Известна коллизия, связанная с нормой о «пределах необходимой самообороны». Скажем, на тебя напали хулиганы или грабители, и ты, защищаясь, ненароком отправил кого-то из них в края, из которых не возвращаются. Тебя могут посадить — а могут и не посадить, если удастся как-то доказать, что у тебя не было другого выхода; но это всегда очень зыбкая, пограничная ситуация, где всегда есть простор для волюнтаризма «правоприменителя». Это если речь идёт об обычном гражданине.
А теперь представим, что речь идёт не об отдельном человеке, а о государстве. Возникает ситуация, угрожающая самому существованию оного — и «власть» для её разрешения задействует откровенно «неконвенциональные», нарушающие её собственные нормы и правила средства. Кто в этом случае несёт ответственность и перед кем, и где границы такой ответственности? Где и когда, в каком случае это «необходимая самооборона», а в каком — беззаконие и произвол?
Проблема может показаться абстрактной, но, по сути, именно она формирует ключевой водораздел между российской властью и «честными людьми». Собственно, главное их обвинение и подозрение в адрес «власти» — в том, что она, «власть», в целях самосохранения сплошь и рядом прибегает втихую, по мелочи (а иногда и не по мелочи) к такому вот беззаконию, тем самым делаясь преступной. Сегодня такое редко происходит в открытую: всё-таки «при свете дня» принцип «правового государства» никем никогда открыто не оспаривается. Но за бесконечными кулисами той или иной степени прозрачности такое происходило, происходит и, видимо, будет происходить даже если, скажем, нынешний «режим» сменится (а скорее всего, именно в этом случае даже в большем размере). И это возвращает к извечной дискуссии о суверене.
Старик Шмитт учит нас, что «суверен» — это преступник и правоустановитель одновременно. Нарушая норму, он тем самым вводит новую норму, которая впредь продолжает работать; но сам он при этом остаётся превыше любой нормы. Именно поэтому ситуация суверена — это ситуация «исключения», т.е. такая ситуация, которая находится по ту сторону правил, и это ситуация редкая, тяжёлая и крайне нежелательная при нормальном течении вещей.
Только прочтя об этом, я понял наконец ту дурацкую историю, которую так красочно описал профессор Толкиен во «Властелине колец» в случае с Гондором — «король и правитель» (и на которую столь подробно обратил внимание Еськов в «Последнем кольценосце»). В то, что для британца было самоочевидным, нам пришлось довольно трудно «въезжать». Действительно, в какой-то момент (при очередном династическом конфликте) возникли условия, при которых новому обладателю трона проще было объявить себя не «королём» (т.е. полномочным носителем всех суверенных прав), а «правителем» (т.е. своего рода местоблюстителем вроде как пустующего престола). Короли, как известно (если это настоящие короли) редко доживают до старости и умирают естественной смертью — слишком уж тяжёлое это бремя. А вот если ты титулуешься всего лишь «правителем», то есть все шансы прожить свой век тихо и спокойно: твоя жизнь вовсе не так ценна и, следовательно, не так уязвима. Расплатой за это, безусловно, выступает невозможность или серьёзная трудность изменять древние «истинно-королевские» нормы и установления: у правителя для этого недостаточно «сакральной легитимности». Однако если фундаментальных норм немного, и менять их без крайней нужды вроде как и незачем, а нефундаментальные можно потихоньку подлаживать и так, то это скорее благо, чем проблема. Власть стабильна, всё идёт своим чередом, ну а династия Правителей, хоть они и не именуются «королями», по факту является вполне себе монархической и прочной.
У этой конструкции есть ровно одна «ахиллесова пята» — ситуация, при которой появляется кто-то, кто предъявляет права на королевский престол. Что, собственно, и сделал с успехом Арагорн, безвестный авантюрист-чужестранец с непонятно какими правами и не менее сомнительным «мечом Исилдура» (см.персонажа Ролана Быкова в «Короне Российской Империи» с его «подлинными часиками»). Но сколько ни пытался действующий правитель Денетор сохранить статус-кво и обезопасить свою обречённую династию от «самозванца», закончилось это известно как: «внезапно сошёл с ума и сжёг себя в своём дворце, ах, какая жалость». Ну, мы понимаем.
Понятно, что для того, чтобы притязания «наследника королей» обрели хоть какой-нибудь вес, нужна исключительная ситуация: в случае с Гондором — война, угрожающая самому существованию государства. В обычной ситуации «королевская» легитимность избыточна — но в критической, наоборот, статус «правителя» оказывается катастрофически недостаточным: собственно, именно поэтому Боромиру так нужно было Кольцо Власти — артефакт, вполне годный для того, чтобы обладающий им «правитель» мог без проблем поднять свой статус до королевского; ну и всяко более «авторитетный», чем какой-то там «сломанный меч». Но что произошло с Боромиром, мы также знаем — как и то, кто закрывал ему глаза и отправлял его в последний путь в погребальной ладье. Но если бы в результате Кольцо оказалось у Арагорна, тому пришлось бы всю жизнь носить совсем неприятные подозрения — так что, в самом деле, гори оно после этого вековечным огнём.
Сказка — ложь, да в ней намёк. Любая буржуазная революция, по своей внутренней механике — это устранение суверена с заменой его обезличенным «институтом», как правило, сопровождаемая ритуальными заклинаниями про то, что теперь верховный суверен — это т.н. «народ» (т.е. все вместе и в то же время никто). Республиканская власть — это всегда власть таких вот «правителей», ограниченных конституциями, парламентами, судами и прочей машинерией «разделения властей». При этом её генезис — это не только собственно революция, но и обязательно следующая за ней некая «учредиловка», к которой, собственно, и апеллируют впоследствии все участвующие в жизни новообразованной республики стороны. В нашем российском случае — это Конституция 1993 года, которая на данный момент уже вообще ничему не соответствует, но поди попробуй измени в ней хоть один пункт: даже Путин «второго срока», с прочным конституционным большинством и стабильно высоким рейтингом, не смел её и пальцем тронуть — да и сейчас, кажется, никто не смеет и не посмеет. Хотя мы-то помним, кто, как и в каких обстоятельствах её писал, принимал и утверждал «всенародным референдумом».
В данной республиканистской логике «правитель» Путин по-прежнему и близко не дотягивает в качестве квази-суверена до «отца-основателя» и «царя» Ельцина, который, как и подобает самодержцу, чертил на салфетке линию госграниц, расстреливал парламент из танков, вводил и упразднял новые институты и т.д. Институции же путинского периода — вторичны и «декоративны»: округа с полпредствами, Общественная Палата и т.п.: не более чем «рюшечки» на незбылемой ельцинской конструкции. Собственно, формула «стабильности» — в том числе и в этом: «тогда» меняли легко и быстро, а сейчас — давайте не будем, поживём при тех, каких ни на есть, нормах.
Но при этом что в 90-е, что в 2000-е, что сейчас общество ощущает некуюнедоучреждённость российской республики; и недаром в толпе на Болотной-Сахарова так много ветеранов той, двадцатилетней давности, «учредительной» движухи. Слишком многое у нас воспринимается ещё как «временное», «антикризисное», то, на что согласились когда-то скрепя сердце, по принципу «лишь бы не было войны». Именно эта слабость, непрочность государственного здания является скрытым движком сегодняшних политических процессов, причём со всех сторон — как у Путина есть ощущение незавершённости его миссии, так и у его противников есть потребность не просто победить в демократическом состязании, но и использовать энергию этой победы в смутно понимаемых ими учредительных целях.
Эта же слабость — в основании самой проблемы «необходимой самообороны» государства. Слишком многие во власти понимают, что если буквально следовать писаной норме, то высоки шансы, что всё это сооружение попросту рухнет на наши с вами головы. Даже Кудрин, с его изумительной в своей инфантильности идеей «отделить политику от финансов», что-то такое понимает — как минимум, он помнит (должен помнить!) 97-й год, когда популисты из оппозиционного думского большинства бесконтрольно раздували расходную часть бюджета, оставляя заботу о «сведении баланса» ненавистным «гайдарочубайсам» из правительства, пока всё это не грохнуло дефолтом 1998 года. В те годы основным средством борьбы с этой угрозой были конвертики, которые доверенные люди (и мы их знаем ;)) носили на Охотный ряд. Совершая тем самым, строго говоря, государственное преступление — однако же это было в интересах не только «власти» как таковой, но и государства в целом, т.к. альтернатива была только одна — залезать в петлю непосильного внешнего долга.
Управляемая (она же «суверенная») демократия по Суркову — намного более дешёвый и, что уж там, эффективный механизм решения данной проблемы. Тому, что она до сих пор актуальна для власти, порукой не только кудринский демарш, но и недавние слова Путина про «не дать расквасить парламент» — вот и не дали, ага. Но ЕР — лишь основной «приводной ремень» этой машины, успешная работа которого обусловлена эффективностью работы целого набора сопутствующих систем, в том числе достаточно экстравагантных — от пресловутого «управляемого телевидения» до не менее пресловутых «молодёжных движений». Всё это — и ЕР, и машина госагитпропа, и «молодёжки», и общественные палаты etc., по сути не более чем спецподразделения политической полиции, защищающей всё ещё слабую «власть» от всё ещё разрушительной для неё «демократической политики». Собственно, за то их и не любят «честные люди», которые вполне оправданно видят в них средство сдерживания разного рода политических свобод, и вполне небезосновательно подозревают их в действиях отчасти «по ту сторону» нормативного поля. Хотя, если доводить эту логику до конца, то главной их мишенью должны быть не эти вторичные протуберанцы системы, а её основное ядро — собственно Администрация Президента РФ, орган, которого опять-таки нет в Конституции, но который по факту находится в самом центре российской машины власти — куда «центрее», чем, скажем, Госдума.
Пределы необходимой самообороны. Вот в чём вопрос.