Кризис американской идентичности: от «града на холме» до Трампа

В новой беседе с Павлом Щелиным мы рассматриваем кризис американской идентичности сквозь призму кризисов демократии, государства и нации, которые рассматривали в предыдущих четырех беседах.

Павел Щелин показывает, что американская идентичность радикально отличается от привычных нам европейских национальных идентичностей, которые строятся на некоей истории, в теории уходящей в века, на родстве этносов и языков, на территории, на которой в коллективном воображении предки проживали столетиями, если не тысячелетиями. Как полная противоположность этой идеи, американское воображение полностью идеологично, в том ключе, что основано исключительно на идеях и принципах. Как это красиво отметил историк Michael Kammen: “В определенном смысле, с самого начала своей истории, Американцы, не могли в полном смысле контролировать собственную судьбу, так как американский миф возник прежде чем страна Америка”.

Американская идентичность основана не на крови, но на доктрине. Невозможно перестать быть датчанином, но очень легко перестать быть Американцем, так как этот статус исторически определяется в первую очередь не местом рождения или этносом родителей, но верностью идее американской исключительности.

Очевидный плюс этой семантической модели - гибкость и способность принять в себя любого человека, в этом смысле, тот факт, что США исторически - центр притяжения талантов, не баг, но закономерность этой модели.

Но в тени этого успеха лежит хрупкость - невозможность в случае неудач, в случае неспособности БЫТЬ исключительными, столь разнообразным индивидам сосуществовать в одном государстве. Как минимум, американцы обречены на постоянное переосмысление и переопределение своей идентичности, на пересобирание ее из строительных блоков идей, берущих свое начало в европейской Реформации 500 летней давности.

Смотрите всю интереснейшую беседу.

Юрий Романенко: Друзья, всем привет! Мы продолжаем беседы с Павлом Щелиным, это уже пятая по счёту. В первой мы прошлись по причинам кризиса демократии. Вторая была о «государстве модерн», третья была посвящена нации, и четвёртая получилась самой громкой — три столпа идентичности современной России.

И мы в прошлый раз анонсировали, что в последующих беседах будем продолжать демонстрировать примеры в рамках тем, которые мы подняли, а также анонсировали беседу относительно США.

Сегодня мы поговорим об идентичности США, проблемах, связанных с этой идентичностью, и посмотрим, как эти проблемы накладываются и влияют на шарик, то есть на проблемы мировой системы в более широком контексте.

Павел Щелин: На шарик они точно влиять будут, к концу стрима мы выйдем на это. Почему важно поговорить об американской идентичности? Потому что она, в каком-то смысле, отзеркаливает российскую идентичность, но при этом остаётся очень похожей в очень определённом смысле.

Этот смысл заключается в том, что российская идентичность уходит корнями в христианские идеи спасения, американская также уходит корнями в идеи спасения, только они не православные, а протестантские. Поэтому интересно будет посмотреть, насколько разные корни в рамках разных христианских традиций преломились и привели к разным результатам.

Тем не менее, американская идентичность также важна как пример построения идентичности в государстве, что зиждется не на родстве этносов и языков, и чья история не уходит корнями в столетия. Это, по сути, пример чистой идеологической идентичности.

Мне очень нравится выражение историка Михаэля Камина, что с самого начала своей истории американцы не могли контролировать свою судьбу в полном смысле, потому что американский миф возник прежде, чем страна Америка.

Америка - пример того, что у тебя всё полностью основано на доктрине. Невозможно перестать быть датчанином или норвежцем по крови, но очень легко перестать быть американцем, если ты перестаёшь воспринимать американскую идею исключительности, американский идентичностный набор.

Существуют простые консолидированные моноэтничные общества, в которых не возникает проблемы создания идентичностной идеологии. А есть общества сложные, представленные большим количеством разных групп и интересов, и там идеология очень важна.

Американская история — это, по сути, история одной идеи. Когда мы говорили о России, нам приходилось отслеживать корни по самым разным направлениям, мы говорили о трёх столпах. Американская идентичность гораздо проще, в ней, по сути-то, всего один столп, но очень мощный и глубокий, и он последовательно уходит, изменяется. Исторически это дало огромный плюс: гибкость, способность принять в себя любого человека, любой может стать американцем. Исторически это сделало Америку центром притяжения талантов. Это не баг, но фича их системы.

Но при этом в этой же особенности заключена американская хрупкость: если исключительным быть не получается, начинаются проблемы. И об этом мы будем говорить дальше.

Это было предисловие, а сейчас пойдём по конкретике.

Что такое протестантизм и почему это важно? Протестантизм в более-менее канцеляризированной форме возникает в XVI веке, это часть христианства…

Юрий Романенко: 1517 год, если быть точным. Когда в Виттенберге…

Павел Щелин: Прибил он…

Юрий Романенко: Прибил он свои тезисы…

Павел Щелин: Основатель протестантизма Мартин Лютер прибил к воротам дворцовой церкви германского города Виттенберг документ, известный под названием «95 тезисов» и направленный против папской буллы о продаже индульгенций.

Мы не будем рассуждать в контексте религиозных диспутов и дебатов, нам это не интересно. Нам интересно, что Лютер принёс в качестве социальной программы, в качестве социальной идеи?

Ключевой вопрос для средневекового общества — как спасаться и кто спасётся? Ничего важнее загробной жизни для человека того времени, того христианского общества не было. И протестантизм даёт на этот вопрос жёсткий ответ: человек никак не может повлиять на своё спасение, оно предопределено.

В рамках идей Мартина Лютера, представления о том, что можно спастись добрыми делами, как-то ещё заслужить спасение, считались глупостью и ересью. Это была одна из линий конфликта Лютера с мейнстримным католицизмом. То есть спасение предопределено: ты либо спасён от рождения, либо нет.

Для того общества это было страшной идеей, приводящей человека к глубочайшему одиночеству: ему никто не может помочь, ни проповедник, ни таинства, ни церковь, ничто и никто. Это был очень радикальный тезис, радикально парадигмальный сдвиг. Неудивительно, что тогда он привёл к веку войн и конфликтов. До того момента такое невозможно было помыслить. Это подорвало стабильность европейской ментальной карты.

Но, в рамках той же идеи далее был сделан следующий ход: да, добрые дела и добрые поступки не могут никоим образом тебя спасти, но они могут свидетельствовать о том, что ты спасён. Поскольку человек пал, и мир достаточно десакрализован, расколдован, можно позволить практичное к нему отношение. С другой стороны, возникает идея выполнения долга в рамках мирской профессии, обычной деятельности как выполнения нравственной задачи, нравственной жизни человека.

То есть до этого, надо отдать должное, в христианстве к занятию бизнесом, к земному труду отношение было, если не негативное, то, в лучшем случае, нейтральное. Труд воспринимался, как необходимое проклятие. Это нужно для выживания, но особо духовного смысла в нём нет.

А протестантизм утверждает: труд может свидетельствовать о твоём избранничестве. Протестантизм придаёт мирскому будничному труду религиозное значение. Он говорит: единственный способ узнать, угоден ли ты богу или нет - максимально качественно, максимально честно выполнять свои мирские обязательства. То, что Макс Вебер называет «Beruf» (призвание), вот это немецкое слово.

Юрий Романенко: Кальвин дальше развил эту идею, если абстрагироваться от Женевы и прочих религиозных течений и говорить на практическом языке (на языке высоких материй мы не говорим), практически это выглядит так: если ты, допустим, пекарь, и твой бизнес пекарский успешно развивается (ты открываешь одну, другую пекарню), то, возможно, это является доказательством того, что ты угоден богу и что ты будешь спасён в той жизни. И, как следствие, у людей появился мощный внутренний стимулятор трудиться, как можно больше, поскольку это может стать сигналом, что ты действительно богоугоден.

Павел Щелин: То есть да, мы сейчас не будем погружаться в какие-то богословские споры, поскольку там всё окажется гораздо сложнее, ещё и с переплетениями. Важно, что в массовом сознании, в массовом воображении, создающем протестантскую картину мира, сложился очень простой тезис: то, насколько хорошо и успешно человек работает, более-менее равно тому, насколько он избран и спасён. Очень простая, но мощнейшая идея, и, по сути, источник американской силы, трудолюбия, предприимчивости. Работай и, может быть, узнаешь — спасёшься ли ты.

Юрий Романенко: Тут я хочу уточнить, потому что те наши зрители, которые не знают историю, должны понимать: когда в XVII веке началась экспансия…

Павел Щелин: Я этого коснусь, скажу об этом. А пока европейский контекст как предпосылка. Мир расколдован, и кардинально изменилось отношение к деньгам. В Европе в будущем, на протяжение столетий стяжательство и накопление капитала не очень любили, а в Америке экономии инвестирования ради преумножения богатства шли просто на ура в сочетании со вторым фактором: туда переехали пуритане, люди, в быту достаточно скромные.

То есть получилось население, которое придаёт религиозное значение мирской деятельности и отказывается от расходов на излишества. Ты понимаешь, насколько это мощная бомба для экономического развития?

Юрий Романенко: Плюс гонимое население, они же бежали в ходе войн с протестантами в Европе огромные массы людей переселялись туда, огромные массы, миллионы…

Павел Щелин: Я уверен, большинство наших зрителей об этом не знает, но это надо понимать: люди переселялись в в Америку специально, чтобы строить Новый Иерусалим, строить то, о чём говорит метафора «города на холме». Эта метафора цитируется на протяжении столетий. В ней квинтэссенция американской идеи: мы переселяемся туда, чтобы основать новый Город на холме, мы избранное сообщество, идеальное общество, идеальная нация.

Если о России мы говорили, что подобные идеи там были квази-религиозными, то в Америке — прямо религиозными. В Америку переселялись без оговорок, это была религиозная колонизация. Они сперва попробовали, как ты говорил, в Европе, попробовали в Англии построить своё общество нового типа, местами получалось, но получалось не очень хорошо, плюс были войны, гонения.

А тут как раз открылся Новый Свет. Для человека того времени, надо понимать, рубеж XVI-XVII веков был началом Апокалипсиса, люди реально были уверены, что начинается конец света. И вдруг открывается новый континент. Это не могло быть случайностью: мы открыли новый континент, куда переселятся избранные, они построят новое светлое будущее и спасутся.

Если почитать работы американских проповедников XVII века, то можно обнаружить: именно в таких терминах они и выражались. Они считали себя евреями, а переселение в Америку — переходом евреев через Чермное море вглубь Синая, и это их новый завет с богом. Но, если еврейская история была историей одного народа, то новые американцы рассматривали это как эксперимент всемирного значения. Для них было крайне важно построить общество нового типа: если они построят его удачно, то это освятит новый путь всему миру, путь новой правильной идеальной христианской жизни.

Отсюда исходит дальнейшее развитие идеи: в будущем американцы станут уверены, что несут всему миру свободу и демократию, но изначально предполагалось, что понесут идеальное христианское общество.

Итак, эти люди переселились, и в этом был огромный потенциал, потому что они чувствовали, что теперь свободны от всех законов истории, у них нет сковывающих традиций, сковывающих ограничений. Вокруг новая земля, абсолютная свобода, твори, что хочешь. Им не надо было делать переход к современности, они условно родились современными.

Юрий Романенко: Можно уточнить, попав туда, они не сталкивались с социальной иерархией, которая была в Старом Свете…

Павел Щелин: Они создавали её с нуля. Там было очень интересно, первый век американской колонизации — это куча экспериментов. Одна из самых популярных социальных форм стала демократия низового уровня на церковной основе. Была церковная община во главе с проповедником, она была полностью независима, но коммуницировала с такими же независимыми общинами. И идея религиозной свободы там понималась в контексте любой христианской деноминации. Любой протестантский проповедник мог основать свою деноминацию, свою церковь, и никто ему за это ничего плохого не делал. Наоборот, это был один из способов стать избранным.

Юрий Романенко: И нужно сказать, что европейская элита выступала одним из организаторов этого переселения, они просто хотели заработать на этих людях: мы даём им участки земли, они 10 лет на них отрабатывают и на этом все подымаются.

Но вопрос начал решаться иначе: вокруг было огромное количество свободной земли, и переселенцы потихоньку начали двигаться на Запад. У старой европейской элиты, которая пыталась перетащить свои иерархии в Новый Свет, возникли проблемы.

Огромные пространства оставляли мало возможностей для контроля, что и способствовало возникновению и прогрессу новой социальной жизни.

Павел Щелин: Ну да, эта новая социальная жизнь просто пёрла вперёд, она была очень экспансивна, надо подчеркнуть. Она развивалась взрывными темпами. Что нам важно с точки зрения идеи: американская мечта была сформирована именно тогда, с самого начала колонизации. Это всё один длительный социальный эксперимент.

Американцы считали и до сих пор считают, что они открыли рецепт счастья, так называемую американскую мечту. Жизнь должна становиться лучше, полнее, богаче для всех, с возможностями для каждого, в соответствии с его способностями и достижениями. Происхождение, социальный класс, обстоятельства рождения и прочее не могли быть препятствиями для роста.

Это то, что, в конечном итоге, они записали в свей Декларации независимости. И там зафиксированы следующие права: люди рождены Творцом равными, обладают неотчуждаемыми правами на жизнь свободу и достижение счастья. По сути, в религиозной терминологии, у всех должен быть нормальный шанс узнать — избран ли он.

Юрий Романенко: Здесь важное уточнение. Всё, о чём говорилось, не касалось женщин, рабов, лишь гораздо позже и постепенно это распространилось на всех.

Павел Щелин: Дальнейшую историю Америки в рамках этой семантической модели следует рассматривать, как один большой спор — кого мы считаем людьми. Изначально людьми считались только белые мужчины-протестанты с собственностью, потом просто белые мужчины, потом белые и афроамериканские мужчины, к которым, в итоге, добавились и женщины.

Но концептуально вот эта идеологическая конструкция американской мечты не ставилась под сомнения вплоть до недавнего времени. Очень важно понимать это развитие одной идеи. И да, все эти сложные конфликты, великие депрессии — один уникальный эксперимент. Идея, сформированная в XVI веке в американском контексте, оказалась настолько мощной, что через все кризисы она развивалась и продолжала работать. И пик успеха этой модели пришёлся на 60-е годы XX века.

То есть 60-е годы XX века — это кульминация американской мечты, пик американской модели, и именно в этом контексте полезно посмотреть, каким образом современность, а именно последние 50 лет, завели эту мечту в глубочайший кризис. Его самым ярким проявлением стали президентские выборы 2016 года в Америке, когда победил Дональд Трамп.

Юрий Романенко: Я ещё уточню, в американской истории был очень серьёзный кризис — гражданская война 1861-1865 годов, она стала точкой бифуркации, когда определялась дальнейшая модель эксперимента в США. На рабовладельческом Юге утверждалась латифундистская модель, глубоко вмонтированная в глобальный рынок: вовне, в Великобританию, уходило 64 процента экспортного хлопка.

И это было не очень связано с Севером, где развивались капиталистические отношения. При этом Югу были выгодны низкие пошлины. Вот, допустим, как в России и в Украине. Ну, в России в меньшей мере, в Украине в большей: снижение пошлин для того, чтобы сюда заходили вещи и товары. Это выгодно нашим сырьевым олигархам, которые продают всю эту сырьевую продукцию.

А американскому Северу наоборот были выгодны высокие пошлины, чтобы защитить свою продукцию. И вот в контексте экономической борьбы двух сложившихся американских моделей это всё накладывалось на идеи демократии и идеи свободы, связанные с тем, что рабы тоже могут быть гражданами.

Павел Щелин: На самом деле, да, граждане — это важный момент. Но если ты будешь читать то, о чём писали представители движения американских аболиционистов, то узнаешь, что большая их часть были проповедниками, и аргументы их были, во многом, религиозными. В рамках этой модели, несмотря на весь трагизм и демонизм, это не было концептуальным вызовом, потому что спор шёл только об одном — а люди ли негры? Если они люди, то должны получить такой же шанс узнать, являются ли избранными, являются ли предопределёнными ко спасению, как мы.

Спор был об этом, и аргументы аболиционистов были такими: да, они люди, и именно поэтому мы должны в соответствии с нашей доктриной дать им этот шанс. А, соответственно, на Юге пытались доказать, что, дескать, негры не люди. По сути, спор был об этом. Но, как видишь, в этом споре нет вопроса о том, хороша ли наша изначальная американская мечта. Нет, с этим никто не спорил.

И это важно, потому что несмотря на всю глубину кризиса, которым стала гражданская война, он не был вызван американской моделью как таковой. А ведь это был один из самых кровавых условно европейских конфликтов XIX века: 600 тысяч человек полегло, это просто нереальные цифры для XIX века, не считая опиумных войн в Китае.

А вот как раз то, что мы имеем сейчас, ставит под сомнение саму модель. То есть сегодня американцы стоят перед вызовом, гораздо большим, чем вызов, перед которым они стояли в гражданскую войну.

Как я уже сказал в начале, проблема тут в том, что эту модель надо оплачивать. Ведь если ты говоришь о том, что ты избранный, что каждый может преуспеть в соответствии со своими достижениями, то это должно быть такое общество, в котором труд, упорная работа и предприимчивость оплачиваются. Они должны приносить результат.

А последние 50 лет показали два очень странных и непонятных феномена для Америки и в целом для мира. Первое, в массе своей американцы перестали быть успешными, и это я сейчас покажу на цифрах, а второе, то, что под действием ряда факторов истончились системы местной солидарности и гражданского общества, которые были ключевыми институтами. Именно они ранее наполняли жизнь американцев уютом, теплотой, смыслом, социальной сетью поддержки, которая в рамках протестантизма дико необходима, иначе человек оказывается один на один с инфернальным ужасом. И вот эти два момента оказались сейчас под угрозой.

И немного данных. Сейчас уже можно сказать точно, исследования показали, что американцы, рождённые после 1950 года — это первое поколение в истории страны, которое располагает богатством, меньшим, чем люди, которые старше их на 10 лет. То есть поколенчески молодые американцы, которым 25-44 года, особенно без университетского образования, обладают доходом и достатком, ниже, чем у их родителей.

И для обычного рабочего, и в целом, для американского среднего класса, то есть для 75 процентов населения с 1960 года не было роста реальных доходов. Это факт, это чистая экономическая статистика.

Юрий Романенко: Я видел ещё другие цифры, что после конца 70-х доходы большинства американцев...

Павел Щелин: Они стагнировали.

Юрий Романенко: Да, они стагнировали и даже уменьшались,, в то время, как «топ» очень вырос в своих доходах.

Павел Щелин: Это условное разделение 25 на 75 процентов по своим доходам. И, что самое важное, другая часть статистики говорит о том, что нельзя сказать, мол, эти группы населения стали хуже работать. Например, у тех же рабочих без университетского образования, производительность труда выросла на 74 процента. То есть работать они стали больше, лучше и эффективней, а доходы их не выросли. Другими словами, сейчас мы имеем ситуацию, в которой нынешний средний 30-летний американец, с учётом инфляции, зарабатывает меньше, чем его отец 30 лет назад. Это происходит вовсе не потому что он якобы плохо работает.

Вряд ли для наших людей с постсоветской территории это звучит, как какая-то трагедия: ну и что, и не через такое проходили. Но для американцев не быть успешным в работе, не расти, при этом вкалывая — это значит, по сути, быть плохим. Это этический конфликт, который подрывает самую суть, подсознательную часть их мировоззрения. Быть неизбранным — это огромнейший вызов для их общества, с которым сейчас они не знают, что делать.

Это убивает в прямом смысле: по статистике наблюдается рост самоубийств, алкоголизма, наркомании, агрессии, насильственных преступлений. Причём именно по этой категории: белые мужчины средних лет без продвинутого университетского образования. То есть пресловутая рабочая кость, средний класс, который составлял основу американской мечты, американской демократии, терпит крах. И, как я уже говорил, для американской модели это необъяснимый парадокс.

Но дальше лишь хуже. Исследования, проведённые после победы Трампа, дали мощный повод для изучения американской социологии. Это для нас хорошо: нам сейчас гораздо больше стало известно про американское общество. И вот эти исследования, например, показали: нет определённой корреляции между средним доходом и голосованием за Трампа. Там ведь вышло очень много статей, в которых говорилось, дескать, бедные за Трампа не голосуют.

Эти исследования были основаны на индивидуальных опросах общественного мнения, в рамках индивида это работает. Но исследования, которые были проведены на уровне районов, показали — в бедных районах Трамп побеждал. Это тонкий и важный момент.

Юрий Романенко: Но подожди, ведь ни для кого не секрет, что белые рэднэки Среднего Запада были костью трамповского электората, они за него активно голосовали. Если за демократов, за Хилари голосовали большие города на восточном побережье и на западном побережье, Калифорния, Нью-Йорк на Востоке, то за Трампа — средние штаты, штаты ржавого пояса, где когда-то была индустриальная мощь Штатов, и голосовали как раз больше белые. А за Хилари голосовали больше цветные — афроамериканцы, азиаты, мексиканцы и различного рода меньшинства…

Павел Щелин: Я попытаюсь сейчас это объяснить. Если ты смотришь на уровне индивидов, то — да, всё правильно. Но в чём важный момент? Тот же самый условный рэднэк, который живёт в относительно хорошем районе, с большей вероятностью голосовал за демократов. В то время, как условный афроамериканец или испаноамериканец из плохого района с большей вероятностью голосовал за Трампа. Вот здесь вторая проблема последних 50 лет: никогда в экономической истории до этого не было настолько неравномерным распределение доходов.

Несколько свежих цифр. По данным «Блумберг» огромный количественный экономический рост последних 10 лет оказался сконцентрированным лишь в одном проценте муниципальных округов. Половина всего нового бизнеса после 2009 года зарегистрировалось в 20 муниципалитетах. Если раньше Америка в рамках обсуждаемой модели была страной возможностей, то теперь она превратилась в небольшую суммарную территорию муниципальных районов, где все возможности остались, и огромное пространство безнадёги.

Упомянутые исследования показали, что те, кто живут в пространстве безнадёги, проголосовали за Трампа, вне зависимости от расы, пола, возраста и так далее. А те, кто жили в, условно говоря, хороших район, голосовали за демократов. Вот это ключевой момент, что на уровне районов началась огромная неравномерность.

Юрий Романенко: Я хочу немного покритиковать. Я помню все эти экзитпулы 16-го года, которые показывали, что электорат Трампа был более богат, чем электорат Хилари. То есть голосовали за Трампа преимущественно более богатые, более белые...

Павел Щелин: Это, если ты смотришь по людям, а если ты будешь делать разбивку по районам, то там картина будет другая, и это важно…

Юрий Романенко: Это понятно, но в целом же получается, что избиратель Трампа более белый, более богатый. Это такой, условно говоря, средний класс США, который очень испугался последствий глобализации. В Великобритании такой же разоряющийся класс голосовал за Брэксит. Брэксит поддержали, условно говоря, сельская местность, эти маленькие городки, разоряющиеся бывшие индустриальные центры. Тогда, как Лондон голосовал за то, чтобы Британия осталась в ЕС.

Павел Щелин: Но здесь получилось так (это можно считать немножко отложенным), что победу Трампу принесли штаты, которые называют «свинг стейтс», колеблющиеся штаты. И те, кто остались в пространстве безнадёги, где всё позакрывалось, а уехать не получилось, они голосовали за Трампа.

Почему для нас это важно? Потому что тренд на гиперкомпенсацию экономического роста и тренд на стагнацию реальных экономических доходов приводят к такому выводу: в современных США избранность, о которой мы говорили, теперь зависит не от личных усилий, а от места жительства.

Юрий Романенко: Ну, хорошо, я дополню тебя. Имеем следующие интересные моменты. Во-первых, появилось достаточно много людей, которые не верят в бога, хотя по-прежнему США входят в топ-тройку западных стран, где до 70 процентов населения являются религиозными людьми.

Во-вторых, феномен, о котором ты говоришь, когда молодёжь живёт беднее родителей привёл к тому, что особенно в университетских кампусах стали широко распространяться социалистические идеи, феномен Сандерса как раз с этим связан.

То, что казалось совершенно невозможным в Штатах, где к идеям социализма, и вообще какой бы то ни было уравниловки, относились очень-очень подозрительно, то после этих президентских выборов мы видим: они подошли к гораздо более радикализированным позициям относительно проникновения социалистических идей в американское общество.

Павел Щелин: Так социалистические идеи в американском контексте проникают именно как ответ на кризис протестантской модели. То, что американцы сейчас называют Culture War, имея в виду, что внутри страны идёт культурная война. Это бессознательная попытка наполнить жизнь смыслом и переформулировать американскую мечту.

Вопрос в том, как это обеспечить. В рамках американской модели, если ты экономически неуспешен, не достиг спасения и при этом тебя трудно назвать плохим, этому должно быть объяснение, у этого должна быть причина — почему же ты не достиг успеха.

И как раз левая повестка даёт ответ: ты не смог этого достичь, потому что ты жертва. Жертва, которой надо помочь и вернуть долг за преступления, совершённые против тебя. В этом, может быть, виноват большой бизнес, глобальный капитализм… При этом левые не выходят за рамки модели, заложенной 500 лет назад.

Культура виктимности, возникшая в США, пытается доказать: ты вовсе не плохой, просто в отношении тебя была совершена какая-то несправедливость, и теперь её надо тебе каким-то образом компенсировать. Это условная параллель с тем, о чём мы говорили на прошлом стриме, когда обсуждали Россию. Только в России несправедливость глобальна, а тут несправедливость совершается на частном уровне, на уровне групп, индивидов, гендера, расы.

Интересно, что радикально правый ответ в условиях Америки точно так же говорит о жертве: у тебя не получилось достичь твоей мечты, потому что твою работу забрал мексиканец, потому что твою работу забрал Китай. Семантически с обеих сторон идёт одно и то же: последние 10 лет они пытаются дать ответ на вопрос, почему у вкалывающего среднестатистического американца не получается достичь экономического успеха, экономического процветания, экономического благополучия. Они ищут виноватого.

Юрий Романенко: Но ведь эта проблема касается не только Соединённых Штатов, потому что образ иного, чужого и во всём виновного всегда появляется в кризисные моменты. Если мы вспомним ту же Германию 30-х, когда началась Великая депрессия, там образ иного исполнял еврей.

Гитлер говорил: евреи и коммунисты — настоящая угроза, которая не позволяет нам построить Великий рейх. Точно так же можно посмотреть по всем остальным странам. В России точно также появляется образ иного, только он идёт извне, как правило. А в Штатах он по-разному идёт: внутри появился в виде гендеризации американской политики…

Павел Щелин: Скорее виктимности. Главное, что идентичность переходит из индивидуального уровня, с индивидуальной ответственности… Скажу другими словами. В Америке самое страшное проклятие — ты лузер, неудачник. А они говорят: ты неудачник не потому что ты плохой, а потому что ты принадлежишь к группе, над которой все издеваются. Виктимность.

А условные правые говорят: твою работу забрали мексиканцы, глобализация и прочее. Это важно подчеркнуть, и ты правильно говорил, Германия — хороший пример. Там глубоко это ударило, потому что в Германии протестантская этика тоже была крайне сильна. Правда у них всё было гораздо сложнее: поражение в войне и так далее, это можно отдельно обсудить.

Но для Америки эта ситуация — быть неизбранным, быть неуспешным — она, во-первых, исторически абсолютно новая, непонятная и противоречивая, потому что страна по-прежнему остаётся ведущей экономикой мира. А на индивидуальном уровне люди не чувствуют этого экономического роста, и модель входит в противоречие.

А, во-вторых, если ставится под сомнение сама идея американской мечты, в которой каждый может преуспеть, каждый может чего-то достичь, то неизбежно встаёт вопрос: а что нас, американцев, вместе держит, что нас объединяет? Что объединяет жителей, скажем, Оклахомы и жителей Калифорнии? Для них это открытый вопрос.

Почему я говорю, что этот кризис для них, в каком-то смысле, хуже, чем гражданская война между Севером и Югом? Потому что тогда их объединяла американская мечта. А сейчас они даже перестали… Вот если ты посмотришь американские дебаты, то увидишь, что они фактически утратили культуру дискуссий, потому что уже начинают говорить на разных языках.

Юрий Романенко: На самом деле, это как раз напоминает времена конфликта между Севером и Югом, когда шли дебаты относительно того, у кого американская мечта правильнее. А сейчас, в условиях пандемии этой, на примере тех же карантинных мер, мы видим, как противоборствующие стороны эту ситуацию используют, чтобы подтвердить свои основные нарративы, которыми они либо апеллируют к своему электорату, либо противопоставляют оппонентам.

Мы видим, как начинают появляться повестки отличия: особенности Калифорнии, особенности Техаса и так далее. Этого действительно давно не было, со времён гражданской войны 150 лет назад.

Павел Щелин: На мой взгляд, всё гораздо хуже: несмотря на ужасы гражданской войны, идея американской мечты оставалась, и ещё был открыт Дикий Запад, оставалась возможность куда-то уехать. А сейчас Ойкумена закрылась, границы очерчены, мир для них закрылся, и надо как-то уживаться в одной стране. Раньше это решалось через индивидуальную ответственность, через индивидуальные достижения, а сейчас это не работает. И, хуже того, кластеризация приводит к тому, что…

Почему элиты 16-й год полностью проспали, потому что в рамках этих 20 процентов успешных сообществ, где генерируется весь мировой ВВП, всё хорошо: крепкие семьи, развитые институты гражданского общества, богатые церкви, куча ассоциаций, организаций, клубов активности. Там американская мечта жива. Там они живут по-прежнему в этом прекрасном баттле, соперничестве. И, как кто-то удачно заметил, богатая успешная Америка сегрегировала себя от остальной.

А до этого идея гомогенности, однородности американского общества абсолютно естественно воспринималась. А сейчас нет. Что наполняло смыслом жизнь представителя среднего американского класса? Семья и работа. Статистика показывает: из-за сексуальной революции и ухудшения репродуктивного здоровья, значение семьи падает, и количество крепких семей уменьшается. А ведь это был важнейший источник наполнения жизни смыслом…

Юрий Романенко: То, чего, может быть, наши зрители не знают: в таких крупных городах, как Нью-Йорк номинальная единица-семья наполнена всего одним человеком. Семья — не два, не три, а один человек. Феномен сериала «Секс в большом городе», где четыре одиноких героини ищут мужчин, кто-то находит, кто-то не находит, у них масса приключений, это как раз феномен семьи, которая свелась к одному человеку. Наверное, это не хорошо и не плохо, это просто новая социальная реальность…

Павел Щелин: Просто в рамках американской модели протестантского мира, где в основе лежит бегство от инфернального ужаса одиночества, и ты не знаешь — спасён или нет, крайне важны две ценности — семья и работа. А тут семью у тебя забирают, точнее, семья перестаёт иметь значение. И часть модели уже искажена, меняется. Вторая ценность — работа. И в Америке, и во всём мире важна стабильная карьерная работа на одном месте 30 лет. Впрочем, профессиональная идентичность для американцев ещё важнее. Когда ты приезжаешь в Америку, первый вопрос к тебе не откуда ты приехал, а чем ты занят по жизни, что ты делаешь? Важность профессиональной идентичности остаётся, но сейчас она из зоны стабильности и надёжности перешла в зону неопределённости и контрактных сдельных работ.

Юрий Романенко: Да, коротких контрактов с неопределённым рабочим графиком, который может колебаться: хочешь — работай пять часов в день, хочешь — два часа. Например, как в Мак Дональдсе, тебя вызывают, когда тебе нужно. Или сеть «Уоллмарт», котоорая является воплощением этой системы.

Колин Крауч назвал это «системой приватизированного кейнсианства» или режимом постдемократии, это его же термин. То есть, когда социальные и экономические отношения становятся очень зыбкими, размываются грани, и, условно говоря, не понятно, ты уже на дне или ещё в среднем классе. Размытие этих граней как раз и отражает кризис, с которым столкнулся западный мир в целом.

Павел Щелин: Я не знаю, может, это экономически эффективней с точки зрения максимизации ВВП. Очевидно, если бизнес на это идёт, значит это приносит ему большую прибыль. Но с точки зрения ткани социальной жизни, устойчивости среднего класса и американской мечты это просто разрушительные нововведения: вынимается просто огромный блок жизни, который из области надёжности превращается в область неопределённости.

Третьим ударом по американской модели оказалось вмешательство государства. Традиционно в Америке многие социальные вопросы решало гражданское общество. Медицина, касса социальной взаимопомощи, образование в широком смысле, всем этим часто занимались церковные общины, другие социальные клубы и организации. Это одно из отличий Америки от Европы, где всё это, особенно, начиная с середины XIX века, решало государство.

Американцы же были вынуждены заботиться друг о друге, и это создавало крепкие социальные связи, которые в свою очередь способствовали экономическому росту и процветанию, и, по сути, всё это представляло собой самоисполняющееся пророчество.

А в XX веке государство всё больше и больше эти функции брало на себя, у него на это были свои причины. Им нужно было преодолевать Великую депрессию, как они считали, им нужно было окончательно покончить с вопросами сегрегации, что на уровне штатов у них не получалось. Была своя логика, но подспудным эффектом оказалось, что ткань социальной взаимопомощи в 80 процентах местностей была разорвана.

И вот эта комбинация — падение значения семьи плюс падение характера работы плюс разрыв ткани гражданского общества — обессмыслила жизнь среднестатистического американца. И этот ментальный пуританин, который пуританином остаётся на уровне языка, образа, смысла, остаётся без Beruf как призвания из-за глобальных и неконтролируемых им процессов, остаётся без своего маленького церковного прихода, который или закрылся, или перестал быть эффективным.

Теперь он одинок и напуган. Его жизнь становится бессмысленной, он замыкается в абсурдном одиночестве и абсурдном индивидуализме, что приводит к агрессии и поиску виновных вне себя. Такое в Америке ранее не случалось никогда. Поэтому они не понимают, как этот кризис преодолеть. Они ищут былую осмысленность жизни.

Там ведь уже была акция Occupy Wall Street, Обама уже был первым ростком их кризиса идентичности. А теперь вот у них Трамп и Сандерс, со всех сторон идёт поляризация. Всё это попытки заполнить смысловую пустоту, смысловую воронку, когда на протяжении 50 лет, что бы ты ни делал в среднем классе, как бы ты ни был успешен, твоя жизнь ухудшается. А ценности, которые наполняли её смыслом, разрушаются по неконтролируемым тобой и непонятным причинам.

Почему это важно для нас? Потому что мы наблюдаем кризис модели, которая предлагалась для всего мира. Модель американской мечты уже в 90-х была в кризисе, но всё равно предлагалась.

Юрий Романенко: Только, скажем так, уже без протестантизма. Демократия, там, свобода, уже с этими понятиями.

Павел Щелин: Ну, по сути, это идеи индивидуальной ответственности и индивидуального спасения, а если кто-то не вписался в рынок, ну что сказать, видимо, не избран, что поделать? В рамках американской модели это всё ещё работало, но теперь 20 процентов продолжают богатеть и быть избранными в рамках своих небольших сообществ со средним доходом 200 тысяч долларов в год. Но даже для них то, что раньше было нормой, теперь становится роскошью.

А 80 процентов американских сообществ уже не имеют никакой надежды. Напряжение растёт. Ну ты видишь, какая тикающая бомба заложена? И кризис будет накатываться взрывообразными волнами. Я не знаю, в каких формах это проявится, не берусь предсказывать. Но мы видим, что выборы в Америке становятся всё более радикальными, и мы видим всё меньше кандидатов-центристов. Поляризация и радикализация — прямое следствие того, что традиционные источники тепла и уюта разрушены, брак вместо стабильности стал зоной постоянной тревожности и адаптации к разным партнёрам, профессиональная солидарность от курилок до профсоюзов тоже разрушилась, превратилась в сдельщину…

Юрий Романенко: Не забываем, что Дональд Трамп этому немало поспособствовал, потому что после победы на выборах, он так и не вышел из состояния избирательной кампании. Он продолжил линию, которую вёл, когда клеймил всех направо и налево, углубляя эти дисбалансы. Перед ним победившие президенты пытались все углы сгладить, выйти на какой-то срединный путь.

Но это и привело к тому, что люди, которые в массе своей боятся всех этих проблем, начали отторгать deep state и бипартийный концессус республиканской и демократической элит. И, как следствие, открылась дорога для Трампа, который после выборов пошёл на дальнейшее обострение, потому что понимает,: он может быть эффективен лишь в условиях жёсткой поляризации. Максимально взбадривая свой электорат, он может удержать…

Павел Щелин: Да, он может быть избран только в рамках подобных условий. Но с левой стороны идёт то же самое. Рост Сандерса и Оказио-Кортес — это всё попытки заменить выпадающие смыслы, потому что последние 50 лет поставили американскую мечту, американскую семантическую модель на грань выживания.

Одна часть политически активного населения пытается решить проблему успеха за счёт перераспределения на основе культуры виктимности, а другая, по сути, магически верит, что если мы просто уберём государство и каким-то образом закроемся от глобальных экономических процессов, то… Вот это откуда Make America Great Again, попробуем вернуть всё взад, в 60-е, когда всё работало, не понимая, что туда в принципе вернуться невозможно.

Это кризис той самой идеи, эксперимента, который успешно работал на протяжении 400 лет. Но сейчас всё даёт радикальный сбой. Последние 50 лет этот эксперимент, откровенно говоря, не выдерживает. И для Америки это ключевой вопрос ближайших 20 лет, удастся ли им какими-либо мерами, может, с применением новых технологий, может, Илон Маск что-то изобретёт. Для них крайне важно запустить массовую модель успешных сообществ, успешного индивидуального спасения и, как следствие, увеличения числа успешных американцев.

Юрий Романенко: Это не совсем утопичная идея, потому что, если взять технологии возобновляемых источников энергии, если тот же Илон Маск решит задачу аккумуляторов, которую увяжет с возобновляемой энергетикой, то это откроет очень много горизонтов. 3D-принтеры и так далее, и так далее. Это даст местным комьюнити инструментарий, который позволит удовлетворять их ежедневные потребности и меньше зависеть от поставок из того же Китая или от глобального рынка. Это как раз путь к тому Новому средневековью, о котором ты писал в одном из своих текстов.

Появление таких технологических инноваций всегда рождает инновации социальные: паровой двигатель родил большие заводы и промышленную революцию, а та родила большие коллективы и необходимость в пирамидах управления огромными массами. Точно так же эти процессы будут рождать новые социальные связи и другие формы государственного управления. Государства будут либо видоизменяться, либо вообще исчезнут. Тем более, что коронакризис показал: государства будут пытаться усилиться и навязать повестку тотального контроля.

Павел Щелин: Тут можно натолкнуться на серьёзное сопротивления государства. Однако мы ничего не можем сказать о новых технологиях, это непредсказуемо, это область будущего. А проблемы актуальны у них уже сейчас. Возможно, решения найдутся в будущем, может, и через ещё большую религиозность. Может, Америка разобьётся на кучу маленьких церковных общин, каждая из которых будет спасаться, как может.

Большие города продолжают генерировать весь американский экономический рост и всю прибыль, но предсказать всего мы сейчас не можем. Мы лишь констатируем, и это важно понимать всем реформаторам, в том числе и тем, которые применяют модель рыночного индивидуализма: в рамках этой модели социальное согласие зависит не столько от индивида, сколько от местных сообществ, по сути, маленьких городков. Тебе нужна условная сеть из многих успешных районов.

Даже сейчас в Америке есть интересная статистика: те сообщества, где гомогенно проживает большое количество верующих людей, особенно если это связано с моноэтническим характером (у них до сих пор есть сообщество норвежцев, сообщество немцев и так далее), там Трамп показал себя достаточно плохо, несмотря на всю его риторику.

То есть, если у людей остаётся сетка и какая-то стабильность, уверенность в будущем, просто наполненность жизни смыслом, то даже с радикальными внешними трансформациями у них справиться получится. По крайней мере, пока им удаётся. Но в массе своей эти принципы уже не работают.

И вывод для нас тут такой: источники социального согласия, социальной стабильности в рамках условной протестантской модели — это местные комьюнити. Вот такой интересный и парадоксальный вывод. А кризис этого комьюнити рано или поздно приведёт к тому, что появляется куча атомизированного и озлобленного населения, которое не знает, что делать и которое активно ищет виноватых. И находит же: найти виноватого несложно.

Юрий Романенко: Хорошо, на этом подводим итоги, мы подошли к концовке, но мы не заканчиваем наш цикл, потому что мы ещё об Украине обязательно поговорим и о других странах, других примерах идентичности и на каких столпах она у них покоится. Но, в любом случае, спасибо за такой обоснованный анализ, не бесспорный, там было несколько спорных моментов, и я тебе оппонировал и мог бы ещё пооппонировать. Но, в целом, твой анализ достаточно ёмко и лаконично показывает базовые вещи, думаю, это будет полезно нашим зрителям.

Павел Щелин: Да, спасибо!

Юрий Романенко: На этом заканчиваем. Всем желаем хорошего настроения, держитесь.

Павел Щелин: Ставьте лайки, подписывайтесь.

Юрий Романенко: Я дам ссылку на Телеграм-канал Павла, подписывайтесь, обязательно ставьте лайки под видео, не теряйте времени зря. Всё, пока!

Павел Щелин: Всем добра!

Рекомендуем просмотреть или прочитать предыдущие беседы с Павлом Щелиным:

Закат демократии в мире и кризис Второй Украинской республики

Государство Модерна: как появилось и причины кризиса

Как работают нации: почему появляются, развиваются и исчезают

9 мая и три столпа идентичности современной России