Ранее «Хвиля» публиковала воспоминания «Конвой на Вавилон» Дмитрия Тымчука об Ираке.

 

На прошлой неделе бывший министр обороны Украины Анатолий Гриценко в своем блоге потребовал отставки министра обороны Ежеля и министра иностранных дел Грищенка. Он обвинил их в том, что они насоветовали президенту Януковичу согласиться на отправку наших вертолетов и персонала в Кот д’Ивуар.

Сначала подумалось, что гражданин полковник просто играет на публике роль пламенного оппозиционера, этакой Бабы Яги, которая всегда против. Потому что год назад такие же пламенные речи мог бы толкать, к примеру, Александр Кузьмук — главная «говорящая голова» ПР по армейским вопросам.

Однако Гриценко и вправду только повторил слово в слово свои же высказывания прошлогодней давности. Он и тогда был резко против направления наших миротворцев в Кот д’Ивуар. Его аргументы напоминают изложенный в прозе монолог злого разбойника Бармалея: «Не ходите, дети, в Африку гулять». Только вместо «гориллы и крокодилы» — «повстанцы и бациллы». Гриценко ссылается на то, что другие страны пекутся о безопасности своих военнослужащих. Однако ему ли не знать, наиболее активными контрибьюторами миротворческих операций ООН, в том числе и по количеству воинских подразделений, военных наблюдателей, гражданского персонала ООН и гуманитарных организаций, направляемых в ту же Африку, как раз являются тихие сытые страны, которые давно не лезут в большие конфликты — Финляндия, Канада, Швеция и другие. И даже нейтральная на всю голову Швейцария.

Неудивительно, что именно в бытность Гриценко на посту министра обороны Украина по сути прекратила масштабное участие в миротворческих операциях ООН.

Однако, если смотреть на проблему участия-неучастия Украины в миротворческих делах с дивана через призму телевизора, то это ломание копий для рядовых граждан вообще покажется непонятным. Больших политических очков на этом политик не заработает, продуктивно не пропиарится, и протестный Майдан точно не соберет. Для рядового обывателя, представителя электората, украинские миротворцы стоят в одном ряду с национальной сборной на Олимпийских Играх и персоналом научной станции в Антарктиде. Как и олимпийцев, миротворцев сопровождает заезженный штамп о поддержании престижа страны и ее флага. И подобно исследователям Антарктиды, о миротворцах вспоминают только раз на полгода или раз в год, когда проводится ротация. Разница только в том, что ученые гоняют пингвинов во льдах на другом конце шарика, а миротворцы умиротворяют африканцев в джунглях на несколько тысяч километров ближе к родине.

К сожалению, широкие слои украинской общественности по сути почти ничего не знают даже в общих чертах о том, чем занимаются украинские военнослужащие вдали от Родины. Еще более печально, что на слуху оказываются только скандальные истории, которые бросают тень на сотни и тысячи солдат и офицеров, которые вытаскивали из омута гражданских конфликтов простых беззащитных людей и целые страны. Украине сильно повезло, что на ее территории в процессе распада СССР не возник гражданский конфликт, как в соседней Молдавии, не такой уж далекой от нас бывшей Югославии или Грузии.

О жизни, быте мирного населения страны и наших миротворцев, а также общей ситуации в бывшей горячих точках наше общество узнает обычно по поверхностным рассказам журналистов, которые приезжают к миротворцам на несколько часов в составе официальных делегаций, или в лучшем случае, на несколько суток. Но следует учитывать, что наши власти в такие моменты не хотят пугать общество, а сами миротворцы — своих родных. Потому и не рассказывают всего, что происходит на самом деле.

Поэтому считаю, что будет интересно услышать обстоятельный рассказ украинского военного наблюдателя о жизни и его миссии в Демократической республике Конго. Тем более, что как раз накануне Виктор Янукович подписал Закон Украины «О ратификации Соглашения между Кабинетом Министров Украины и Правительством Демократической Республики Конго о содействии и взаимной защите инвестиций».

Мой собеседник, пожелавший остаться инкогнито, относится к категории старых «военных туристов». За плечами — миссии в Ираке, Демократической республике Конго, Судане. Надеюсь, что участники других миссий тоже захотят поделиться своими воспоминаниями о пережитом и увиденном.

Популярні новини зараз

В Україні можуть заборонити "небажані" дзвінки на мобільний: про що йдеться

Морози до -6, сніг, дощ та сильний вітер: мешканців Київщини попередили про небезпечну погоду

В Україні посилили правила броні від мобілізації: зарплата 20000 гривень і не тільки

У 2024 році в Україні розпочалася Третя світова війна, - Залужний
Показати ще

Наши люди в…

— Насколько мне известно, Украина сейчас не участвует в миротворческих операциях большими контингентами, за исключением вертолетного отряда в Либерии. А вот военные наблюдатели (англ. MilOb — Military Observer) по-прежнему активно работают в миссиях. Где именно именно? В основном в Африке? И где они раньше работали?

— Не только в Африке работали. В Боснии, на Кипре, в Восточном Тиморе, Сьерра-Леоне. Был Ближний Восток, Ливан. В последние годы закрылась для нас Грузия, совсем недавно свернули миссию ООН в Эфиопии. Но самой массовой, в смысле нашего участия, остается Африка: Судан, Демократическая республика Конго, Либерия. Если не ошибаюсь, в Конго 15 или 13 наших военных наблюдателей по постоянной квоте ООН. В Судане, по-моему, 12. в Либерии — 2 наблюдателя и 1 штабной офицер. Ну, вот и вся география.

— В чем вообще заключается специфика работы военного наблюдателя?

— Специфика… ну это не только «looking and cooking» (в вольном переводе — смотреть и стряпать, — прим. авт.), как многие смеются. Специфика — это в первую очередь, ежедневная работа — круглосуточная и семь дней в неделю. Работа на местности, работа по наблюдению за выполнением международных договоров, «cease fire» (прекращению огня) или еще каких-нибудь «peace agreements» (соглашения о мире), другие наблюдательские (полицейские) миссии — по надзору за соблюдением международных соглашений.

Вот, к примеру, характерный сценарий. Есть две противоборствующие стороны. Между ними разгорается конфликт, ситуацию доводят до банальной резни. После — тупик. Подключается международное сообщество, их прессуют, пугают санкциями, уговаривают, чтобы они прекратили резню и отошли с боевых позиций. В конце концов, их разделяют, они под контролем международного сообщества подписывают договор о прекращении огня, и разводятся в стороны. Между ними создают безопасное пространство шириной 15-25 км. Всегда по-разному. Вот тогда эта разделительная зона заполняется войсками ООН. Они и выполняют свои задачи по поддержке безопасности в этих районах. «Зеленая зона», «зеленая линия» или «буферная зона», их по-всякому называют. Составляют эти войска военные контингенты, т.е. подразделения различных стран-контрибьюторов, членов ООН. Самые многочисленные контингенты — из Индии, Пакистана, Бангладеш и Латинской Америки. В-основном — пехотные подразделения, реже ВВС, а иногда даже патрульные корабли ВМС и речного флота — «riverine».

Who is MilOb?

Военные наблюдатели — это нечто другое. Работая непосредственно в этих же районах, в разделительных зонах, ведут надзор за тем, как выполняются подписанные конфликтующими сторонами договора. Если фиксируются нарушения, немедленно докладывают по команде, через штаб миссии, в штаб-квартиру миротворческих операций в Нью-Йорке (DPKO — Department of Peacekeeping operations). Фактически, эта работа не прекращается ни на минуту, ведется днем и, иногда, ночью. Информацию получают изо всех источников, но в основном — методом наблюдения. Конечно, проводятся переговоры, опросы, расследования, посредничество. Но в основном работа осуществляется по принципу «Observe and Report» — «увидел — доложил». Причем, эти доклады готовятся и подписываются как минимум двумя военными наблюдателями из разных стран. Например, я и уругваец, или филиппинец с малавийцем. Главное, чтобы наблюдателей и составителей рапортов было не меньше двух, и это называется «UN confirmed», то есть, рапорт, подтвержденный экспертами ООН. Никто, кроме наблюдателей, не имеет права и не имеет легитимной основы составлять рапорта. Есть, конечно, контингенты, но это более специфические отчетные документы. Информация в DPKO идет со всех концов.

Военные наблюдатели — это офицеры от капитана до подполковника. Лейтенантов нет, полковников тоже нет. Они имеют статус «Expert on Mission» и определенный иммунитет, который гарантируется ООН. Их рабочее место, реже и их жилье — это тим-сайт (team site). Методом патрулирования, выездов на местность, переговоров, расследований, сбора и анализа информации выполняют они свои функции. Есть разные миссии, разные страны, разные задачи, но, как правило, нет такого, чтобы в одном тим-сайте оказывались два представителя одной страны, за исключением Миссии ООН в Судане. Такова политика ООН.

— То есть, никаких землячеств?

— Да, никаких землячеств. Тим-сайты бывают разные — от 8 до 40 человек. Я был тим-лидером в Конго, имел в подчинении 8 человек в подчинении. А в Судане, составляли от 20 до 40 человек. Соответственно, и область ответственности у тим-сайтов разная. В Конго, например, это были тысячи квадратных километров — вся провинция Экватэр (от французского Équateur — экватор). В подчинении было развернуто 7 тимов.

— Экватор?

— Да, эту провинцию пересекал экватор. Еще раз повторю, это были не тысячи, а сотни тысяч квадратных километров. Примерно, как половина территории Украины. Вот такая у нас была площадь ответственности. И всего — семь тим-сайтов по 3-8 человек контролировали эту территорию. Я был старшим военным наблюдателем-координатором сектора провинции Экватэр. А вот Судане, в 1-м секторе, где я был начальником операций ООН…

Наша служба и опасна, и трудна…

— Давай о Судане поговорим в следующий раз. А сейчас поговорим о Конго. Ты когда-то говорил, что военный наблюдатель — это опасная работа. В чем конкретно выражается эта опасность?

— Военных наблюдателей подстерегает множество разных опасностей. Самые главные — это собственные ошибки, и ошибки других членов команды. Например, опасность может подстерегать даже в неправильно построенной манере поведения с местным населением — оно реагирует моментально, адекватно, решительно и непредсказуемо. Это — первое. Второе — это мины. Минная опасность — постоянная. Третье — культурные, религиозные, а иногда, и кулинарные противоречия именно в самом тим-сайте. Четвертое — опасность для здоровья, поскольку биологическая среда там агрессивная, и вообще климатические условия весьма неблагоприятны для нашего обитания. Пятый момент: мы работаем с людьми, которые совсем недавно были активными участниками конфликтов, они — с оружием, а мы — без. И защиты у нас практически никакой не было.

В чем заключается опасность? Если, к примеру, я не рассчитал степень риска, принял неподходящую манеру поведения, брать охрану или не брать, подобрать подходящую команду, ехать мне вообще или не ехать в такую-то бригаду, подразделение бывших повстанцев — все это влияет на результат, где любое неверное решение может привести к печальным последствиям.

Например, был случай, когда моя группа получила приказ провести расследование набега боевиков на одну деревню. Причем, приказали приступить к операции немедленно и подготовить рапорт в течение двух-трех дней. Но это было не так просто сделать. Во-первых, эта деревня была расположена далеко в джунглях, куда добраться можно было только на вертолете. Во-вторых, мы не знали, какая группировка боевиков совершила нападение, какие подразделения боевиков вообще там могут находиться, не знали буквально ничего. Было известно только, что десятки женщин изнасилованы, многие мужчины убиты, уведен скот, и деревня практически сожжена. И это было всё, что мы знали. И от нас потребовали информацию в течение 72 часов. Я заявил, что пока я не получу всю информацию из разных доступных мне источников, ни один наблюдатель туда не вылетит. Мы даже не знали, есть ли в этом районе площадка, пригодная для приземления и взлета вертолета. И как оказалось, мы не зря переживали. В итоге российским вертолетчикам пришлось сажать вертолет в «колодец» между эвкалиптами высотой в 70 метров. За несколько дней мы все же собрали информацию, правда, не полную.


Важно то, что мы первым делом обеспечили минимально безопасные условия работы военных наблюдателей. Кроме того, с нами вылетел начальник сектора, журналисты, представители ООН, Красного Креста, «Human Rights» и много другого разного народа. Конечно же, мы взяли с собой охрану из числа миротворцев из ганийского контингента, которые обеспечили безопасность периметра и охрану техники. Нам же оттуда надо было вылетать и обратно. Это — 200 км в один конец. Вертолеты — полностью загруженные. На борту — 20 человек, из которых — 8 охранников. Четыре человека охраняют вертолетную площадку, и еще 4 охранника сопровождают делегацию. Если бы сделали всё с наскока, я не знаю, чем бы это могло закончиться. И еще, хорошо, что мы приехали чуть позже, когда окончательно улеглись все страсти.

ЧАСТЬ II. «ОРУЖЕЙНЫЕ БАРОНЫ» НАОБОРОТ

— Слушая вас понимаешь, что ОНН очень серьезно подходит к вопросу безопасности своих «бойцов»…

— На всех брифингах все время повторяют, особенно новоприбывшим, что ваша (военных наблюдателей) безопасность – прежде всего. Ничто потом не окупит травмы, ранения или гибель. В конце концов, это – их страна, это – их мир, их традиции, их война. А мы там только для того, чтобы, не вмешиваясь, объективно отслеживать, как стороны соблюдают мирные договоренности. Или не соблюдают…
Был у меня один тим-лидер, не буду говорить, из какой страны. Перед президентскими выборами в Конго (Демократическая республика Конго) была одна локальная заварушка, а провинция Экватэр тогда поддерживала оппозиционеров. На пост президента баллотировался выходец из этой провинции, бывший боевик, а потом – оппозиционный к тогдашнему президенту политик. В одном городке боевики этого кандидата столкнулись с гвардией президента, и между ними разгорелась перестрелка. Тим-лидер принял решение и выставил весь свой патруль как раз между боевиками и президентской гвардией – перестрелка происходила между домами, а ооновцы оказались посреди улицы – между молотом и наковальней. И тут он мне звонит и докладывает.
Мой вопрос: «Фентина, ты где?…»
Он отвечает: «Сэр, тут такое творится! Слышите, тут стреляют, гранаты рвутся!».
— Ты что, с кем-то вступил в бой?
— Нет, я тут мониторю процесс боя.
— Мониторь процесс со стороны! Отойди в куда-нибудь и не высовывайся, не подставляй наших людей и больше никогда такого не делай!
Этого тим-лидера вместе с тимом потом пришлось вытаскивать еще из одной истории. Не могу сказать, что его захватили в заложники. Было нападение на тим-сайт. В ответ проводили целую военную операцию по спасению сотрудников ООН. Бывшие реинтегрированные боевики окружили тим-сайт, прокололи колеса автомобилей, слили топливо с генераторов, повалили тарелки и пообрывали провода, чтобы не было связи. Слава Богу, что хоть мобильная связь работала стойко. Из Киншасы вызвали ганийские подразделения. А ганийцы – ребята боевые.
-Ганийцы?
— Да, ганийцы. Их в свое время англичане вымуштровали. Только ганийцы нас и спасали. Еще там были подразделения тунисцев и уругвайцев. Это публика другая. Среди всех, ганийцы – самые надежные. Очень хорошо подготовлены для работы в джунглях. Кроме того, беспощадные и решительные. Когда я командовал сектором, у меня в распоряжении была ганийская рота. С теми ребятами проблем не было – любой приказ выполняется: «Йес, сэр!». И всё. Командир роты – капитан. Командир многонациональной бригады – ганийский генерал. Ему докладывал ситуацию наш сектор, потом информация уходила в Нью-Йорк. Вот во взаимодействии с ганийцами, по сути, их руками мы провели небольшую операцию по деблокированию тим-сайта. Без потерь и быстро.
Как я уже сказал, военных наблюдателей подстерегает много неожиданностей. И что очень важно сделать буквально сразу по прибытию – это постараться завладеть сердцами и умами людей – «to win hearts and minds». Конечно, необходимо проводить проекты по восстановлению инфраструктуры, раздаче гуманитарной помощи, обеспечивать безопасность персонала и имущества. Это касается миссии ООН в целом. У наблюдателя же должно быть как минимум чувство дипломатизма, его главное оружие – язык, то есть способность общаться на разных уровнях с различными слоями населения и общества. И еще, так сказать, военная хитрость, и осведомленность. И тогда мирное население будет тебе доверять, они будут с тобой работать. В некоторых тим-сайтах, особенно, если под ними были обширные территории джунгли, саванны, где нет дорог, информация собирается просто-напросто на улице. И народ с ними делился, прямо на дороге, на базарах, в магазинах, в лавках. Эти рассказы обрабатываются, перепроверяются различными источниками, а наблюдатели составляют отчеты. Это, кстати, тоже неплохой метод для добычи информации.
— То есть, местные источники?
— Да, местные. Большую помощь оказывают переводчики. Когда я был тим-лидером, у меня в тиме были два переводчика: Бола, пигмей, и Ламберт – бывший мэр города. С пигмеем я работал во время инспекций дальних пигмейских деревень и рыбацких поселений. Скажу честно, пигмеи – дикари. А с «цивилизованным» переводчиком Ламбертом, который бывший мэр, работал по провинциальным направлениям и муниципальным властям. С Болой я ездил в джунгли. Когда мы занимались DDR (Disarmament, Demobilization, and Reintegration – разоружение, демобилизация и реинтеграция), на все переговоры с боевиками я брал Ламберта.
«ОРУЖЕЙНЫЕ БАРОНЫ» НАОБОРОТ
— Ну и какие были результаты переговоров?
— За полгода мы разоружили 11 подразделений, которые сложили около 20 тысяч единиц оружия.
— Целая дивизия…
— Больше. Одиннадцать подразделений пряталось в лесах. Наш вклад – это примерно процентов тридцать от всех, что там бегали. Вот считай: двадцать тысяч единиц оружия – это двадцать тысяч человек. Это – примерно треть. А общее количество боевиков – насчитывалось до ста тысяч. Кто с автоматом, а кто с копьем и луком. Когда мы закончили программу DDR, меня назначили координатором сектора. Короче, в результате мы насобирали оружия и боеприпасов на целую баржу. Такие вот «оружейные бароны» наоборот. Мы развернули уничтожение боеприпасов, хотя в джунглях еще оставались целые схроны. И, как потом оказалось, самым сложным стало удержать эту гору оружия от разграбления. Когда мы собрали это все барахло в одну кучу, я начал сигналить в Киншасу о том, что это собранное оружие надо бы поскорее вывезти, и мы своими жидкими силами не сможем его долгое время удерживать под своей охраной. Дело было перед выборами, наша провинция считалась реакционной, повышалась вероятность того, что обычная толпа разнесет охрану из «reintegrated troops», то есть из новой армии, и растащит это оружие обратно по всей провинции. Приехал к нам большой гость из Киншасы, представитель из штаба, канадец. Покрутил головой, поудивлялся, и спрашивает:
— Что предлагаешь делать с этим оружием?
Я ему говорю, что в любом случае оружие надо немедленно убрать из провинции. Пусть оно плохое, некачественное, ржавое, разбитое, но оно еще может стрелять. И тонны боеприпасов тоже надо убирать.
Он спрашивает:
— Каким образом?
Дело в том, что оружие в те времена вывозилось только самолетами и малыми партиями, потому что дорог в тех краях не было вообще. А самолетами – ты представляешь, сколько это рейсов, времени, усилий и ресурсов? И тем более, учитывая, что у ооновского воздушного флота и так работы валом, и самолетов мало.
— Ну, тогда остается автоген или «болгарка».
— Тоже не выход. Несколько месяцев работы. Это только по телевизору показывают как американцы мега-болгарками наши бомбы и самолеты режут. Их надо было вывозить за пределы населенных районов, организовывать полигон, периметр, охрану, спецмашин не было, камикадзе тоже. Ну и денежные затраты большие. Поэтому я предложил то, что на тот момент было самым рациональным:
— Давайте, погрузим это все на баржу и перегоним в Киншасу – семь дней по течению идти. Там же есть склады и площадки, какие-то преданные правительству подразделения, и народ не такой дикий. А если по дороге случится нападение боевиков с целью захвата оружия, то эту баржу сразу прямо у них на глазах и утопим. На реке Конго в некоторых местах глубина достигает до 70 метров, и течение очень сильное. Если баржу утопить, то ее вместе с грузом очень быстро занесет илом, и никто там ничего и никогда не найдет и не вытащит на сушу.
Канадец говорит:
— Идея в общем хорошая. Но лет через 50 нам конголезцы могут это припомнить, и обвинят нас и ООН в том, что мы устроили им экологическую катастрофу.
— Ну, тогда пусть гниет в земле.
Одним словом, при мне эту проблему так и не решили. Насколько мне известно, уже после моего отъезда это оружие начали мелкими партиями вывозить водным транспортом в Киншасу…
А тогда, мы со всяких деревень пособирали это оружие в одну большую кучу в городе, и этот город – административный центр провинции, стал взрывоопасным.
— Какой город?
— Мбандака. Там на каждого мужчину стало приходиться по две единицы оружия. И в результате мы стали жить на пороховой бочке. И конечно, все мы были заинтересованы в том, чтобы это быстро куда-то сплавить, чтоб в один прекрасный день не стать жертвой чьей-то нерасторопности. Дело ведь было как раз во время выборов президента Джозефа Кабилы, против которого выступал лидер оппозиции Жан Пьер Бемба Комбо. Для меня это было самое опасное время. Провинция была реакционная – оплот Бембы. Того самого, которого повязали в Бельгии и отдали под суд в Гааге за военные преступления, совершенные его боевиками на территории Центрально-Африканской республики…и где-то еще, в том числе и в Конго.
— В конечном итоге усилия ООН приносят результаты?
— Приносят. Там сейчас ситуация совсем не такая, как была при мне. Даже миссию ООН там уже переименовали. Надо посмотреть, как она теперь называется. Раньше была MONUC (Mission de l’Organisation des Nations Unies en République démocratique du Congo). С 1 июля этого года она называется уже МОНУСКО – стабилизационная миссия ООН в Конго (United Nation Stabilization Mission in Congo ).


Кроме того, у президента Жозефа Кабилы в 2011 году истекает срок полномочий. И он уже сейчас развернул электоральную кампанию. Он хочет отсечь всех потенциальных конкурентов, и, насколько я понимаю, намерен любой ценой остаться в кресле президента. Ему было 35 лет, когда он стал президентом, сам он – из боевиков. И как поговаривают, убил своего отца, чтобы захватить власть. И он заявил, что для проведения демократических выборов ему совсем не нужны силы ООН, что ООН может уходить. Войска ООН – уругвайцы, пакистанцы, индусы и прочие начали сворачивать свое присутствие. Возможно, потому что дорого. Возможно, потому что там войск – восемнадцать тысяч человек, их надо кормить, оплачивать. Возможно, ООН сворачивается под давлением Кабилы. Кроме того, ООН при Бан Ги Муне должна показывать эффективность своих миссий – вот, мол, смотрите, уже наступил мир. А кроме Конго, есть и другие направления – Чад, Судан, Сомали. Надо всему миру показать, что миссии ООН эффективны, что и толпа войск и персонала ООН не сидят в одной стране бесконечно. Образовавшийся вакуум можно заполнить и технологическим контингентом.
— Например?
— Например, украинским вертолетным отрядом. Причем, ООН просит для Конго именно боевые вертолеты. Потому что на севере Конго, в Бунии до сих пор идет конфликт с LRA, а также иногда с май-май. Но май-май уже победили где-то года два назад.

Часть ІІІ. «БОЖЬИ» СОПРОТИВЛЕНЦЫ

 

-Что такое LRA?

— Lord’s Resistance Army – Армия Сопротивления Господа. Специфическая армия, надо сказать. В Судане была 90-дневная война – с декабря 2008 по март 2009. В эту войну были втянуты армии трех соседних стран: UPDF – Uganda Peoples Defence Force (Народные Силы Обороны Уганды), FRDC – реинтегрированные вооруженные силы Конго (то есть армия, созданная из боевиков 56 различных политических группировок, которые раньше воевали между собой на территории Конго, и объединились в одну армию после прихода к власти Кабилы) и SPLA – Sudan People’s Liberation Army (Народно-Освободительная Армия Судана), то есть армия Южного Судана. SPLA – это военизированное крыло Освободительного Движения (Южного) Судана – Sudan People’s Liberation Movement (SPLM). Так и получилось, что эти три армии на территориях Конго, Судана и Центрально-Африканской республики «мочили» LRA, армию Джозефа Кони, который рулит всей этой ватагой, и который убил своего соратника, правую руку – Винсента Отти. LRA – весьма опасная группировка. На арене политической борьбы и партизанской войны они присутствуют уже лет двадцать.

— Кто их подпитывает?

— Никто не знает. Южный Судан обвиняет Северный Судан в том, что они поддерживают LRA для создания перманентной нестабильности в Южном Судане. Доля правды в этом, конечно, есть, но пока никто никого не схватил за руку и не разоблачил непосредственную поддержку LRA. Дело в том, что бойцы этой армии – выходцы из Уганды, Конго и Судана. У них рекрутинг простой: пришли в деревню, мужчин перебили, женщин изнасиловали, детей забрали. Точнее, мальчиков от 5 до 15 лет. Через год мальчик забывает родину, и становится профессиональным солдатом – безжалостным и озлобленным. Вся его родня – такие же, как и он – без семьи, дома и родины. Выжил – так выжил, не выжил – никого не волнует. Вот такой обычный и простой рекрутинг. Регион их действий – северо-западные районы Уганды, северо-восток Конго, Южный Судан, восток Центрально-Африканской республики, Чад, Дарфур. Я называю это «пояс LRA». Когда их начинают выдавливать из Конго и Уганды, они уходят в ЦАР. Из ЦАР они бегут в Дарфур, и там помогают коллегам по цеху. Так и мигрируют туда-сюда. Как слоны или антилопы. Когда была война и проходила «охота на ведьм», Джозеф Кони рассредоточил свою армию…

— В каком смысле «охота на ведьм»?

— Ну, вот эта трехмесячная война. Когда их начали преследовать, все думали, что LRA будет сопротивляться, вступать в столкновения или организованно отходить. Но вместо этого они рассредоточились буквально по человеку и стали уходить кто куда, и выбираться поодиночке. Потом в условленном месте снова собрались и – снова в бой. Но не с войсками, а с женщинами и детьми. Было много политических попыток с ними договориться. Спецпосланник Генсека ООН на территории Южного Судана пытался договориться с LRA о том, чтобы они если не сложили оружие, то, по крайней мере, прекратили беспредельничать на территории Южного Судана. Только во время моего пребывания в Судане в позапрошлом и прошлом году этот спецпосланник три раза выезжал с группой на границу с Конго, но Кони не появлялся. Он не идет на контакт. Приступили к боевым действиям после третьей неудачной попытки договориться. И опять неудачно. Насколько мне стало известно по рапортам из разных источников, полевые или, точнее, лесные командиры, некоторые группы и подразделения этой армии сохранились. При этом объявляли, что основные подразделения разгромлены. Потом снова они опять начали действовать. Отдельные подразделения ушли к дарфурским повстанцам. Убежден, они кормятся и выживают еще за счет каких-то источников. Это или вооруженный бизнес, или алмазы.

— А где там алмазы?

— В основном на юге и востоке Конго, на границе с Анголой. Конго в свое время променяло свою очень богатую алмазами территорию из состава провинции Катанга на выход в Атлантический океан. И получается, что небольшой кусок Анголы сейчас находится севернее Конго. Зато Конго получила 37 километров морской границы. Ангола же разорвана. Вот так Конго получила доступ к морю за счет того, что отдала алмазные районы. Но не все. Много алмазов на востоке Конго. Есть, говорят, и тантал. Не только говорят, а тантал действительно есть. Я не знаю, в чем его ценность, но говорили, что он используется в изготовлении высокотехнологичных плат для вооружения.

Во время глобального противостояния тантал перерабатывался только на двух заводах – в СССР (Казахстане) и США.

ГЕНСЕК ООН VS КОРПОРАЦИИ

До сих пор туда садятся самолеты без опознавательных знаков, «ведьмы» (в Европе взлетел, в Конго сел, выгрузил туалетную бумагу, принял тяжеленный ящик и улетел назад). То есть, этот бизнес процветает у кого-то под контролем. Ну, и еще есть разные минералы, практически вся таблица Менделеева. Причем именно в Восточном и юго-восточном Конго, в провинции Катанга, город Лубумбаши. Было время, когда эта провинция даже отделялась от Конго. Если знаешь, в начале 60-х годов был такой Генеральный секретарь ООН Даг Хаммаршельд, швед. Так вот, его убили за то, что он начал бороться, чтобы провинцию Катанга вернуть обратно в состав Заира (сейчас ДР Конго). Кстати, в этой провинции, в Лубумбаши, родился Жан Клод Ван Дамм.
(есть такая информация, что Ван Дамм родился в Лубумбаши, но на своем сайте Ван Дамм указывает, что родился в Брюсселе – прим. авт.)

В то время американцы и англичане подбили провинцию Катанга на отделение, потому как там очень большие залежи ценных минералов. А Даг Хаммершельд боролся за суверенитет и территориальную целостность Конго. В том числе и для того, чтобы на примере Катанги не создавать опасные прецеденты сепаратизма по всему миру. Вот за это Хамершельда ликвидировали. Удалось только с третьей попытки. В том же Конго. Ну, это совсем другая история. Еще раз повторяю, в провинции Катангаполно всего.

— Кто-то разрабатывает эти месторождения?

— Разрабатывают. Многие. Даже те же самые шведские компании. У Дага Хаммершельда был младший брат, но Даг решительно пошел против брата и его бизнеса. У того в Катанге было несколько шахт, объединенные в корпорацию. Даг был настолько принципиальный, что пошел против семейного бизнеса во благо мира и стабильности.
Кстати, это Хаммаршельд сказал великие слова: «Делать мир – не дело солдат, но только солдат может его делать!».

— Надо запомнить.

— Запомни. А вообще почитай про Дага.

Убивали его три раза. Первый раз – на взлете. Второй раз – взрывали в воздухе, и третий раз – уже на земле. Англичане добили. Это были сасовцы (SAS – Special Air Service, специальная воздушная служба – подразделение специального назначения британских вооруженных сил). За то, что вмешивался не туда, куда надо. Представляешь, убили Генерального Секретаря ООН! А Хрущев обзывал Хаммаршельда «западным прихвостнем», хотя Даг на самом деле был действительно нейтральным парнем. И против Запада работал в том числе.

Вернемся к теме богатств Конго. Короче, залежей много. Я этой темой не особо интересовался. Кроме того, я ведь был на западе страны – там другие запасы. Ко мне неоднократно приходили местные жители и приносили пробирки с каким-то зеленоватым порошком, точнее, бронзово-медного цвета с зеленоватым отливом. Просили по десять долларов. А там – минимум десять граммов золота. И камни приносили разные – цветные, необработанные, темные, серые, иногда мутные. Говорили, что это алмазы и еще что-то дорогое. Нефти там тоже очень много. Все это лежит в земле, в глухих джунглях. Когда летишь над ними, то они простираются во все стороны, куда ни глянь – до самого горизонта. Смотришь в одну сторону – сплошная «тайга», в другую – такая же «тайга», одни эвкалипты торчат 70-метровые. А так – кучерявая «тайга». Кучерявая, как голова негра.

ОХОТА НА ГОРИЛЛ

— Ну а местное население чем живет? Не нефтедолларами же.

— Нет, конечно. Источники пропитания – торговля, охота, рыбная ловля. Рыболовство процветает вдоль реки Конго.

— Ну а само по себе местное население какое производит впечатление? Не агрессивные?

— В той провинции, где я был, местные – нормальные. Еще в бельгийские времена и в средние века при португальцах это была работорговая провинция. Провинция Леопольдвилль была самой главной поставщицей рабов для Бельгии. Там жили крепкие, рослые и спокойные негры. Совершенно неагрессивные, занимались охотой и ловили рыбу. Я имею в виду население, живущее вдоль реки Конго. Там, где я был, Конго резко поворачивает на юг, течет из Кисангани, мимо Мбандаки, и дальше на юг к Киншасе. Там у Конго много всяких стариц, озер, непересыхающих русел и островков. Вот на этих островках и расположены рыбацкие поселки и там живут еще болотные пигмеи. Ловят себе рыбу. Но не только рыбу. Крокодилов ловят, и сразу продают живых. На охоту ходят в джунгли. Правда, в окрестных джунглях все уже давно выловили и съели. В радиусе 15 километров от каждой деревни в джунглях живности почти не осталось. А если углубиться дальше, то экзотической дичи там действительно много. Конго хороша именно в равнинной части провинции Экватэр, то есть, ближе к Габону, на западе. Там, как поговаривают, просто шикарная охота на горилл. Но удовольствие крайне опасное и экстремальное, по неофициальной статистике, каждая вторая охота заканчивается охотой горилл на охотников.

— Но гориллы вообще-то в Красной книге давно.

— Ну, это ведь нелегальная охота. Есть специальные проводники. Мне самому предлагали отправиться на такую охоту. Но я – не экстремал. В джунглях сгинуть можно очень быстро. Например, от той же мамбы. От комаров, от малярии.

Часть IV.«ИПРИТНЫЕ» МУХИ

 

— Кстати, расскажи поподробней о биологической опасности. Например, про «ипритную» муху.

— От ипритной мухи я до сих пор лечусь. У меня на коже до сегодняшнего дня от них автографы остались. Вообще-то ипритная муха называется кенийской мухой (Kenian fly). А ипритной ее называют в просторечии. Суть в том, что эта муха в случае опасности выбрасывает спрей, который по химическому составу напоминает боевое отравляющее вещество кожно-нарывного действия, типа иприта. Страшно, когда этот спрей попадает на слизистую оболочку или вовнутрь легких. Внутри вылечить последствия почти невозможно. Можно погибнуть. При попадании же на кожу эти раны залечиваются очень медленно. Короче, эту муху нельзя ни смахивать, ни тем более убивать. Ее можно только аккуратно и вежливо сгонять каким-нибудь страусиным пером, или нежно сдувать.

— А малярия?

— Малярия – это само собой. Еще есть мангровые и ротанговые дебри, которые являют собой заросли сплошной стеной. По сути, это не столько заросли, сколько болота. Особенно вдоль русла Конго. Там водится мангровая муха. Она садится на одежду и откладывает яйца. Самка может садиться только на вертикальную поверхность, например, на одежду, которая сушится на веревке. Если надеть такую одежду, то личинки забираются под кожу человека, поселяются там и начинают питаться его плотью, пока не прогрызут кожу и не выберутся наружу. Местные жители стараются сушить одежду только на траве. Приезжие иностранцы часто этого не знают и вешают свою стирку на веревку. Ну а потом идут к доктору с непонятными огромными прыщами и нарывами, из которых хирурги выковыривают целые колонии живых личинок, натуральные опарыши, которые можно на рыбалку брать. Вот тебе и кино «Чужие».
(У кого крепкие нервы, могутпосмотреть, как выдавливают личинки мангровой мухи руками)

В Южном Судане и северном Конго водится такая интересная «черная» муха – «Black Fly». Она делает то же самое – паразитирует на теле человека, но личинки обычно забираются прямо в глазные яблоки. И в результате человек со временем слепнет. Ну а во время этого процесса, как рассказывают, на протяжении двух-трех недель человек видит все как будто бы нормально, но вместе с тем видит еще какие-то живые непонятные объекты. Правда, мангровая тоже откладывает яйца в глаза и уши, что в лучшем случае оканчивается сложными хирургическими операциями, а в худшем – потерей зрения и слуха.

— То есть, если заболеет местный житель, то лечение ему будет не по карману?

— Конечно. Местные не лечатся из-за бедности. От малярии, например, они не умирают, как белые, но и долго тоже не живут. В среднем каждый негр примерно раз в год болеет малярией. Как объяснял мне мой переводчик Ламберт, для них малярия – такая же сезонная болезнь, как для нас грипп. У Болы родилась дочка, и спустя два месяца после рождения она уже заболела малярией. Да, их организмы привыкают к болезням, но они долго не живут.

ГИГАНТСКИЕ ПИРАНЬИ

В реке Конго белому человеку купаться запрещено. В принципе. В заводях – опасно, потому что есть крокодилы, прочая живность и всякие паразиты в теплой стоячей воде. А на фарватере купаться тем более опасно. Во-первых, очень быстрое течение. Во-вторых, там та же самая агрессивная среда. Ну и опасные рыбы. В глубинах водятся какие-то доисторические рыбы. Морды страшные, из которых торчат клыки в один ряд, как у волка. Схватят и утащат на дно. Местные всех этих рыб называют «рыба-капитан». (очевидно, имеется в виду африканская тигровая рыба-голиаф – по сути, гигантская пиранья).

В длину они достигают до полутора метров. Если даже просто схватит – то считай, инвалид. Акула нервно курит в сторонке…

КРОКОДИЛ НА «ЖИВЦА»

Есть еще, конечно, много крокодилов. Я даже охотился на них. Правда, с местными, и выступал скорее в качестве зрителя. Точнее, учитывая профессиональную деформацию психики, я даже на охоте присутствовал в качестве военного наблюдателя. Местные, конечно, ловко «забивают» крокодилов. Главное, строго придерживаться тактики. Один выманивает крокодила, а второй проворно прыгает крокодилу на спину, закрывает глаза и обхватывает пасть. Пасть сразу пеленают веревкой, лапы заламывают, прямо как милиционеры заламывают руки хулигану. Потом – на велосипед, и «конворируют» на базар. Непременно в свежем, живом но незамороженном виде.

— Что с ними потом делают?

— Продают. На мясо, кожу. Или сами съедают. Кожу снимают. Кожу, правда, не выделывают толком. Но в крокодиловой охоте они ловкачи. Ловят обычно небольших. Таких, с которыми могут вдвоем управиться. Один выступает в роли «живца». Его задача – выманить крокодила из воды на берег. Заметив крокодила, «живец» начинает всячески его провоцировать и соблазнять свежим обедом – прыгает перед крокодилом, в ладоши хлопает. Крокодил загодя раскрывает пасть и после этого уже ничего не видит ни перед собой, ни по сторонам. И прямо так и ползет вперед с открытой пастью. А второй номер в это время прыгает из засады крокодилу на спину и закрывает глаза, которыми он и так уже ничего не видит. Первый номер, который еще секунду назад был «живцом», оббегает крокодила сзади, наваливается крокодилу на хвост, потому что крокодил бьет хвостом очень сильно, и сразу заламывает задние лапы, как в самбо, и связывает их веревкой. Когда кроко чувствует, что хвосту что-то мешает действовать в штатном режиме, он закрывает пасть, чтоб получить возможность оглядеться и разобраться в тактической обстановке. Первый номер только этого и ждет. Как только кроко закроет пасть, ему на морду сразу накидывают петлю и точно так же пеленают переднюю часть. Все, крокодил – «упакован». Сразу грузят на велосипед, который качается от того, что крокодил все еще пытается дергать хвостом. И так вдвоем везут на базар. При такой охоте больше всего рискует, конечно, тот, кто работает «живцом». Он ведь сам ничего не видит, когда начинает убегать, потому что бежит спиной вперед. Если он замешкается, или споткнется, то кроко может успеть и закусить ногой охотника.

-Есть фотографии?

— Есть, много. Например, есть камень – отметка экватора, который поставили еще бельгийцы в 19-м веке. Как оказалось, бельгийцы ошиблись, и камень на самом деле стоит на 300 метров севернее реальной линии экватора. У меня два-три раза в неделю был патруль с пересечением экватора. И каждый раз GPS показывал, что камень поставили неправильно. Сейчас же точно на линии экватора возвышается вышка мобильной связи. Есть и много другого местного колорита.

МАМБЫ

— Змеи в Конго водятся?

— А как же. Очень много. В первую очередь, мамба. Это крайне опасная змея небольших размеров. Есть черная мамба, есть зеленого цвета, серая, коричневая, мамбы разные бывают. Есть лесная мамба, пальмовая, болотная. Очень ловкая тварь и самая быстрая среди всех змей. Может ползти со скоростью бегущего человека – до 11 км/ч, на спринте – до 19 км/ч. Сидит в засаде, очень долго ждет, питается не насекомыми, не лягушками, а именно теплокровными, и жертву выбирает такую, чтоб было поменьше шерсти. Как рассказывали местные, одна мамба гнала стадо коров километров двадцать, убивая одну корову за другой. Труп очередной жертвы оставался лежать через каждые несколько сот метров. И вот так стадо уменьшалось-уменьшалось до финиша. И это все стадо загнала одна единственная мамба. Дело в том, что у них во время то ли брачного периода, то еще когда наблюдается избыточная выработка яда, который надо куда-нибудь сдать. И выплюнуть она может только в жертву вместе с укусом. Просто так сплевывать, как мы слюну, она не может. И вот бешеная мамба тупо бросается на все, что движется, и убивает всех подряд. Одним словом, опасна именно потому, что кусает просто от нечего делать, а не в порядке самообороны. Ее даже злить не надо – она сама злая.

Однажды говорю своему переводчику-пигмею: «Бола, я хочу сделать себе сафари, уйти в дикий лес хотя бы метров на пятьсот вглубь».
Бола говорит:
— Сэр, это невозможно.
Я удивился:
— Почему?
Он поясняет:
— Во-первых, нам для начала надо взять с собой взвод негров с лопатами и мачете, чтобы прорубать туннель в нижнем ярусе. Джунгли – совершенно непроходимые. Это же экваториальный лес. Во-вторых, на деревьях мамбы кругом сидят и караулят добычу. Даже мы в джунгли никогда не ходим просто так. Мы ходим только по тропинкам, и эти тропинки надо постоянно прорубать. И вдоль тропинки по обе стороны вырубается санитарная зона метров на двадцать. Максимум, что бы себе позволяем – это сходить насобирать дров. Ну, еще ходят охотники, и спецназ. Но в одиночку в джунгли не ходит никто и никогда. Мало ли на какого дикого зверя можно там наткнуться.

 

И вся эта противная живность, ядовитая, шипящая, кусачая и прочая, живет на самом нижнем ярусе до семи метров по высоте. Там трава, лианы, пальмы, стволы деревьев, толстенный слой гниющей земли и дерева, там света и свежего воздуха нет. Там все так переплетено, что руками не раздвинешь. Просто так не пройдешь. Проход надо рубить тесаком или мачете. В первую очередь, надо вырубать слоновью траву. Слоновья трава – она вроде нашей зеленой травки на газоне по форме, только высотой в два метра. С очень острыми краями – руку можно запросто рассечь или шею. Она вот так и стоит, как воткнутые в землю сабли двухметровой длины.

В конце концов, Бола говорит:
— Прогуляться можно только вот по тропинкам.
Я ему отвечаю:
— Нет, по тропинкам это не интересно. Ладно, убедил. В джунгли не пойдем. А как же тогда вы, пигмеи, тут живете?
— Ну мы ведь тут уже веками живем. Кто-то когда-то сюда пришел, осел и как-то научился выживать. Нам каждый год приходится всем миром собираться для того, чтобы сокращать джунгли. Если какую-то тропинку оставить на год, то потом ее уже не найти вообще – она полностью зарастет.
Вот у нас, если есть просека в лесу, или тропа, то она и через двадцать лет еще будет видна. В джунглях даже просека за год исчезнет. Вот поэтому оружие каждого мирного негра – это мачете.

 

Часть V. ПЛЕН

— Мне говорили, что ты в Конго даже умудрился в плен попасть.
— Не умудрился, а попал, но я бы не сказал, что это был плен. Нас задержали на несколько дней в не очень гостеприимном месте. Плен – как-то громко, героично, и в моем случае явное преувеличение. Подробности таковы.
Нам надо было выехать на очередную сделку с местными боевиками. Из штаба поступила информация, что объявилось подразделение, которое захотело вступить с нами переговоры, где мы смогли бы договориться об условиях разоружения и демобилизации. Поскольку эти ребята находились в моей зоне ответственности, я как командир VMT (Verification and Monitoring Team – группа по мониторингу и проверке), отвечающий за разоружение и демобилизацию (DDR), должен был выехать в район их дислокации и вступить с ними в контакт как официальный представитель ООН. Точнее, должен был встретиться с их командиром, довести до него условия разоружения и демобилизации. Проблема была в том, что никто не знал, что это за ребята, кто они такие и чего от них можно ждать. Не знали даже их примерную численность – бригада, батальон или рота.
Короче, начал я планировать эту операцию. Связался с вертолетчиками, с русскими, которые должны нас доставить на место. Подбираю команду – четыре военных наблюдателя, четыре ганийца – телохранители, и представитель администрации, потому что в этой программе задействованы деньги. Каждый сложивший оружие получает сразу на руки сто долларов, потом они направляются специальный центр, и уходят на пенсию, и в течение года получают еще по 25 долларов в месяц пенсии. И эти деньги платит Евросоюз. Деньги направляются через ООН, через начальников офисов и дальше – на администраторов секторов и провинций. Вот такая была команда – вертолетчики, военные наблюдатели, охрана и представитель администрации провинции Экватэр.
Подготовил я полетные манифесты, то есть списки пассажиров, а также все остальные документы. Погода стояла хорошая, все были в готовности выезжать, протоколы работы тоже были готовы. Но я на всякий случай все же решил съездить к начальнику штаба командующего округа новой армии, чтобы узнать у него хоть какую-то дополнительную информацию об отряде, с который собрались встречаться. Приезжаю к нему и говорю:
— Сэр, мне вот надо съездить туда-то и туда-то. Вы что-то знаете об этом отряде повстанцев?
— Я ничего про них не знаю. Я слышал только, что вроде есть какая-то группа. Но больше не знаю ничего, потому что я в былые времена вообще воевал на востоке, а тут – запад.
А этот начштаба – бывший май-май. С ними самими раньше воевали правительственные войска, но примерно в 500-700 км восточнее, в районе Кисангани. Короче, ничего нового я от него не узнал.
Собрались мы для вылета. И тут с утра у нас пошли сюрпризы. Одна австралийка, новая, только что приехавшая, молодая журналистка, точнее сказать, пиарщица, увязалась ехать с нами. Откуда она пронюхала о нашем задании, я не знаю. Я старался не разглашать какие бы то ни было детали предстоящей операции, потому что это очень чувствительные вещи, напрямую влияющие на безопасность.
Дело в том, что, как правило, бывшие боевики не хотят показывать свои лица, тем более в прессе. Потому что у каждого есть какие-то грехи за душой. В лучшем случае кто-то оружием торговал, а кто-то совершал военные преступления. Каждый думает про себя: «Вдруг лет через десять-двадцать надумаю баллотироваться в президенты, и зачем мне эти «хвосты» из прошлого?». Я не говорю о простых бойцах, я в первую очередь имею в виду лесных командиров. Кто-то кого-то вспомнит по телевизору или фотографии в журнале, и покажет пальцем на военного преступника, который еще вчера без прессы и свидетелей приказывал убивать и насиловать, или лично участвовал в бесчинствах. Вот, к примеру, тот же Комбо. Его же повязали за старые грехи. Его арестовали и этапировали в Гаагу не потому, что он проиграл президентские выборы. Тот же Джозеф Кабила – по нему свой трибунал плачет. Он был угандийским боевиком, и как поговаривают, он своего родного папу убил, чтобы добраться до власти. Каждому есть за что отвечать. И вот поэтому эти все дела настолько деликатны и чувствительны, как говорят в ООН.
Откуда она узнала, куда и зачем мы летим, я не знаю. Но самое интересное, что она уже успела провернуться и ее фамилия оказалась в полетном манифесте, то есть в полетном листе. Правда, у нее не было личного разрешительного документа на полет. Операция должна была начаться и закончиться в один и тот же день: «туда и назад – in and out». Командование местных подразделений не знало о нашей операции. Мы как бы должны были объявиться внезапно, летели на риск и на удачу. Местные боевики не практиковали сбивание вертолетов ООН. Поэтому, с другой стороны, миссия не считалась особенно рискованной. Это была уже нормальная работа, почти что рутина. Раньше на такие операции вылетали даже гораздо чаще, чем в мое время.
Одним словом, в последний момент на подножку вертолета запрыгивает эта девка.
Я ей говорю:
— Стой! Тебе нельзя! Нет разрешения на вылет!
А борттехнику:
— Закрывай дверь, взлетаем.
Техник отвечает:
— Стой, командир. Нас тут почему-то задерживают – не дают разрешение на взлет.
Прибегает человек от начальника офиса миссии ООН и говорит:
— Начальник офиса разрешил ей вылететь с вами. Вот бумага.
Тут на мою сторону встал администратор. Говорит:
-Не берем никого.
И тут подваливает лично начальник офиса и начинает упрашивать взять журналистку на борт, показывая нам разрешение.
Уже было часов восемь утра. Пошла задержка на полчаса. Короче, начальник офиса впихнул нам эту пассажирку. Настроение у меня упало, все пошло по чьему-то плану, но не по-моему. Ну да ладно, черт с ней, полетели. Где-то через час с хвостом (лететь нам было километров двести) мы добрались к месту. Местность была ровной. Мы увидели костры, на которых бойцы варили еду, дали над лагерем круг, и пошли на посадку. Все вроде идет нормально. Мы все – в голубых касках, при всех необходимых ооновских делах. На такие мероприятия надо ездить при всех регалиях и атрибутах. Мы, правда, были без бронежилетов. Бронежилеты мы оставили в вертолете. Охрана из ганийцев сразу выдвинулась на периметр, остальные остались охранять вертолеты и экипаж. К нам подъехал джип.
Спрашивают:
— Кто такие?
— ООН.
— Чего приехали?
— Да вот, с командиром хотим встретиться поговорить надо.
— А откуда узнали о нас?
— Да тут…
— Мы должны сначала доложить командиру. Кто у вас старший?
— Я, говорю, старший. А вы кто?
— Какая разница? Дежурный я. Я поеду, доложу командиру. А вы стойте тут и никуда не двигайтесь.
Они оставили при нас охрану. Стоим, курим, ждем. Все пока нормально. Возвращается дежурный:
— Все, поехали. Командир будет вас встречать недалеко от базы. Не на самой базе, чтобы не светиться перед бойцами и не вносить смятение. Вон там стоят хижины. Командир вас ждет вон в той с краю. Пошли.
До хижины идти было метров восемьсот. Ну, думаю, пройдемся. По дороге по количеству хижин и снующих бойцов прикидываю примерную численность подразделения. Пришел к выводу, что для одного батальона народа и хижин будет многовато. Наверное, или два батальона, или какая-то потрепанная бригада. Ну и поскольку командир у них обозначился один, это могло означать, что мы имели дело с бригадой.
Добрались до крайней хижины. Внутрь не заходим, обращаюсь через переводчика к самому живописному:
— Командир здесь?
— Здесь. А вы кто?
Я говорю:
— Я – представитель ООН в провинции Экватэр. Со мной – моя команда. Военные наблюдатели, начальник администрации, охрана и вот эта девушка.
— Кто такая?
— В офисе ООН работает.
— Хорошо.
Посмотрел он на ганийскую охрану. Ганийцы напряглись.
Спрашивает:
— Цель приезда?
— Надо бы поговорить. У нас вот продвигается мирный процесс. Уже несколько лет идет. Вот бойцы вроде вас кругом складывают оружие, возвращаются к мирной жизни и все такое. Ну, вот мы и приехали поговорить с вами о мирной жизни и ее прелестях.
— Ладно, — говорит. Охрана за углом, а мы с тобой и начальником администрации пройдем внутрь и поговорим.
Я ему отвечаю:
-Нет. У нас процедура такая – один переговоры ведет, а второй – протокол ведет. Ну и переводчик нужен. Я же, к сожалению, вашей «лингалой» не владею.
— Ладно. Зайдут два наблюдателя, переводчик и начальник администрации.
Заходим. В углу сидит командир. В красном берете. Морда наглая, высокомерный, точь-в-точь, как в фильме «Оружейный барон». Вокруг стоят «революционные» бойцы, перемотанные пулеметными лентами. Вооружены чем попало. Перед командиром на столе огромный револьвер. Командир встал, поздоровался, назвался: «Я, говорит, командир всего этого войска. Можете смело со мной говорить. «Кока-колы» хотите?». В глазах революционный энтузиазм.
Рассказал о себе. Потом резко меня спрашивает:
— Чего хотели?
— Да вот, хотели поговорить о том, как бы вас заинтересовать вернуться к нормальной мирной жизни.
— Звучит интересно. А как?
— Ну, мы бы просили вас для начала прекратить беспредел, прекратить разбои и сложить оружие.
Я не помню, что там Ламберт переводил. Но он явно переводил не дословно. Он по ходу дела смягчал мою речь.Судя по тому, как командир слушал, кивал и улыбался все более широко, особенно когда я требовал от него прекратить набеги, прекратить убийства, завязать с мародерствами, сложить оружие и разойтись по домам.
В конце концов, командир говорит:
— О’кей, хорошо. Нормальный ход.

 

 

Я смотрю на них. Они смотрят на меня. Босяки полнейшие. Никто им, видно, ничего не платит. Когда-то откололись, промышляют разбоями и грабежами между Габоном и Северно-Западным Конго.
Тут к разговору подключился и наш администратор. Не помню, откуда он был. Вроде из Того. Короче, франкофон. Он начал грузить командира красноречием на родном французском языке. Командир стал его слушать уже с явным интересом. Я смотрю, что для первой встречи переговоры развиваются более чем хорошо. Обычно в таких операциях необходимо проведение двух-трех подобных встреч с переговорами. Они должны получить информацию, подумать, поверить, принять решение, выйти с инициативой на проведение второй встречи. Следующая встреча должна состояться на территории уже базы ООН.

 

Часть VI. «Война с оккупантами»

 

Еще раз подумал, что для первого раза пока хорошо. Сейчас закончим, вернемся на базу, и доложим, что у них уже «сомневающаяся политика». Смотрю на часы, думаю про себя, пора прекращать эти разговоры, и валить домой. Вдруг слышу, что на улице поднялся какой-то гвалт и крики, какая-то толпа вдруг забегала. Орут, визжат, и среди этих криков выделяются женские визги с истеричными нотками. Про себя думаю – откуда у них девки? А не наша ли это австралийка? Точно… она.
Тут забегает «взъерошенный негр» серого цвета. Забегает и показывает фотоаппарат, уже разобранный по частям. И вталкивает эту девицу. Я начинаю догадываться, что она начала снимать, а это боевикам сильно не понравилось. Оказалось, что пока мы тут разговоры свои высокие разговаривали, она начала прогуливаться по базе и снимать все, что на глаза попадалось – хижины, вооружение, самих боевиков. Короче, собирала материал для своей работы.
Я только успел подумать: «Все, мы попали». Тут приводят двух наших охранников, уже разоруженных. Командир резко подорвался, схватил револьвер, начал что-то тараторить. Слышу, на улице джип завелся и куда-то помчался. Через минуту вталкивают уже остальную охрану и пилотов. Ну, все, команда в сборе. Смотрим друга на друга, переглядываемся. Спрашиваю у Ламберта, в чем дело.
Ламберт говорит:
-Сэр, нам очень плохо.
-С чего ты взял?
-Сейчас что-то будет.
-Что … может быть?
— Они что-то на своем языке тараторят. Странный язык, по суть такова, журналистка ходила, снимала, а им это не понравилось…
-Мне плевать, что им что-то не понравилось. С нами-то что будет?
-Да, уже пошло указание готовить нам «гостиницу».
Вот тут я понял окончательно, что мы тут застряли надолго. Нам повезло, что они сразу стрелять не начали. Только автоматы у охраны отобрали. Да, и еще деньги у летчиков из карманов. Радиостанции отобрали. Но оставили мобильные телефоны. Я себе думаю: «Дай Бог, чтобы зарядки у телефона хватило хотя бы на пару дней». У меня еще с Кувейта был старенький «Самсунг», но батарея у этой трубы держала целую неделю. Хотя в режиме поиска сети телефон садился быстрее.
Потащили нас в хижину. Знаю, что сейчас ребят лучше не нервировать, не лезть на глаза. И не разговаривать. Разговаривать буду только я. Из военных наблюдателей со мной был тунисец и сенегалец, то есть оба франкоговорящих. В этой шоковой ситуации у них перемкнуло мозги, и мы в прямом смысле слова перестали друг друга понимать, как строители Вавилонской башни. Я им говорю на английском, они отвечают на французском. Я им – на английском, они мне – на французском. Переводчиков тоже перемкнуло. В такие моменты они – совсем другие люди. Сразу вспоминают, что раньше были боевиками и начинают смотреть в сторону леса.
На улице у хозяев тоже истерика – оружие сдавать передумали, вся работа под хвост. Все, катастрофа.
Но это еще была не последняя плохая новость. Закрыли нас. Просидели мы в той хижине три дня. На вторые сутки у меня резко ухудшилось самочувствие. Я до этого уже перенес малярию, и я так думаю, что у меня на фоне этого стресса начался кризис. К концу второго дня – началу третьего я уже лежал. Ночью еще так удивительно холодно было, или это меня от озноба трясло. Не знаю. Я не помню. Помню только, что первые два дня я наяривал со своего мобильника, пытаясь дозвониться на базу. Однажды таки смог дозвониться начштаба военного округа, тому, у кого побывал перед вылетом и сказать ему пару слов, где мы находимся и что с нами происходит. На четвертый день к нам прилетел борт и привез целую делегацию. Меня первым погрузили на вертолет, вся моя гоп-компании – за мной. С базы меня отправили в госпиталь в Киншасу. С середины третьего дня я впал в полуспячку, деталей не помню, что там с нами происходило.
Короче, всю нашу компанию отправили на базу первым же бортом. После нас туда понаехала куча народа: начальник офиса ООН, местные власти, местные военные. В общем, переговоры продолжили и завершили уже они. Судя, по всему, успешно. Когда через полторы недели я залечил свою малярию, узнал, что эта бригада начала разоружаться. Их база была севернее по течению Конго. К ним подогнали баржу, на которую они грузились партиями, прибывали в Мбандаку, сдавали оружие и направлялись в ориентационный центр и потом кто куда, некоторые подались в подразделения переподготовки новой армии. Потом еще узнал, что эту проблемную девку убрали. Узнал также, что после этого случая был составлен большой внутренний ооновский рапорт и издана инструкция, запрещающая впредь брать на инициирующие переговоры представителей прессы.
— Были слухи, что во время вашего пребывания кто-то подкидывал идеи прорываться на базу через джунгли?
— Да, такое озвучивали. Но изначально это была глупая затея. Один летчик такое высказал. В заднице у него геройство коммандос играло. А великой державы за спиной не было.
— Молодой, наверное?
— Да. Молодой. Русский. Они там все не очень старые. Первый пилот был лет под пятьдесят. Правый – чуть помоложе, или может и ровесник. Борттехнику не помню сколько было. Вот и выдвигали бредовые мысли. Пришлось напомнить, что группой командую я:
— А теперь все внимательно слушайте меня. Пока я за вас, дураков, отвечаю, Никто никуда не пойдет. Если сюда прилетит спасательная группа вытаскивать нас отсюда, то единственное, что вам надо делать – это упасть на землю, и не дергаться.
Я сразу вспомнил голландский курс по выживанию заложников, как надо себя вести в подобных ситуациях, вспомнил даже про стокгольмский синдром. Первые два дня я еще нормально соображал, а потом меня накрыло. Правда, вроде, боевики приносили какие-то лекарства и предлагали мне.
— Вас кормили?
— Кормили. Была какая-то каша типа манной. Приносили нам целый чугунок на всех, и мы ели из одного котла. Каша была какая-то непонятная, белого цвета, скорее даже не каша, а баланда. Вместе с какими-то костями, сухожилиями. Не знаю, что они там варили. То ли обезьян, то ли крокодилов. В туалет на улицу не пускали. Просто внутри хижины огородили плетеной ширмой один угол и поставили ведро. И все толпой в это ведро по очереди ходили, включая нашу героиню австралийку.
Я окончательно пришел в сознание уже под капельницей в госпитале в Мбандаке в конце четвертого дня. Было то нормальное самочувствие, то какие-то внезапные провалы. Проснулся – на дворе ночь. Заснул. Проснулся – опять ночь. Проснулся – день. Встал, пошел. Провал. Еще голова болела ужасно. Разрывалась на несколько кусочков. Вот такие у меня остались воспоминания от этой болезни, малярии.
Я много выводов сделал после этого случая. Если планируешь, то планируй и действуй так, чтоб тебе никто не мог помешать. Никому вообще не болтать, куда собрался, и никаких журналистов на первые переговоры. А если журналисты – то только по команде, и только под контролем. Это не тот случай и не то место, где следует уважать свободу прессы. Там имеешь дело с реальными бандитами, боевиками. У них дикое сознание. Воюют с детства, для них все – враги. Особенно – белые блондинки… Через год-два цивильной жизни они по-другому посмотрят на жизнь, а может быть и нет. Но сейчас – это двуногие существа со звериными инстинктами и повадками. Были неоднократно свидетельства о каннибализме. Еще до меня. Где-то в 2002-2003 годах.
— Каннибализм среди местных?
— Среди местных каннибализм всегда присутствовал. Жертвами каннибализма становились также и миротворцы. Пропадали военные наблюдатели. Однажды пропал патруль, в котором были пакистанец и уругваец.
Где-то на северо-востоке, ближе к Судану, действовали май-маи. Пигмеи, агрессивные люди, которые боролись за независимость и чистоту своей земли. Те, которые твердят, что Конго – их исконная земля, а все негры выше 165 см ростом – это приблуды и «лимита», которая посползалась в Конго с других концов Африки.
Май-маи – это болотные пигмеи. Не лесные пигмеи, и не бушмены из пустыни, а именно болотные, которые занимаются собирательством, охотой и рыбной ловлей. С приходом руандийцев в их земли после их хуту-тутси, в 1994 году взялись за оружие. Неплохо сражались с тутси, которых погнали руандийцы. Сотни тысяч тутси пришли на Северо-Восток Конго.
Вообще, пигмеи воевали против всех «оккупантов» – белых и черных. А когда они проводили какие-то ритуалы, могли пострадать и наблюдатели, и все кто оказался в ненужном месте в ненужное время. Моих коллег предали традиционной в бельгийском Конго виду казни. Жертве отрубали кисти и стопы, и оставляли в лесу на ночь. Жертва не могла ни убежать, ни уползти на четвереньках, а на утро от человека оставался один скелет. Запах крови приманивал хищников, а за ними пировали мелкие животные, потом жуки и муравьи.
— Это так бельгийцы казнили?
— Нет, это так казнили бельгийцев. Маи такое сотворили, кажется с пакистанцем. А второму парню, кажется, просто вырвали печень.
Извини, что рассказ заканчивается такой историей. В следующий раз расскажу о миссии в Судане…

Источник: Трибуна