. В начале марта 1918 г. в Полтаве было все время тревожно. Население ожидало всего, чего угодно, и ничему бы не удивилось. Оно было нервным, скрыто озлобленным, измученным. Ходили слухи, что скоро будут «резать буржуев», при этом зарежут также и прислугу, так как она за «буржуев». Люди говорили об обысках, начавшихся в домах, в ходе которых, якобы, забирают белье и еду. Рабочий-железнодорожник рассказывал, как встретившиеся ему неизвестные люди предупреждали «о готовящемся избиении буржуазии», и предлагали участвовать, говоря, что за это хорошо заплатят. «И так каждый день. Понятно, обыватель совершенно изнервничался. Большинство ждет немцев, как избавителей» [3, с. 54].

Что касается боевых действий, то и в прошлом, и сегодня уличные бои нечасто разворачивались в больших городах, война для них заключалась в артиллерийских обстрелах разной длительности и интенсивности. Тяжелым испытанием для киевлян стало наступление большевиков в январе 1918 г. После десятидневного обстрела «нервы у всех оказались истрепанными до последней степени, всем надоела эта постоянная угроза бессмысленной смерти, все горячо желали того или иного конца» [4, с. 18]. Но уже осенью того же года, при осаде города петлюровцами, население «так привыкло к артиллерийской стрельбе, что, не замечая гула орудий, публика гуляла, смеялась, ходила в кинематографы, спекулировала, обедала, спала и вообще вела себя так, как будто бы ничего не происходило» [5, л. 89].

Для Донецка 2014-2015 гг. о «привычке» к обстрелам стоит говорить только по отношению к обитателям центральных районов города. Жителям более отдаленных районов, постоянно находившихся на линии огня, привыкнуть к стрельбе было невозможно.

В прошлом веке одна из киевлянок записала в дневнике, что не было горожанина, который не сумел бы «отличить выстрел от разрыва, и даже тот сорт орудия, из которого стреляют» [6, с. 219]. В Донбассе практически все, включая детей, тоже стали такими специалистами, различать «запуск» и «прилет» научились за считанные дни, определять вид оружия смогли несколько позже.

Поведение мирных обывателей в ожидании боевых действий также не претерпело изменений. Когда в январе 1918 г. большевики начали обстрел Киева, «испуганное население бросилось в подвалы» [7, с. 30]. В 1919 г. киевляне иногда искали в своих квартирах самую безопасную комнату, и закрывали окна матрацами [6, с. 219], но чаще опять-таки спускались в подвалы [6, с. 225].

В Донецке люди заклеивали окна крест-накрест скотчем, закладывали их штабелями книг, но, конечно же, только сидение в подвале могло гарантировать более-менее серьезную безопасность. То, что в больших домах находиться во время обстрелов безопаснее, в отличие от строений частного сектора, подтвердили и наши предки из 1919 г. [6, с. 226], и современники. Конечно, если не идет речь о многоэтажных домах, оказавшихся в эпицентре битвы за донецкий аэропорт. Вообще, поселок Октябрьский в Донецке опустел одним из первых, из-за непосредственной близости к аэропорту. Но, по рассказам, некоторые домовладельцы организовывали в собственных дворах торжественные застолья по разным важным поводам, даже в условиях непрекращающейся стрельбы.

Такие отстраненность и фатализм очень напоминает эпизод из 1919 года, когда белогвардейцы заняли один из украинских городков, и их командир, полковник А.В. Туркул, был приглашен на именины. «Мы поблагодарили хозяина и, можно сказать, прямо с боя вошли в зал, полный разряженных домашних и гостей. Горели все лампы, стол стоял полный яств, солений, варений, с горой кулебяки посредине. Странно мне стало: на улице еще ходит перекатами затихающая стрельба, в темноте на подводах кашляют и стонут раненые, а здесь люди празднуют в довольстве мирные именины, как будто ровно ничего не случилось ни с ними, ни со всеми нами, ни с Россией» [8].

Изменения в худшую сторону накапливались в Донецке из месяца в месяц, что особенно бросалось в глаза при эпизодических посещениях города. Становилось все меньше автомобилей на улицах, исчезали праздные прохожие, в вечернее время люди старались не выходить из дома. Донецк пустел еще засветло, и в шесть вечера людей на улице было примерно столько же, сколько до войны бывало в полночь.

События 1917-1920 гг. также свидетельствовали о постепенном нарастании кризиса. Если в 1919 г. «население еще не успело изголодаться и опуститься» [9, с. 254], то в 1920 г. «убожество и измельчание жизни выражалось в том, какими важными событиями стали представляться самые, казалось бы, обыкновенные вещи» [9, с. 301]. Люди «жили изо дня в день – во всех смыслах, ходили по мертвым улицам города, смотрели на изможденные и тупые лица прохожих» [9, с. 303]. Киевская студентка поделилась со своим дневником впечатлениями от большевистского режима: «У нас все грустней и грустней, жизнь дорожает, притеснения увеличиваются, все ходят какие-то напуганные» [10, с. 211].

Как и для сегодняшнего Донецка, для Киева в 1919 г. были характерны проблемы в аптеках: «Н. тяжко болен, и его жена продает последнее для покупки лекарств, которые неимоверно дороги, и их начинает не хватать» [10, с. 217]. Современные очереди за гуманитарной помощью напоминают карточную систему гражданской войны, при которой «каждое утро обыватели выстраивались за продуктами» [11, с. 80]. В марте 1918 г. Харьков посетил московский литератор А.С. Серафимович. Его поразили длинные очереди за хлебом: «Становятся с часу, двенадцати ночи, а получают поздним утром свой четвертьфунтовый паек, да и то не все – не хватает» [12].

А вот как жил Харьков при белогвардейцах: «Окраины засыпают чутким сном. Улицы совершенно безлюдны. Сквозь редкие промежутки между порывами ветра хлопают то близкие, то далекие выстрелы из винтовок. После каждого близкого выстрела запоздалый пешеход бегом и без оглядки одолевает короткое расстояние до ближайшего внушительного предмета, чтобы спрятаться. Останавливается, переводит дух, и, выждав момент, срывается и бежит дальше» [13, с. 24].

С бытовой точки зрения, большие города на востоке Украины сегодня почти не сталкиваются с проблемами, столь характерными для 1917-1920 гг. Повреждения коммуникаций достаточно быстро исправляются коммунальными службами, порой в перерывах между обстрелами, потребители исправно получают в свои квартиры газ, воду и электричество. Под сопровождение близкой канонады, по частному сектору спокойно ездит мусоровоз, инспекторы горгаза, горводоканала и горсвета собирают показания соответствующих счетчиков. Зимой 2014-2015 г. в большинстве районов Донецка практически ни разу не отключалось отопление. Конечно, в разрушенных городах, наподобие Дебальцево, повседневная жизнь очень походит на воспоминания современников гражданской войны: «Водопровод действует лишь изредка, так что мы должны таскать воду ведрами из ближайших колодцев; дрова стоят сто рублей пуд, их пилят студенты, а так как железные печи очень малы, то во всех семьях мужчины заняты рубкой дров на мелкие куски» [10, с. 235].

Корреспондент «Южного края» делился своими впечатлениями в декабре 1918 г.: «Люди обладают удивительной способностью приспособиться к обстоятельствам. Нынешний обыватель не всегда даже поверит, что было время, когда вокруг него было такое изобилие и довольство. Надо полагать, что предел приспособляемости еще не перейден» [14]. И, несмотря на массовое недовольство, обыватели безмолвствовали: «Организуется власть, как из рога изобилия сыплется приказ за приказом. Мы готовы ждать, ждать до бесконечности, пока кто-нибудь – все равно кто – только не мы сами, освободит нас» [10, с. 226].

Где война, там и эвакуация. Конечно, есть наши земляки, покинувшие свои дома, и пока не возвращавшиеся ни разу. Но известно также множество фактов, когда жители Донецка, уехав однажды из города, возвращались обратно по разным причинам, потом уезжали снова, и опять-таки ненадолго.

В 1917-1920 гг. обыватели тоже с большим трудом принимали решение о выезде, долго сомневались, и мечтали вернуться. Было несколько волн эвакуации, были возвращения, и новое бегство. В феврале 1919 г. киевская студентка осталась в городе, который заняли большевики: «Что могут сделать тихим, смирным людям, которые никого не трогают и политикой не занимаются?» [10, с. 209]. Когда в декабре 1919 г. большевики вернулись опять, то почти все знакомые киевской студентки уехали. «Остались или те, которые имеют маленьких детей и старых родителей, или те, которые примирились с большевизмом, как примиряются со смертью: от нее ведь не убежишь» [10, с. 237].

По меткому замечанию киевского адвоката А.А. Гольденвейзера, «оптимисты устремлялись в Одессу, пессимисты направлялись сразу в Берлин», причем и те, и другие уезжали из Киева «всеми способами и путями, за большие деньги и за большие взятки» [9, с. 234, 235]. Земский деятель Оболенский описал ситуацию в Севастополе перед эвакуацией 1920 г.: «Обыватели встревожились. Люди более состоятельные наскоро ликвидировали дела и уезжали за границу, остальные уныло ожидали развертывания дальнейших событий» [15, с. 67].

Обстановка в белом Крыму, да и в других местах перед приходом красных, напоминает Донецк после событий в аэропорту в мае 2014 г., или после прихода в город отряда Стрелкова из Славянска в июле того же года. С этими эпизодами связаны самые первые волны отъезда, потом повторявшиеся с каждым обострением боевых действий.

Теперь следует упомянуть о судьбе сегодняшних беженцев. Телевидение, газеты, социальные сети полны историй о вынужденных переселенцах, как с печальным, так и со счастливым концом. Известны проблемы с поиском жилья и работы, с регистрацией и получением пособий.

В 1917-1920 гг. печальные истории явно преобладали. Летом 1918 г. одна из провинциальных газет замечала: «Встречаешь растерянную физиономию, и не ошибешься в предположении, что это беженец». Свободного жилья в городе не осталось, все заняли перемещенные лица. Из-за их наплыва взлетели цены. «Комната, стоившая раньше 50 рублей, идет за 200-300, а маленькие в 20-25 теперь идут за 70-100» [16, л. 260]. В Киеве люди, отчаявшиеся найти крышу над головой, надевали большие плакаты с надписью «Ищу комнату», и ходили с ними по улицам. «Третьего дня с таким плакатом разгуливал по Крещатику прекрасно одетый господин в фуражке инженера» [17, л. 101].

В.И. Вернадский весной 1920 г. обобщил настроения людей, годами скитавшихся по стране: «Кругом все устали. Ужасно жить без угла. Почти без вещей, все у чужих, или сдвинутые в «уплотненных квартирах». Люди, наконец, начинают изнывать от такой жизни» [3, с. 74].

Уезжая и возвращаясь, по делам или по частным поводам, многие граждане Украины на протяжении последнего года неоднократно проезжали через блокпосты, и сталкивались с многочисленными трудностями, связанными, в первую очередь, с установлением пропускного режима. Получение пропусков оказалось сопряженным с невообразимой бюрократической волокитой.

Точно так же, когда в марте 1918 г. была закрыта граница с большевистской Россией, получить пропуск на ее пересечение можно было только с «особого разрешения» советского консула в Харькове, местопребывание которого никому не было известно [18].

Перед эвакуацией Одессы в 1920 г. семьи многих высших чиновников были заблаговременно отправлены в Варну. «Это стало известным всему городу, и вызвало панику. Лица, заведующие эвакуацией, брали взятки за предоставление мест на пароходах» [19, с. 310].

Несколько раз автору приходилось слышать свидетельства, и наблюдать лично, как на блокпостах ДНР ополченцы пытались задержать некоторых пассажиров, иногда по самым несущественным поводам. Попутчики обычно не вмешивались, но их молчаливое сочувствие ощущал водитель, и не спешил уезжать, даже если ему давали прямую команду люди с автоматами. Стоящий автобус действовал на стражей порядка успокаивающе, и задержанных, как правило, отпускали.

Зимой 1918-1919 гг. юнкер Яконовский в Кременчуге попал в подобную ситуацию, но здесь пассажиры повели себя гораздо активнее: «На ходу мы влетели в первую теплушку, уже наполненную людьми. Перед вагоном стоит солдат без погон с винтовкой и примкнутым штыком: «Что вы, товарищи, матросами будете?» Я бросаю ему: «Какие матросы? Мы – кадеты». Он вдруг решается: «A ну-ка, слазьте, товарищ! Документы покажите». Но вдруг весь вагон закричал, затопал ногами. Кулаки повисли в воздухе. «Жить людям не даете! Оставь пацанов! Мы тебе покажем документы!» Паровоз весело свистнул, и мы вдруг поехали. Очень возможно, что машинист — свидетель происходившей сцены, ускорил отход поезда» [20].

Проезд без пропуска сейчас, в принципе, возможен, но свидетели утверждают, что это лотерея, и результат зависит от того, насколько либеральна дежурная смена блокпоста. Нечто похожее было летом 1919 г., когда большевистские разведчики пропутешествовали от красных к белым, и обратно. В одной из деревень под Полтавой они дождались прихода белых. К своим удалось добраться на обычном поезде Харьков-Курск, проехавшем через линию фронта. «Пропусков и разрешений нигде не приходилось получать» [21, л. 17].

По нескольку дней стоящие на блокпостах грузовые фуры стали приметой последних месяцев. В социальных сетях размещены нормативы неофициальной оплаты за провоз груза, что ведет к удорожанию товаров для потребителей. При гетмане Скоропадском тоже существовала практика запрещения вывоза товаров из отдельных регионов «для прекращения спекуляции» [22, л. 191]. Некие торговцы в Сумах были задержаны при посадке в вагоны, «за неимение пропусков на вывоз товаров». Задержанные объяснили, что им «выгоднее рисковать конфискацией товаров в пути, чем обращаться за получением разрешения в комиссию – так дорого оно обходилось» [22, л. 193]. Киевская студентка несколько раз передавала знакомым в Москву сахар, но получить его там ни разу не удалось, потому что люди, возившие посылки, всегда рассказывали, что у них съедобное конфисковали [10, с. 220].

Люди, вынужденные путешествовать в не совсем подходящее для этого время, сегодня иногда достигают цели кружными путями. Известно о возможности проехать из Донецка в Харьков через Российскую Федерацию. Весной 1918 г. с тем же столкнулся харьковский митрополит Антоний, который, «благодаря отсутствию сообщения между Москвой и Харьковом», ехал «с очень большими неудобствами и затруднениями», целых шесть дней, из которых три – «в обыкновенном товарном вагоне» [23].

Многочисленные сегодняшние блокпосты, иногда расположенные на расстоянии прямой видимости, напоминают анекдотичную обстановку в Одессе в 1919 г., когда «городские улицы были перегорожены веревочной границей, вдоль которой с обеих сторон важно расхаживали часовые» [24, с. 40].

Столкнувшись с организационными и финансовыми трудностями, жители Донецка, и других населенных пунктов на территории ДНР, стали искать выход. Осенью 2014 г. стал популярным так называемый «пенсионный туризм», сопровождавшийся массовым выездом пожилых людей в города, подконтрольные украинской власти. Появились водители, доставлявшие вне расписания всех нуждающихся в Запорожье или Мариуполь, и в тот же день возвращавшие своих пассажиров домой. Возникли посредники, занимавшие для пенсионеров очередь в собесе, и гарантировавшие обслуживание в течение одного дня. Организовался даже бизнес, связанный с регистрацией в украинских городах, когда хозяин квартиры за умеренную плату был готов подтвердить проживание переселенца на его жилплощади.

Пропускная система вызвала к жизни целую сеть пунктов, в основном, в том же Донецке, организующих в кратчайшие сроки оформление пропусков через линию разграничения, опять-таки по доступной цене. Те, кто не решался лично покидать город для получения пенсии, мог поручить эту процедуру специальным гонцам, за 10% от общей суммы.

Эта общественная самодеятельность сегодняшнего дня вызывает аналогии с целым рядом попыток решать подобные житейские проблемы в 1917-1920 гг. По свидетельству екатеринославского преподавателя Игренева, когда в 1919 г. сфера образования осталась без денег, для оплаты труда работников был найден следующий выход: «Отдельные учреждения посылали своих ходоков в Харьков и Киев, и наиболее расторопные из них возвращались с деньгами» [25, с. 241]. Н.А. Тэффи вспоминала, как в 1918-1919 гг. «появились деловитые господинчики, сновавшие им одним ведомыми путями из Москвы на юг и обратно. Что-то провозили, что-то привозили. Иногда любезно предлагали доставить что-нибудь из оставленных в Петербурге или Москве вещей, отвезти деньги родственникам. Странные это были господинчики» [26, с. 398].

Князь Е.Н. Трубецкой, оказавшись на границе России с Украиной, заметил, что всё приграничное местечко «промышляло перевозом беженцев через границу». Многие частные дома превратились в постоялые дворы. «Хозяева брали с постояльцев большие цены и рекомендовали возчиков, знавших, как провезти мимо большевиков». Трубецкого познакомили со «специалистом», который «устраивал переезды под охраной матросов, сопровождающих подводы» [27, с. 139].

Для всех властей в период 1917-1920 гг. одной из острых проблем был дефицит денежной наличности, на который и сейчас ссылается руководство самопровозглашенных республик. Например, при гетмане «целая армия земских служащих» осталась «с пустым кошельком и с пустым желудком», и распродавала «домашний скарб». Земская управа реагировала на это лишь обещаниями, ссылаясь на «отсутствие денежных знаков» [28]. В последние дни нахождения у власти Директории, Харьковская городская управа смогла выплатить жалованье работникам лишь за половину января, опять-таки исходя из «наличности кассы» [29]. Игренев вспоминал, как отсутствие у Советов достаточного количества денег оставило сотрудников всех учебных заведений без жалованья с января по май 1919 г. [25, с. 241]. То, что «денежных знаков» также нет для выплат рабочим, подтверждала информация из Щербиновского района (Донбасс), где отмечалась задолженность за два месяца – март и апрель 1919 г. [30, л. 141].

Реальность сегодняшнего Донецка, по информации очевидцев, такова, что простые горожане пытаются продать все, что может пользоваться хоть каким-то спросом, чтобы поправить свое материальное положение. И такое явление тоже было свойственно рядовым обывателям, отделенным от нас почти столетием. Экономический кризис тогда вывел в торговые ряды новую категорию продавцов, с особым видом товара. Безработица заставила выходить на базар интеллигенцию, причем не только, чтобы купить продукты, но и чтобы продать какие-нибудь вещи. Причем люди несли на базар все, что только можно было «пустить с молотка». Например, на полтавском базаре осенью 1918 г. продавались дареные вещи, «с еще не стертыми надписями». Для продажи предлагались шубы, платье, посуда, галоши, туфли, ботинки, фотографические аппараты, старые игрушки, детские горшочки, золотые и серебряные вещи [31].

Прошел почти год, но ситуация ничуть не улучшилась. Теперь уже на Галицкий базар Киева по-прежнему несли самые разные домашние вещи, в надежде хоть на какую-то прибыль. «Интеллигентные девицы и дамы, безработные чиновники и всякие иные люди интеллигентных профессий» выносили, чтобы купить еду, все, имевшее хотя бы минимальную ценность. Предлагались материя, пепельница, полученный по карточкам ситец, шахматные доски, пиджаки, самовары, последние чайные ложки, скатерти с гостиных столов. В торговых рядах стояли «голодные, но привыкшие, терпеливые люди» [32].

Школьные учителя, по несколько месяцев не получавшие денег, придумали способ заработать. Они «начали проявлять по отношению к ученикам исключительную строгость и требовательность, в результате чего большинство учеников стали брать у них частные уроки на дому» [33, с. 52]. Ученики не оставались в долгу, и требовали «люстрации» наиболее, с их точки зрения, одиозных преподавателей: «В железнодорожном училище как был старый режим, так и остался. Учеников заставляют учить Закон Божий, заставляют писать письменные ответы без черновиков. Француженка заставляет обязательно учить французский язык. Вообще преподаватели относятся к ученикам очень плохо. Просим уволить учителя арифметики» [34, л. 9, 9об.]. Возмутительно, что учительница французского языка требовала от детей знания именно французского языка, и никакого другого. И чем мог не угодить учащимся скромный математик? Вроде бы эта дисциплина максимально аполитична, и дважды два при любой власти — четыре.

Что касается людей с оружием, в камуфляже и с множеством нашивок, шевронов, а теперь еще и боевых наград, по этому поводу в прошлом тоже есть свои примеры. Популярность камуфляжа сегодня перекликается, например, с историей, рассказанной В. Кравченко в его мемуарах. В одной из групп, называвших себя «красными», он заметил человека в морской форме, и узнал, что моряк сей – не настоящий, а форму надел потому, что она «добавляла революционного уважения» [35, с. 16].

Наличие соответствующих аксессуаров открывало перед их обладателями новые возможности, как, например, в Одессе в 1917 г.: «Стоит объявить себя представителем трудового народа, нацепить красный бант и, важно надувая щеки, заходить в окрестные магазины, собирая дань на мировую революцию с испуганных торговцев» [24, с. 30]. В Севастополе происходило нечто подобное: «Ввиду того, что конфискуются предметы роскоши – ажурные чулки, шелк, бархат, можно предполагать, что производится это самовольно. Был ряд случаев, когда вещи добывались силой оружия – врываются в магазины люди, приставляют револьверы ко лбу, и таким способом получают сахар, обувь и другие вещи» [36].

Традиционным для таких периодов в истории является появление самостоятельно организованных отрядов охраны порядка на городских улицах. Киевская студентка заметила, что такие отряды возникают при любом безвластии: «В таких случаях появляются какие-то неизвестные молодые люди с повязками на руках. Грабят ли они сами, или защищают от грабителей, в точности никому не известно. Самое лучшее – это стараться их избегать» [10, с. 226].

В 1917 г. бесконтрольное распространение оружия сделало стрельбу, поначалу только в воздух, способом развлечения. Занимались бесцельной стрельбой не только солдаты, но и мальчишки, и даже гимназисты. «Гимназист, ехавший с барышней на извозчике, произвел шесть выстрелов вверх, правой рукой держа револьвер, а левой обнимая барышню за талию». Стрельба шла для развлечения, стреляли от нечего делать. «Трескотня шла по всему городу, и к этому привыкли» [37, л. 42об.]. «В городе стреляли, как на позициях» [37, л. 49].

Сегодня у революционеров 1917 г. появились достойные продолжатели. Справедливости ради следует отметить, что люди в камуфляже и с оружием в Донецке платят за товары и услуги. Но грабежи, по рассказам потерпевших, случались достаточно часто весной-летом 2014 г. Далеко идущие ассоциации вызывает характеристика, данная В. Кравченко политической обстановке в 1917-1920 гг.: «Каждая новая власть называла предшественников «бандитами», а вскоре так же называли и ее саму» [35, с. 11].

Многие события почти столетней давности воспринимались их свидетелями, как случайное недоразумение, необъяснимый с точки зрения здравого смысла зигзаг исторического процесса. Люди мечтали об успокоении взбаламученной страны, ждали мира и порядка, верили в скорое избавление от бедствий, обманывались, и верили опять. В первые дни нового года люди, как всегда, с надеждой смотрели в будущее: «Девятьсот семнадцатый был годом крови и смерти, а девятьсот восемнадцатый станет годом возрождения живой жизни для человечества» [38]. В октябре 1918 г. харьковский профессор Шмит оптимистично писал: «Настала последняя бедственная зима: к будущей зиме, если мы сами не получим производство, нам пришлют из-за границы все, что нужно» [39]. 1 января 1919 г. ялтинский обыватель записал в дневнике: «Сегодня по новому стилю Новый год. Интересно, что будет через год. Неужели все еще будем заниматься гражданской войной» [40, с. 266].

Таким образом, повседневность сегодняшнего дня продемонстрировала не просто инерционность, а свою максимальную традиционность. Обострение социально-политических противоречий, связанное с войной, разрухой, блокадой, реанимировало, казалось бы, давно забытые социальные практики. Наша современность лишний раз доказала, что развитие общества идет по спирали, и сегодня замкнулся очередной ее виток. Обыватели в который раз приспособились к неблагоприятным условиям окружающей среды, минимизировали материальные потребности, отказались от прежних потребительских привычек, смирились с низким уровнем социальных ожиданий. Причем многие из них такой переход совершили с полной готовностью, и даже с облегчением. Произошел выброс долго накапливавшейся отрицательной энергии. Теперь ясно, где друзья, а где враги, и кто во всем происходящем виноват.

Различия с периодом 1917-1920 гг. объясняются большим запасом прочности, накопленным сегодняшней  городской инфраструктурой в целом, и отдельными домохозяйствами в частности. Крупные города разрушены незначительно, и все основные блага цивилизации их населению по-прежнему доступны. Городская среда обитания не пережила критических деформаций. Кроме того, переживаемые опасности примирили людей с определенными бытовыми неудобствами. Оценка масштаба любой проблемы начинается с определения отсутствия или наличия в ней непосредственной угрозы для жизни. Если попытаться классифицировать методы выживания в сегодняшних реалиях, то они, как всегда, определяются базовыми человеческими потребностями. Материальную угрозу человек стремится устранить получением и сбережением различных благ, физическую – мимикрией, или активным сопротивлением, психологическую – попытками интерпретировать происходящие события, и различными вариантами снятия стресса. Соответственно, наличие спроса на все эти ресурсы порождает многочисленные и разнообразные предложения. В условиях войны предложение иногда предполагает некий выбор, но чаще не оставляет его.

ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ

1. Вольный Юг (Севастополь). — № 18. — 14 декабря 1917 г.
2. Там же. — № 40. — 16 января 1918 г.
3. Вибрані наукові праці академіка В.І. Вернадського. Том 9. В.І. Вернадський. Щоденники (1917-1921). К.: НАНУ, 2011. – с. 54.
4. Лейхтенбергский Г.Н. Воспоминания об «Украине». 1917-1918. – Берлин: Детинец, 1921. – 52 с.
5. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5881, оп. 2, д. 232. 1918 г. – 98 л.
6. Очерки жизни в Киеве в 1919-1920 гг. // Архив русской революции / [изданный Г.В. Гессеном]. – М.: Терра-Политиздат, 1991. – Т. 3. – 274 с.
7. Могилянский Н.Н. Трагедия Украины (из пережитого в Киеве в 1918 году) / Н.Н. Могилянский // 1918 год на Украине. Серия «Россия забытая и неизвестная. Белое движение». – М.: Центрполиграф, 2001. – 414 с.
8. Туркул А. В. Дроздовцы в огне. Картины гражданской войны 1918-1920 гг. [Электронный ресурс] / А.В. Туркул. – Режим доступа: http://xxl3.ru/belie/turkul/02.htm.
9. Гольденвейзер А. А. Из киевских воспоминаний / А.А. Гольденвейзер // Архив русской революции / [изданный Г.В. Гессеном]. – М.: Терра-Политиздат, 1991. – Т. 6. – 364 с.
10. Дневник и воспоминания киевской студентки (1919 – 1920 гг.) // Архив русской революции / [изд. Г.В. Гессеном]. – Берлин: Изд-во «Слово», 1924. – Т. 15. – 345 с.
11. Катаев В. П. Почти дневник. – М.: Советский писатель, 1962. – 544 с.
12. Возрождение (Харьков). – 12 марта 1918 г.
13. Слободской А. Это было… (на Украине и в Крыму в 1918-1920 гг.) / А. Слободской. – Харьков: Пролетарий, 1926. – 102 с.
14. Южный край (Харьков). – 22 декабря 1918 г.
15. Оболенский В. Крым при Врангеле. Мемуары белогвардейца / В. Оболенский. – М.-Л.: Гос. изд-во, 1927. – 86 с.
16. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 71, оп. 35, д. 430.
17. Там же, д. 436.
18. Южное слово (Харьков). – 17 марта 1918 г.
19. Шульгин В. В. Дни. 1920: Записки / В.В. Шульгин; [сост. и авт. вст. ст. Д.А. Жуков]. – М.: Современник, 1989. – 559 с.
20. Яконовский Е. Фарфоровая кокарда [Электронный ресурс] / Е. Яконовский – Режим доступа: http://www.dk1868.ru/history/FARF_KOK.htm.
21. РГАСПИ, ф. 71, оп. 34, д. 1285.
22. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 315. 1918 г. – 580 л.
23. Южный край. – 27 апреля 1918 г.
24. Шкляев И. Н. Одесса в смутное время / И.Н. Шкляев. – Одесса: Изд. центр «Студия «Негоциант», 2004. – 158 с.
25. Игренев Г. Екатеринославские воспоминания (август 1918 – июнь 1919 г.) / Г. Игренев // Архив русской революции / [изданный Г.В. Гессеном]. – М.: Терра-Политиздат, 1991. – Т. 3. – 274 с.
26. Тэффи Н. А. Житье-бытье: Рассказы. Воспоминания / Н.А. Тэффи. – М.: Политиздат, 1991. – 445 с.
27. Трубецкой Е. Н. Из путевых заметок беженца / Е.Н. Трубецкой // Архив русской революции / [изданный Г.В. Гессеном]. – Берлин: Изд-во «Слово», 1926. – Т. 18. – 319 с.
28. Южный край. – 8 сентября 1918 г.
29. Там же. – 4 января 1919 г.
30. РГАСПИ, ф. 71, оп. 35, д. 62.
31. Полтавские новости. — № 156. — 31 октября (13 ноября) 1918 г.
32. Южная копейка (Киев). — № 4. — 12 сентября 1919 г.
33. Мартынов А. Мои украинские впечатления и размышления / А. Мартынов. – Москва-Петроград: Гос. изд-во, 1923. – 75 с.
34. Центральный государственный архив высших органов власти и управления Украины, ф. 4342, оп. 1, д. 57.
35. Кравченко В. Я вибрав волю. Особисте й політичне життя совєтського урядовця / В. Кравченко ; [пер. з англ. М. Гетьман]. – Торонто – Канада: Друкарня «Українського робітника», 1948. – 493 с.
36. Вольный Юг. – 12 января 1918 г.
37. Центральный государственный архив общественных организаций Украины, ф. 5, оп. 1, д. 21.
38. Последние новости (Киев). – 2 января 1918 г.
39. Южный край. – 27 октября 1918 г.
40. Дневник обывателя. А.В. (26 июля 1918 г. – 4 апреля 1919 г.) // Архив русской революции. – М.: Терра-Политиздат, 1991. т. 4.