{advert=4}
Арабские революции 2011 года оказались неожиданностью для многих, включая левых аналитиков, которые ожидали и предсказывали социально-политические потрясения где угодно — от Латинской Америки до Восточной Европы — кроме стран Северной Африки и Ближнего Востока. Однако события эти не только не были исторической случайностью (в истории случайностей такого масштаба не бывает), но и оказались совершенно логичным и естественным результатом развития. Эффект неожиданности был вызван тем, что общества Ближнего Востока находились под жестким давлением авторитарных режимов, не допускавших сколько-нибудь серьезных массовых протестов, создавая у внешнего наблюдателя ощущение кладбищенского спокойствия. Однако именно эта стабильность была преддверием взрыва неимоверной силы. Намертво прикрутив «крышку» репрессивно-полицейского режима к кипящему «котлу» арабских обществ, правящие классы, сами того не сознавая, гарантировали, что эту крышку сорвет социальным давлением.
Еще одной причиной, вызвавшей замешательство аналитиков, были относительно благополучные цифры показателей экономического и даже социального развития. Валовой внутренний продукт рос вплоть до самого начала мирового кризиса, повышался уровень образования, были и некоторые достижения в области жилищного строительства, общественного транспорта, безопасности. Проблема лишь в том, что фиксируя некоторые количественные улучшения, статистика скрывала накопление системных противоречий и даже структурную деградацию в экономике.
Кризис 2008 года не только привел к резкому скачку цен на продовольствие, создав беспрецедентный социальный кризис, казалось бы, «на ровном месте», но и выявил многочисленные проблемы, продемонстрировав, помимо прочего, что стратегия развития, избранная большинством правительств региона и считавшаяся относительно успешной в последнее десятилетие ХХ века, явно зашла в тупик.
Неолиберальная реконструкция капитализма, происходившая в 1980-90-е годы, сопровождалась перемещением производства и рабочих мест из Европы в страны с дешевой рабочей силой. С этой точки зрения перспективы стран Северной Африки выглядели совсем неплохо. Мало того, что заработная плата была низкой, но значительная часть населения знала европейские языки. В такой ситуации вполне оправданной являлась ставка правительств Туниса, Алжира и Египта на развитие системы образования, способной повысить качество рабочей силы и тем самым сделать соответствующие страны еще более привлекательными для иностранного капитала. Неплохо смотрелась и ситуация в Ливии, где доходы от продажи нефти создавали дополнительные возможности для индустриализации.
Географически эти страны находились недалеко от западных рынков сбыта, многие имели собственную сырьевую и энергетическую базу. Даже Египет, не обладающий большими запасами нефти расположен недалеко от источников энергетического сырья, а благодаря построенной с помощью Советского Союза Асуанской плотине, имеет в избытке дешевую электроэнергию. Инфраструктура всех стран региона находилась в приличном состоянии. Диктаторские режимы были привлекательны для инвесторов, гарантируя стабильность и отсутствие проблем с общественной критикой, экологическими запретами, забастовками и профсоюзами. Единственным более или менее заметным фактором риска были исламистские движения, влияние которых постепенно росло, но именно против них была направленна систематическая репрессивная деятельность государственного аппарата.
Самые драматические события произошли в Алжире, где в декабре 1991 года в ходе первых многопартийных выборов первый тур выиграл Исламский фронт спасения. Военные не стали ждать второго тура, а отменили голосование, заставив президента Шадли Бенджедида уйти в отставку. Исламский фронт спасения был запрещен, а его сторонники ушли в подполье. Началась гражданская война, которая продолжалась почти десятилетие. Обе стороны проявляли крайнюю жестокость, не щадя мирного населения. Однако силы безопасности Алжира сумели сломить сопротивление исламистов. Власти также провели чистку среди духовенства, удалив из мечетей радикальных имамов. В 2004 году победивший на выборах новый президент Абдельазиз Бутефлика уже чувствовал себя настолько уверенно, что рискнул объявить частичную амнистию.
С начала 2000-х годов борьба с исламистами сопровождается растущей интеграцией спецслужб региона в единое сообщество с западными разведками, причем местные органы не только обслуживают интересы американских и европейских структур, но и сами активно получают от них помощь в борьбе с внутренними врагами. О том, насколько интенсивным было это сотрудничество мы можем судить по материалам ливийской разведки, обнародованным после революции.
Вскоре после свержения режима Каддафи в Ливии лондонский «The Independent» опубликовал рассказ одного из наиболее влиятельных повстанческих военных лидеров Абдулхакима Белхаджа (Abdel Hakim Belhadj), подробно поведавшего о том, как он был схвачен американцами в Азии, как его пытали агенты ЦРУ, а потом передали ливийским коллегам, которые продолжали мучить его в знаменитой тюрьме Абу Салим. Когда англичанин спросил собеседника, не изменилось ли теперь его отношение к американцам, ставшими союзниками «свободной Ливии», командир повстанцев коротко ответил: «такое простить трудно»2. Спустя несколько дней ливийская пресса сообщала, что британцы «отказались принести извинения» (declined to make any apology), а Белхадж объявил о намерении начать дело против разведки Ее Величества в лондонских судах3. Похожей была и судьба другого ливийского исламиста, Сами Аль-Саади (Sami al-Saadi), которого англичане передали спецслужбам Триполи «в подарок» перед поездкой премьер-министра Тони Блэра в гости к полковнику4.
После захвата Триполи повстанцами, секретные документы ЦРУ и британской разведки выносили из разбитого здания ливийской секретной службы пачками. Переписка свидетельствовала о крайне активном взаимодействии между ливийскими и американскими спецслужбами, была интенсивной и в высшей степени дружественной. Упоминалось в них и сотрудничество с Израилем.
Мало того, что британская разведка оказалась замешана в тайные операции ливийского режима, помогая ему бороться с оппозицией, обмениваться информацией и участвуя в подготовке бойцов знаменитой «бригады Хамиса», которая отличалась особой жестокостью в боях против повстанцев, но всплыла и дипломатическая переписка, ничуть не менее скандальная. Виноваты в этом сами англичане: сотрудники Foreign Office покидали ливийскую столицу в такой спешке и панике, что бросили там все свои архивы, включая секретные. Это, кстати, в очередной раз показывает, насколько у Запада в Северной Африке отсутствовала сколько-нибудь спланированная и просчитанная стратегия.
Поставки оружия из западных стран в Ливии выглядели тоже впечатляюще. По данным «Daily Mail», в 2007 году Великобритания подписала контракт о поставках военного и полицейского оборудования на 5 миллионов фунтов. После этого, отмечает газета, Лондон «продал режиму Каддафи вооружения на десятки миллионов фунтов»5. Газета Daily Telegraph приводит более конкретные данные, хотя и они, по признанию журналистов являются неполными.,
Новая пенсионная формула: как изменятся выплаты для 10 миллионов украинцев
Украинцам грозят штрафы за валюту: кто может потерять 20% сбережений
Водителей в Польше ждут существенные изменения в 2025 году: коснется и украинцев
"Киевстар" меняет тарифы для пенсионеров: что нужно знать в декабре
Одна лишь General Dynamics UK (филиал американского транснационального концерна) обеспечила ливийцев средствами связи на 79 миллионов фунтов. В дополнение к этому правительство Ее Величества выдало лицензий на продажу Ливии вооружения на 21,7 миллиона фунтов, в том числе на поставку легкого вооружения, боеприпасов, запчастей к самолетам, бронетехники и военной электроники. Другие страны Евросоюза старались не отстать от англичан. Германия выдала лицензий на 47 миллионов фунтов (в пересчете на британские деньги), в основном на бронетехнику. Франция — на 20,6 миллионов, Бельгия на 19 миллионов. Наряду с оружием поставлялись полицейские средства, особенно — для разгона демонстраций. В одном лишь 2009 году общая сумма военных поставок из стран Евросоюза достигла 293,2 миллионов футнтов, причем из них £67.9 миллионов почему-то пришлось на Мальту, где нет военной промышленности. По всей видимости, это был реэкспорт вооружения, которое почему-то не могли приобрести по официальным каналам6. На фоне активного перевооружения ливийской армии и полиции наблюдалось неуклонное вытеснение с этого рынка России, которая продолжала поставлять режиму Каддафи устаревающие танки и запчасти к советским самолетам.
Последние военные поставки полковник получил уже в конце января 2011 года, за несколько дней до начала народных выступлений, причем речь шла о снайперских винтовках, активно использовавшихся сторонниками режима для борьбы с повстанцами, а также убийства журналистов и активистов оппозиции. Этот опыт произвел очень благоприятное впечатление на российских военных и политиков, которые после событий в Ливии решили начать массовые закупки снайперских винтовок на Западе на случай возникновения у нас волнений по «арабскому сценарию». Как объяснил одобрительно кивающему президенту Медведеву генерал Николай Макаров, «революции в Тунисе, Египте и Ливии показали, что российская армия должна быть готова к наихудшим вариантам развития обстановки в стране»7.
Поскольку, однако, оружие не стреляет само, западным спецслужбам приходилось тренировать своих ливийских коллег, в частности снайперов из все той же «бригады Хамиса». В связи с этим командование британского спецназа (SAS) в лучших традициях коммерческой рекламы обещало Каддафи «обеспечить гарантию качества» (provide quality assurance)8. Вооружению поставлялись до самого последнего дня, пока резолюция Совета Безопасности ООН не наложила запрет на отправку оружия в Ливию. Надо отдать должное британцам, которые уже в феврале, когда репрессивный режим Каддафи уже был осужден на официальном уровне, успели напоследок отправить диктатору боеприпасов на 64 тысячи фунтов9.
После взятия Триполи революционными отрядами рассекреченные документы оказались на первых страницах британской прессы. Некоторые материалы вызывают отвращение, другие в оказываются довольно комичны. Например, обнаруживается, что Лондон вел по секретным каналам с Триполи переписку о том, что премьер Тони Блэр просил сфотографироваться с Каддафи на фоне бедуинской палатки: «Почему-то англичане обожают палатки. Так или иначе, журналистам понравится» (I don’t kow why the English are fascinated by tents. The plain fact is that the journalists will love it), разъяснял представитель британской разведки своему арабскому коллеге10. Ливийцы милостиво согласились и фотосессия состоялась.
Нет оснований думать, будто разведслужбы Египта, Марокко, Туниса, Иордании и других арабских стран сотрудничали с Англией, США и Израилем менее активно, чем их ливийские коллеги. Следы этих контактов можно обнаружить в тех же ливийских документах, рассекреченных во время революции. Разница состоит лишь в том, что в Ливии революционный процесс уже в 2011 году зашел в плане разрушения старого государственно-репрессивного аппарат гораздо дальше, чем в соседних странах и секретные архивы массово сделались достоянием гласности.
Следует признать, что на техническом уровне работа спецслужб и репрессивного аппарата оказалась вполне эффективной. К середине 2000-х годов в большинстве стран региона ситуация выглядела вполне стабильно, оппозиционные силы, как исламистские, так и светские были неспособны бросить сколько-нибудь серьезный вызов государству. И если революции все равно произошли, то это свидетельствует лишь о том, что есть исторические силы, с которыми не может справиться даже самая свирепая полиция.
В начале XXI века динамика экономического развития оказалась совершенно иной, чем прогнозировали. Экономический рост продолжался, а вот промышленный подъем, наметившийся в конце ХХ века, сошел на нет. Причиной тому был стремительный подъем Китая, превратившегося в «сборочный цех планеты» и «мастерскую мира». Традиционно принято считать, будто китайская конкуренция привела к массовым потерям рабочих мест на Западе, однако на деле дело обстоит совершенно иначе. В 2000-е годы на Западе процессы деиндустриализации в основном завершились и китайское чудо скорее стимулировало создание рабочих мест в машиностроении, электронике и других отраслях, развивавшихся в тесном симбиозе с китайской промышленностью. Напротив, в странах периферии под ударами китайской конкуренции происходила массовая потеря рабочих мест.
Показательным примером может быть судьба текстильной промышленности Марокко, бурно развивавшейся в 1990-е годы, а затем пережившей затяжной спад. Даже эксперты Всемирной торговой организации, исключительно оптимистичные в своих оценках, вынуждены были к середине 2000-х годов признать, что в Северной Африке, несмотря на расширение связей с европейскими рынками, «занятость в текстильном секторе этих стран стагнировала или сокращалась» (Employment has stagnated or declined in the textile sector in these countries)11.
Преимущество Китая состоит не в дешевизне рабочей силы, а в ее численности. Наладить дешевое производство в таких масштабах, как в Китае, не дает возможность ни одна страна, включая даже Индию. Не удивительно, что в таких условиях индустриальное развитие в странах Северной Африки оказалось блокировано, а во многих случаях даже обращено вспять — многие предприятия закрывались, приходили в упадок целые отрасли, от производства сувениров до текстиля.
{advert=1}
Удовлетворительные показатели валового внутреннего продукта скрывали реальную проблему, хорошо известную экономистам еще с 70-х годов ХХ века — «рост без развития». Инвестиции, приходившие в основном в туризм и сферу услуг, обесценивали образование, предоставляемое государственными школами и университетами. Нацеленная с конца 1980-х годов на индустриализацию система образования в возрастающем количестве продолжала выбрасывать на рынок труда специалистов, в услугах которых никто не нуждался. Образование — система инерционная, да и политически невозможно уже было повернуть назад. В то время как культурная ценность образования оставалась высокой, а число людей, получавших знания — на волне достойном европейском уровне — непрерывно росло, реальная экономическая ценность этого образования (и соответственно, жизненные шансы) стремительно снижаются.
Вообще-то распространение массового образования повсеместно связано с понижением социального статуса образованных людей. Этот процесс имел на определенном этапе истории место и на Западе, и в Советском Союзе, что в значительной мере способствовало распространению левых взглядов среди европейского студенчества 1960-х годов, росту критических, диссидентских настроений в советской интеллигенции. Но если в европейском случае система образования в своем развитии опережала экономику, то в случае североафриканских стран ситуация оказывается еще более драматичной — структурная эволюция экономики находится в прямом противоречии с тенденциями, доминирующими в системе образования.
«Лишние люди» неолиберальной системы — высококлассные инженеры, работающие туристическими гидами, молодые ученые, ставшие переводчиками в отелях, геологи, оказавшиеся ресторанными менеджерами — вот типичные персонажи арабского экономического быта начала XXI века. Массовая дисквалификация специалистов во многом напоминала процессы, имевшие место в странах бывшего Советского Союза, с той лишь разницей, что происходило это не на фоне демографического упадка, а в условиях когда население продолжало молодеть. На сцену вышло, по выражению американского журналиста, поколение «с большими надеждами и работой, не открывающей никаких перспектив» (dead-end jobs and high hopes)12.
Кризис 2008 года обнажил структурные противоречия системы, превратив экономические диспропорции в социальные конфликты. Политика Соединенных Штатов, направленная на то, чтобы спасти банковский сектор за счет массового вливания необеспеченных денег, обернулась бурным ростом спекуляций на товарных рынках — цены на продовольствие стремительно подскочили по всему Ближнему Востоку. Народные волнения начались в январе 2011 года в Алжире и Тунисе, затем перекинулись на Египет, Йемен и Бахрейн. В Алжире правительству удалось сбить волну народного гнева уступками и репрессиями, но в Тунисе президента Бен Али власть рухнула. Затем настал черед Египта. Многодневное противостояние полиции и народных масс, захвативших в Каире площадь Тахрир, завершилась отстранением от власти Хосни Мубарака. Арабский мир охватила демократическая эйфория. Свобода печати, честные выборы, право на создание политических партий — все эти принципы стали на Ближнем Востоке столь же очевидной нормой общественной жизни, как и в Западной Европе. Короли Иордании и Марокко поспешили начать сверху процесс демократизации, не дожидаясь, пока его навяжут снизу. Волна народных выступлений продолжала катиться по региону. Теперь уже протестами оказались охвачены Иран, Ливия и Сирия. В Иране властям удалось справиться с недовольством относительно легко. В Сирии неуступчивость власти привела к затяжному кровавому противостоянию между бунтующими безоружными массами и репрессивными органами режима, не проявлявшими, в отличие от Туниса и Египта признаков деморализации и разложения. Армия и полиция оставались верны режиму, сохраняли единство и дееспособность. Однако в Ливии события приняли неожиданный оборот. С одной стороны, власть и ее военно-репрессивный аппарат с первых же дней революции раскололись на сторонников и противников перемен. С другой стороны, полковник Каддафи, правивший страной 42 года не только не проявлял ни малейшего желания идти на уступки, но и сумел консолидировать вокруг себя достаточное количество сторонников, чтобы противостоять поднимающейся волне. То, что началось в Бенгази и Триполи 17 февраля как мирная революция по тунисскому сценарию, быстро превратилось в гражданскую войну, затянувшуюся на несколько месяцев и стоившую стране тысяч жизней. Жесткая позиция Каддафи послужила сигналом для других арабских правителей, сохранявших контроль над ситуацией. Власти Бахрейна жестко расправились с демонстрантами, захватившими в столице Жемчужную площадь. В Сирии режим Башира Асада, колебавшийся между уступками и репрессиями, ужесточил свои позиции — в города, охваченные беспорядками были введены войска.
События в Ливии не только изменили политический «сценарий» арабских революций, но и вызвали замешательство в рядах левых (больше, правда, в Европе, чем на Ближнем Востоке). Идеологический сумбур усилился, когда на помощь повстанцам в Бенгази пришла авиация Франции, а затем последовало коллективное вмешательство НАТО.
Дискуссия о Ливии, развернувшаяся среди левых в России и Западной Европе, драматическим образом выявила не только весьма поверхностное знание ее участниками реальной ситуации в обсуждаемой стране, но ярко продемонстрировала собственные теоретические и моральные проблемы, с которыми сталкивается радикальная интеллигенция, ее неготовность к столкновению с реальностью политической борьбы.
Между тем, как часто бывает, «исключительность» Ливии проявлялась вовсе не в том, что здесь были нарушены общие тенденции и закономерности, свойственные революционному процессу, а наоборот в том, что ткт они проявились в наиболее резкой, даже экстремальной форме. Режим полковника Каддафи, правивший страной на протяжении 42 лет, проделал такую же эволюцию, какую мы наблюдаем и других арабских странах, но эти перемены и шараханья слева направо принимали совершенно гротескный вид из-за особенностей личности экстравагантного диктатора. Однако это отнюдь не отменяет общей логики событий, в которой не было ничего уникального. Когда Муаммар Каддафи захватил власть в стране, весь Арабский Восток переживал подъем национализма, идеологически оформленного в качестве своеобразной «национальной версии» социалистических преобразований. Не только в Египте, Ираке и Сирии правящие круги заявляли о намерении строить социализм, но даже в Тунисе, где у власти находился вполне лояльный Западу *** Бургиба, в ход шла левая риторика в духе европейской социал-демократии. Антиимпериалистический курс арабских правительств, пытавшихся преодолеть остатки колониальной зависимости, был поддержан на техническом, политическом и военном уровне Советским Союзом. Режим Каддафи в Ливии сразу же занял позиции на крайне левом фланге общего процесса и сохранял эти позиции в течение по меньшей мере двух десятилетий. Причем проводимая полковником политика не сводилась к антиимпериалистической риторике, поддержке палестинского сопротивления израильской оккупации и, в некоторых случаях, помощи радикальным террористическим группам, с которыми не решалась иметь дело Москва. Каддафи инициировал реформы, приведшие к реальной демократизации принятия решений на низовом уровне — в этом была суть провозглашенной им «народной джамахирии». Резкий рост цен на нефть в 1973-74 годах привел к тому, что в распоряжении власти оказались значительные средства, направленные в сферу социальной политики. В стране со сравнительно небольшим населением появилась возможность существенно улучшить качество жизни большинства граждан. Медицина стала одним из приоритетов власти. Образование существенно отставало, что проявилось в той же сфере здравоохранения — построив первоклассные больницы, правительство за 42 года так и не смогло укомплектовать их местным медицинским персоналом соответствующего уровня — людей лечили русские, египтяне, болгары, тогда как от ливийских врачей пациенты предпочитали держаться подальше (эта ситуация резко контрастирует, например, с опытом Кубы, где коммунистическое правительство не только обеспечило всех граждан страны качественной медицинской помощью, но и обучило, с помощью СССР, собственные профессиональные кадры, которыми восхищается весь мир). Тем не менее нефтяные доходы реально изменили Ливию, которая из сообщества отсталых племен все больше превращалось в современное, урбанизированное общество, интегрированное на национальной основе — единая система образования, перемещение кадров между Востоком и Западом способствовало преодолению исторического разрыва между двумя частями страны — Триполитанией и Киренаикой, формированию общей ливийской идентичности. Однако именно эти достижения подготовили неминуемый конфликт между модернизирующимся обществом и авторитарной властью, которая — в результате собственных успехов — все более становилась анахронизмом.
{advert=2}
Как часто бывает, на вызовы перемен правящая группа отреагировала не демократизацией (чреватой потерей контроля над ситуацией), а наоборот, закручиванием гаек. Причем консолидация власти в руках самого Каддафи — «Национального Лидера» сопровождалась непрерывным сужением социальной базы режима, который все больше опирался на лояльные племена и кланы, получавшие преимущество при распределении должностей, ресурсов и доходов. Нарастало противоречие между модернизирующимся обществом и все более архаизирующейся властью.
Крушение Советского Союза и победа Запада в «Холодной войне» создали новую ситуацию, предопределившую идеологический и геополитический разворот режима Каддафи. Элиты Арабского мира утрачивали свой антиимпериалистический пафос повсеместно, и происходило это еще задолго до распада СССР. Лидером процесса, как и прежде, был Египет, ранее возглавлявший антиимпериалистический лагерь, но после войны с Израилем в 1973 году переориентировавшийся на Соединенные Штаты.
После 1991 года Каддафи, уловив общую тенденцию, со свойственным ему радикализмом и экстравагантностью переметнулся с крайне левого фланга на правый. Война в Заливе, во время которой американцы разгромили иракскую армию, вторгшуюся в Кувейт, стала для властей в Триполи переломным моментом. Риторика «Зеленой книги», провозглашающая «уникальность» идейных и социальных основ ливийского режима, прекрасно обеспечивала подобные беспринципные развороты. Учтя печальный опыт режима Саддама Хусейна в Багдаде, полковник Каддафи идет по пути приватизации и либеральных экономических реформ. Комментаторы российской прессы, рассуждавшие в 2011 году о том, что после интервенции Запада начнется дележ ливийской нефти, не удосужились даже выяснить реальное положение дел — месторождения, проекты и производственные мощности были разделены между западными компаниями уже в 1990-е годы. Огромные доходы, поступавшие от экспорта топлива, перераспределялись в соответствии с приоритетами новой экономической политики — все меньше средств вкладывалось внутри страны, зато стремительно рос экспорт капитала. Ливийские компании вкладывали деньги в Европе, скупали акции, финансировали масштабные и дорогие проекты. Прибыль от этой деятельности оседали на счетах в западных банках, не доходя до страны.
Впрочем полковник Каддафи не ограничивался коммерческими инвестициями. Он вложил около 4 миллионов долларов в Лондонскую школу экономики (LSE), кузницу кадров для неолиберальных режимов, где учился его сын Сеиф аль-Ислам. Позднее, когда скандальные подробности этого дела стали известны, англичане шутливо переименовали это заведение в Ливийскую школу экономики13. Вкладывались ливийские деньги и в «Оранжевую революцию» на Украине: режим полковника всячески старался продемонстрировать свою полезность Америке.
Как замечает Самир Амин, политика Каддафи в 2000-е годы подчинялась простому принципу: действовать так, чтобы «доставить удовольствие Западу» (pour faire plaisir aux Occidentaux). Оборотной стороной этого курса оказались растущие противоречия в обществе. Эти действия «самым банальным образом ухудшили социальное положение большинства»14. В то время как за границей на счетах ливийских компаний накопилось более 160 миллиардов долларов, в стране не хватало жилья для молодежи, которая не могла приобрести квартиры на «перегретом» рынке недвижимости. В столице не моли наладить работу общественного транспорта (у властей не только не нашлось денег на строительство обещанного метро, но они не смогли даже организовать движение автобусов). Безработица достигла 30% взрослого населения, в основном среди молодежи15. Как и в соседних Тунисе и Египте образованные люди не находили себе применения. «The Tripoli Post» констатирует, что «не удалось обеспечить хорошую работу для ежегодно приходивших на рынок труда тысяч университетских выпускников. Слишком многие из них оказались предоставлены сами себе — без какой-либо перспективы, академической или профессиональной»16.
Эволюция каддафистского правительства вполне соответствовала общей траектории вырождения постколониальных националистических режимов в Арабском Мире и странах Африки. Уникальность ливийской ситуации состояла лишь в том, что в большинстве других государств эта эволюция сопровождалась сменой поколений внутри руководства, тогда как в Триполи полковник Каддафи 42 года оставался на своем месте, играя поочередно роли, которые в соседнем Египте играли Насер, Садат и Мубарак.
Не удивительно, что массовые народные выступления в Алжире, Тунисе, Йемене и Египте отозвались эхом демонстраций на улицах Бенгази, Тобрука и Триполи. Но «революция 17 февраля», как стали называть эти события в Ливии, обернулась не мирной передачей власти, а гражданской войной. Режим раскололся, но семейство Каддафи сохранило часть своих позиций, опираясь на господствующий клан и его клиентеллу. Восстание достигло успеха на Востоке страны в Тобруке и Бенгази, но было подавлено в Триполи. Борьба не только приняла затяжной характер, но и спровоцировала интервенцию западных держав.
Не только в Ливии, но еще раньше в Египте и Тунисе западные политики, осознав неизбежность перемен, резко переориентировались с поддержки правящих диктаторских режимов на поддержку революций. Этот поворот был вызван вполне естественными прагматическими интересами. Запад стремился не только наладить связи с формирующейся новой властью, но и влиять на нее, удерживая от излишнего радикализма. В этом плане сотрудничество с революционными движениями выглядело гораздо более эффективной тактикой сдерживания революции, чем бесполезные попытки подавить выступление масс.
Как всегда, вмешательство Запада мотивировалось заботой о распространении демократии и защитой мирного населения. Однако в Ливии, где дело дошло до военных операций, резкий переход европейской и американской дипломатии от от сотрудничества с диктаторским режимом к борьбе против него оказался гораздо более болезненным драматичным и скандальным, чем в других случаях. Требование вооруженного вмешательства было озвучено Францией при явном неодобрении Германии, растерянности в Англии, панике в Италии и почти открытом противодействии Соединенных Штатов.
В то время как Франция проталкивала в Организации Объединенных Наций резолюцию 1973, одобряющую гуманитарную интервенцию ради защиты мирного населения Бенгази и других регионов, которым грозила расправа со стороны Каддафи, правительство Германии отказалась поддерживать Париж в этом деле. Немцы не предоставили свои самолеты для операции в Ливии. Аналогичную позицию заняло и консервативное правительство Норвегии.
Обозреватель «The Wall Street Journal» Макс Бут (Max Boot) негодовал: «Вспомним, эта администрация не хотела применять военную силу до 17 марта, спустя месяц после начала восстания против Каддафи. Неделями представители повстанцев просили о помощи Запада, чтобы обеспечить в небе «зону свободную от полетов» и прекратить удары авиации Каддафи по взбунтовавшимся городам. Мистер Обама все это игнорировал, позволяя Каддафи вернуть себе утраченные позиции. И лишь тогда, когда восстание было почти задушено, когда ливийская армия стояла у пригородов Бенгази, мистер Обама наконец согласился поддержать предложения Франции и Британии в Организации Объединенных Наций»17.
При обсуждении проекта резолюции ООН американские дипломаты, не решавшиеся открыто выступить против «гуманитарной интервенции», явно надеялись на вето со стороны России или Китая, переговоры с которыми велись в нарочито мягком и двусмысленном тоне. Однако, к огорчению американцев, Москва неожиданно поддержала резолюцию, оставив западные страны один на один с проблемой, которую они явно не хотели решать.
Дмитрий Рогозин, представитель России в брюссельской штаб-квартире Североатлантического Альянса констатировал, что Ливия «спровоцировала серьезный кризис внутри НАТО»18, а некоторые военные аналитики даже заявляли, что эта операция «привела к расколу» в его рядах19. Разногласия действительно были беспрецедентными. В Брюсселе развернулась скандальная комедия: сначала НАТО отказывалась взять на себя выполнение резолюции ООН, затем под давлением Франции, союзники согласились, но никто не рвался руководить операцией. Американцы и европейцы всеми силами пытались спихнуть ответственность друг на друга. На фоне панического поведения политиков военные не понимали, каковы цели и задачи боевых действий.
Масштабы операции были весьма скромными по сравнению с военными действиями, которые западные силы вели в Ираке, Афганистане и еще раньше на Балканах. Российские военные аналитики констатировали, что с самолетов было задействовано «крайне мало»20. В июле 2011 года Макс Бут на страницах «The Wall Street Journal» подсчитал, что за 78 дней боевых действий в Косово западная авиация, использовав 1100 самолетов, сделала 38004 вылета. В Ливии, несмотря на близость театра военных действий к основным базам западной авиации, задействовали всего 250 самолетов, которые сделали всего 11107 боевых вылетов21. Еще более разителен был контраст с военными действиями, которые американцы и их союзники ранее вели против Ирака. Операция «Буря в пустыне», которая так напугала в 1991 году полковника Каддафи, продолжалась всего 43 дня и сопровождалась 109876 боевыми вылетами — в среднем более двух с половиной тысяч в день. В «мирный» период между двумя иракскими войнами американцы сделали над этой страной 41850 боевых вылетов, а в ходе второй иракской войны ежедневно по целям в этой стране работало в среднем 565 самолетов. На этом фоне 57 вылетов в день, совершавшиеся коалицией в Ливии, выглядят просто жалкой пародией22. Плохо скоординированная, неподготовленная и хаотичная воздушная интервенция к середине весны зашла в тупик. К началу лета неудачу операции констатировали все — от каддафистов до повстанцев, от западных экспертов до российских военных обозревателей. Судьба страны оказалась в руках повстанческих полевых командиров и собравшихся вокруг них людей в западных горах Ливии.
{advert=3}
Между тем ничуть не меньшие разногласия и растерянность вызвало происходящие среди традиционных критиков западного империализма. Приходится признать, что в конечном счете раскололи события в Ливии не НАТО, а левых. С одной стороны, было слишком очевидно, что организаторы интервенции, что бы они ни говорили о ее гуманитарных задачах, руководствовались отнюдь не заботой о мирных жителях. Об этом писали и многие сторонники ливийской революции в арабской прессе. С другой стороны, если бы в данном случае НАТО воздержалась бы от вмешательства, левые первыми бы критиковали лицемерие и двойные стандарты Альянса, который вспоминает о своих «гуманитарных задачах» лишь тогда, когда это ему выгодно. Собственно, такая критика уже начала звучать в связи с нежеланием Запада вмешиваться в Йемене и Сирии. Весной 2011 года, помогая революционерам в Ливии, Запад сквозь пальцы смотрел на репрессии против мирных демонстрантов в Бахрейне, где был расквартирован американский флот.
Некоторые арабские авторы, напротив, призывали переосмыслить роль Запада в регионе, подчеркивая, что ситуация в Ливии не имеет ничего общего с тем, что имело место в Ираке или Косово. Разумеется, НАТО это «коалиция, созданная для того, чтобы защищать интересы мирового и в первую очередь западного капитала и подавлять народы, — пишет Абделькадер Саадаллах (Abdelkader Saadallah) на страницах левой алжирской газеты «Le Matin», — Но на сей раз коалиция НАТО вмешалась, чтобы предотвратить резню населения в Бенгази». Отсюда автор делает вывод: «На сей раз речь не идет о неоколониалистской и империалистической агрессии»23.
Еще более активно в поддержку интервенции высказался известный специалист по Ближнему Востоку Хуан Коул (Juan Cole). По его мнению совершенно беспочвенны утверждения тех, кто считает, будто Запад стремится в ходе интервенции захватить ливийскую нефть. «Ливия была давно интегрирована в мировые нефтяные рынки, она провернула тысячи сделок с BP , ENI и другими гигантами. Ни одна из этих компаний не стала бы подвергать риску свои контракты, свергая правителя, который их подписывал. Все эти компании уже прошли через мучительную борьбу за контракты в послевоенном Ираке, где их прибыль оказалась в разы меньше, чем им бы хотелось. Доходы ENI, также как и доходы Total SA и Repsol, в ходе ливийской революции упали. Кроме того, уход в результате военной интервенции НАТО ливийской нефти с рынка предсказуемо повысил цены на нефть, чему не обрадовался ни один западный лидер, тем более Барак Обама, так как скачок цен на энергоресурсы может продлить экономическую депрессию»24.
Впрочем, как бы ни были убедительны аргументы Коула, они отнюдь не доказывают отсутствие у коалиции корыстного интереса по отношению к Ливии. Империалистические интересы безусловно предопределяли принимаемые решения, но совершенно не в духе примитивной геополитики, которую воображают себе догматики, живущие представлениями середины XIX века. Другой вопрос, что стратегия западных стран в данном случае была не наступательная, а оборонительная. Они боролись не за то, чтобы приобрести те или иные рынки и ресурсы, а за то, чтобы не потерять их. Одновременно в рамках самой коалиции шла острая борьба между Францией, стремящейся расширить свое влияние и авторитет в регионе, и Соединенными Штатами, постепенно утрачивающими, вместе с Англией, свои позиции.
Критика левыми западной интервенции и разоблачение ее истинных империалистических мотивов была совершенно оправданной и необходимой. И все же невозможно полностью отмахнуться от возникающих в этой связи моральных вопросов. Разумеется, было бы «правильнее» с идеологической точки зрения и даже с точки зрения развития социально-политической динамики процесса, чтобы революция обходилась без внешнего вмешательства и воздействия, но, увы, этот фактор неизбежно имел место во всех революционных конфликтах, начиная с поддержанной Лондоном войны Латинской Америки за независимость. Можем ли считать предпочтительным вариантом потерю тысяч жизней, которая была бы неизбежной, в случае боев за Бенгази? Стоит ли подвергать риску революционное развитие ради заботы о его «чистоте» или ради проверки нашей теоретической гипотезы? В этом смысле очень показательно высказывание одного из революционных лидеров Азелдина Эл-Шарифа в интервью французскому марксистскому журналу «Инпрекор». Участники восстания, заявил он, прекрасно знают, к чему привело вмешательство Запада в Палестине, Афганистане и Ираке, «не надо думать, будто ливийский безграмотен». Но нет какой был смысл со стороны западных левых критиковать сотрудничество повстанцев с НАТО «не предлагая никакой конкретной альтернативы»25.
Определенный шанс избежать западного вмешательства существовал весной 2011 года, когда и сами ливийские повстанцы и многие их сторонники на Ближнем Востоке возлагали надежды на вмешательство соседних арабских стран, которые могли бы взять на себя выполнение резолюции 1973. Однако военное правительство, пришедшее к власти в Каире после падения режима Мубарака, устранилось от ливийского кризиса.
В самом Египте такая позиция властей вызвала серьезное недовольство. По словам «The Egypian Gazette», вмешательство в Ливии было необходимо для того, чтобы решить одну из задач своей собственной революции, писала, «восстановить региональное лидерство, некогда принадлежавшее Египту»26. Но военные, оказавшиеся у власти в Каире, были отнюдь не в восторге от развития революционного процесса и продолжения Арабской Весны. Формальным поводом для того, чтобы устраниться от участия в разрешении ливийского кризиса была забота о безопасности египтян, оказавшихся заложниками режима Каддафи. «Они утверждали, что в Ливии все еще находятся тысячи египетских рабочих и наша помощь восставшим поставит под угрозу их жизни»27.
{advert=6}
О вмешательстве арабов мечтали и ливийские повстанцы, подчеркивавшие, что не желают присутствия западных сил на своей территории. Однако позиция Египта оставалась неизменной. Страх перед развитием революции перевешивал возможные геополитические выгоды.
В марте интервенция НАТО помешала войскам Каддафи войти в Бенгази. Как могли развиваться события в случае, если бы Запад все же не решился на интервенцию, сказать трудно — в пустыне отряды повстанцев, не имея поддержки с воздуха, были бессильны против танковых колонн регулярной армии, но как показали бои в Мисрате, Аз-Завии и позднее в Триполи, на улицах городов бронетехника теряла свои преимущества.
К началу лета фронт Ливийской войны стабилизировался. Но за линией фронта и непосредственно на передовой происходили процессы, предопределившие исход борьбы.
Как отмечает Хуан Коул, внимание прессы и военных обозревателей было приковано к району Адждабии, где шли позиционные бои. «Но двумя самыми активными фронтами были Мисрата и пригороды, а также регион Западных гор. Оборона Мисраты — это эпическая битва подобная Сталинграду. Войска Каддафи, в конце концов, при поддержке НАТО были отброшены назад, а затем постепенно вытеснены дальше на запад по направлению к Триполи. Самые драматические бои и победы свершились в заселенном преимущественно берберами регионе Западных гор, где опять же танковые бригады Каддафи безжалостно обстреливали маленькие города и села, но были отбиты (здесь НАТО помогало уже в гораздо меньшей степени, так как его стратеги недооценивали важность этого театра военных действий). Вооруженные добровольцы именно из этого региона впоследствии овладели Завией при поддержке жителей города, отрезав тем самым Триполи от снабжения топливом и боеприпасами, поступавшими из Туниса. Падение столицы было предопределено. Любой внимательный военный обозреватель увидит постоянное движение — вначале в Мисрате, затем в Западных горах»28.
Именно в те дни африканские Чапаевы и ливийские Махно со своими джипами-тачанками решили судьбу войны. Они постепенно создали собственную армию, отстранили со своих постов ненадежных генералов, которых подозревали в ведении двойной игры, наладили связи с подпольем в Триполи и консолидировали поддержку своей борьбы среди населения западных провинций, где прежде режим сохранял немало сторонников. Они смогли преодолеть племенные и клановые различия, впрочем, уже размытые процессами модернизации, объединив людей совместной борьбой, создали условия для революции, которая самым радикальным образом трансформирует снизу характер ливийского и африканского общества. Оружие теперь было в руках народа, а политика — в руках полевых командиров, из этого народа вышедших.
Продолжение следует.
Источник: Рабкор
Примечания:
1 Le Matin (Alger), 1.09.2011.
3 The Tripoli Post, 10.09.2011
4 См. The Tripoli Post, 10.09.2011
9 См. http://www.presstv.ir/detail/196382.html
11 H. Kyvik Nordås. The Global Textile and Clothing Industry post the Agreement on Textile and Clothing. WTO Discussion paper Nr. 5. Geneva, 2004, p.11.
12 International Herald Tribune, 31.05.2011.
13 Подробнее об отношениях Каддафи и Лондонской школы экономики см.: The Guardian, 2.03.2011. См. Также: http://www.vesti.ru/doc.html?id=433234.
14 Samir Amin. 2011: le printemps arabe? Nouveaux cahiers du socialisme, 22 mai 2011: http://www.cahiersdusocialisme.org/2011/05/22/2011-le-printemps-arabe/.
15 См. The Tripoli Post, 22.09.2011:http://www.tripolipost.com/articledetail.asp?c=5&i=6966
16 The Tripoli Post, 24.09.2011: http://tripolipost.com/articledetail.asp?c=5&i=6982
17 The Wall Street Journal. 19.07.2011.
18 См. http://shualey.blogspot.com/2011/03/blog-post_8443.html.
19 Военное обозрение, 8.08.2011: http://www.topwar.ru/6023-voennaya-operaciya-v-livii-privela-k-raskolu-v-nato.html.
21 См. The Wall Street Journal. 19.07.2011.
22 См. Inprecor, juillet-août-septembre 2011, Nr. 575/576, p. 49.
23 Le Matin (Alger), 1.09.2011
24 http://www.juancole.com/2011/08/top-ten-myths-about-the-libya-war.html.
25 Inprecor, juillet-août-septembre 2011, Nr. 575/576, p. 45.
26 The Egypian Gazette, 13.09.2011:http://213.158.162.45/~egyptian/index.php?action=news&id=20699&title=Opinion:%20Withering%20in%20the%20%E2%80%98Libyan%20Spring%E2%80%99.
28 http://www.juancole.com/2011/08/top-ten-myths-about-the-libya-war.html.