Данная статья продолжает тему, поднятую в предыдущем материале об информационном фронте украинской войны, но в более широком контексте.

Украинская политика в самом широком смысле этого слова, как не парадоксально, занимается воспроизводством смыслов, придуманных пиарщиками в Кремле. Навязанный Российской пропагандой дискурс «федерализации», «Новоросии» и «бандерофашизма» и «русского мiра» доминирует не только в российских медиа, но и в программах украинских политических сил и общественном сознании. Очевидное условное возражение — «что за чушь, мы же против всего этого!», на деле возражением не является. Когда в политическом поле происходит публичное отрицание или спор с каким-либо смыслом, на деле имеет место его признание, так как, что бы с чем-то спорить необходимо признание (хотя бы теоретическое) существования этого чего-то! То есть, споря с идеей Новороссии, политик или общественный деятель признает возможность ее бытия — это фундаментальный онтологический закон. Посредством отрицания смыслы проникают в публичную политику и трансформируют общественное сознание, которое, как правило, быстро забывает частицу «не» из фразы типа «на Украине нет фашизма». Та же самая стратегия использовалась борцами за права меньшинств в Западных странах в 70-ые годы: современная культура политкорректности началась именно с проникновения (иногда в провокативной форме) в публичную политику идеи о существовании проблемы гендерного, сексуального и прочих неравенств. Сегодня в Западном публичном пространстве практически невозможно даже просто вести диалог о проблеме политической корректности в форме, отличной от интеллектуального мейнстрима, сформированного меньшинствами. То, что что было провокацией 40 лет назад стало сегодня общим местом. В современной Украине там, где вооруженные силы и наемники Российской федерации потерпели поражение, Российская пропаганда одержала полную победу. Будучи защитниками архаики, российские пиарщики в полной мере реализуют классический принцип постмодерна, сформулированный Мишелем Фуко «дискурс — это власть, которую необходимо захватить».

Такое положение дел крайне удивительно. Прежде всего потому, что во всех остальных отношениях украинское гражданское общество продемонстрировало крайне высокую степень самоорганизации, и способность эффективно противостоять внешним угрозам прямой агрессии и внутренним угрозам ползучего авторитаризма практически безо всякой опоры на материальную поддержку извне (помощь диаспоры не в счет). Однако, как только дело касается смысловой части борьбы, сразу же наблюдается провал. По сути есть разрыв между потребностями гражданского общества и возможностями украинской интеллектуальной элиты. Даже Майдан не породил ясных ответов на фундаментальные вопросы существования украинского государства. Лозунг «Украина-цэ Европа» конечно крайне прост и звучит приятно для слуха, сразу рисующего в воображении парижские улочки и германские автобаны, однако по сути своей не несет никакой конкретики. Более того, внутри самой Европы идет борьба различных смысловых групп с разными смысловыми системами, и не факт, что доминирующая сегодня идеология политкорректности и терпимости ко всему не-европейскому окажется востребованной через 20 лет.

В эпоху трансформации всего мирового порядка нужны более сложные ответы. Просто заимствовать готовые смыслы у Украины не получится — их физически негде взять. Масштабы перестройки мировой политики таковы, что каждой стране придется искать свои смыслы для адаптации к новой системе. И с этой точки зрения российская агрессия крайне полезна для украинского общества, так как она обострила проблему смысловой пустоты украинской политики. Что бы успешно противостоять внешнему вызову украинскому гражданскому обществу требуется создать свой дискурс и вести разговор исключительно на нем. Не спорить с абсурдом, продвигаемом российскими СМИ или брюссельскими бюрократами, но заставить их говорить на своем языке или не говорить вообще.

Новая украинская доктрина должна определить место страны в мировой системе будущего. Вариантов на самом деле не так уж и много. Либо страна уменьшится в размерах и станет придатком Европейского союза в виде Румынии, а ее восточные регионы погрузятся в состояние нынешнего Донбасса, либо Украина станет ядром нового восточно-славянского государства-конфедерации, включающего в себя территории современных Белоруссии, Украины и западных областей России, включая Москву. Старый спор между Московским царством и Великим княжеством Литовским и Русским так или иначе будет решен. Украине, как бы не хотелось, не получится полностью отгородиться стеной от российских пространств — иначе она получит вечный источник хаоса и разрухи на своих восточных границах. Кстати, продвижение идеи нео-Великого княжества Литовского и Русского является примером правильного ведения дискурсионной войны. Объективное культурное сходство восточнославянских народов рассматривается как основа принципиально иного политического проекта. Идея «русского мира» разворачивается на 180 градусов — и вместо комфортного для Кремля противопоставления «Запад-русский мир» возникает неудобная для современной России дихотомия «восточнославянская Европейская федерация — Евразийская Империя». Если начать разговаривать этой новой смысловой структуре, то позиция «защищающегося» переходит к РФ, а поиск аргументов в защиту проигрышной идеи становится проблемой российских «экспертов». Также Украине необходимо определиться с ценностным наполнением своей платформы. Простого определения «европейские ценности» недостаточно. Между теми же Голландией и Польшей существуют фундаментальные расхождения по таким острым вопросам публичной политики как роль религии в государстве, или вопрос о статусе сексуальных меньшинств в обществе. Тенденция Европейской бюрократии навязывать другим странам «брюссельское» понимание этих вопросов не только вызывает раздражение внутри ЕС среди восточноевропейских государств, но и используется как смысловое оружие в борьбе против Украине, так как российские СМИ условно предлагают украинцам делать выбор между «развратом и патриархальностью». Украине совершенно не обязательно выбирать между моделями, предлагаемыми Москвой и Брюсселем. Напротив создание своего адекватно-консервативного понимания этого вопроса (без призывов к анти-гейским погромам с одной стороны, но и без цели построения бесполого общества с другой) может позволить стране стать идеологическим ориентиром для восточных европейцев и выбить наверно единственный козырь Кремля в дискурсионной войне за симпатии консерваторов.

Выше были описаны всего лишь примеры двух вопросов, требующих переосмысления и оценки украинской интеллигенции. Проблемных тем гораздо больше. Например, не менее важен вопрос об исторических традициях нового украинского государства. История крайне богата событиями, и в зависимости от образа желаемого будущего можно расставлять разные акценты (Украина идеала Костомарова и Грушевского и Украина Донцова и Бандеры — это как ни крути две разные Украины). Вопрос экономической модели новой Украины также дискуссионен и вариативен — вряд ли удастся совместить содержание огромной прослойки бюджетников и дотационных предприятий с созданием привлекательных условий для международного бизнеса. Сейчас, представляется ключевым признание самого факта наличия проблемы пустоты в собственно украинской повестке дня и необходимости интеллектуальной работы над ее восполнением. Майдан дал стране шанс освободиться от старых проблем, однако не указал цели движения, которая скоро была подменена симулякрами, созданными в Кремле. Сейчас очевидно, что негативной повестки дня, основанной на идеях «мы против Януковича/Путина/коррупции/войны» недостаточно. Более того, «Карфаген русского мира» в определенной перспективе разрушится и без активных действий со стороны Украины, однако, что бы он не возродился в виде «маленьких карфагенчиков» или «халифатов» требуется позитивная повестка дня, способная объединить лучшие человеческие ресурсы постсоветского пространства.