Пароксизмы исторической памяти: как историю делают оружием массового поражения

Историческое знание, поставленное на службу политических интересов, часто называют исторической памятью. Хотя конечно это понятие намного шире. Историческая память включает в себя множество измерений. Это и конструируемые с определенной целью концепции, и так называемая «устная история», сохраняющая в памяти членов сообщества разнообразную информацию об относительно недалеком прошлом, и часть картины мира сообщества, объясняющая его настоящее через интерпретацию прошлого.

{advert=1}

В рамках данной статьи под исторической памятью понимается часть массива исторических знаний, которая присутствует в актуальном социально-политическом дискурсе и используется для продвижения тех или иных интересов. Функционирование исторической памяти общества или отдельных групп, конечно, явление более сложное и многогранное, чем ее использование в политических целях. Однако политическая эксплуатация истории наиболее актуальна для нашей страны.

Лично для меня использование политиками истории — это одна из наиболее одиозных манипуляций. Во-первых, я не вижу никакой логической связи между «славной историей» и претензиями на статус в настоящем. Во-вторых, я хорошо понимаю (поскольку достаточно хорошо знаю историю) то, что история – это лишь картина, которую, конечно, нельзя писать полностью произвольно, но которая позволяет множество вариаций. На абсолютную истину историческое знание может претендовать достаточно редко. И, наконец, в-третьих, поскольку я историю люблю, мне противно ее бесстыжее использование в политических целях.

Итак, правилом стало подчинение исторического знания сиюминутным потребностям политики. Когда такого рода интересы начинают господствовать над историческим знанием, мы получаем искаженную, а нередко и параноидальную историческую память. Подобные патологии могут проявляться по-разному. Первый тип – это откровенная ложь с «благими» намерениями или преподнесение выгодной гипотезы как бесспорного знания, вплоть до его занесения в школьные учебники. Типичный пример – празднование 1500 лет Киеву в 1984 г. Ни один здравый и честный ученый-историк не решится утверждать, что в конце V в. уже существовал Киев как город, основанный славянскими князьями с конкретными именами. Тем более не понятно, откуда взялась точная дата.

Второй тип – это борьба историй. Типичный пример также Украина, где каждая их сторон политического противостояния предлагает свою историю. Противники могут договориться о бабках, поделить должности и собственность, но не в состоянии найти компромисс по историческим проблемам. Единственно, на что способны – это краткое время о них помолчать.

Третий тип – историко-политическая шизофрения, когда альтернативные истории сосуществует в одном ментальном поле. Например, в черкесских республиках России на государственном уровне отмечается как дата «добровольного вхождения» в состав России, так и дата «геноцида черкесского народа» русскими войсками. Такой вот плюрализм в одной голове. Только объясняется он не особенностями психики населения, а двойственностью политических интересов правящего класса.

{advert=2}

В современном мире историческая память, как и многие другие элементы социальной, политической культуры, является реактивной и ситуативной, она легко становится частью манипулятивных технологий. Те или иные ее составляющие легко извлекаются на свет при необходимости, вызванной изменчивым ходом обстоятельств. В этом смысле современная историческая память — органичная часть постмодерна.

Примером такого манипулятивного обращения с прошлым, подчинение его сиюминутным проблемам является то, как греки в ситуации кризиса весны 2010 г. в ответ на упреки собратьев по Евросоюзу в том, что греческие граждане явно живут не по средствам, быстренько припомнили европейцам значимость достижений своих античных предков для современной европейской цивилизации.

Среагировали и оправдались. Блестящий ход с точки зрения пиар-технологий. Но какое отношение имеет неэффективность греческой экономики и государственного управления к деятельности и идеям Солона, Перикла, Аристотеля? Может наоборот, современным грекам должно быть стыдно, что они, говоря словами Тараса Шевченко, «Славних прадідів великих правнуки погані»? Однако задаваться такими вопросами в мире постмодерна не принято, сейчас главное – правильно среагировать на ситуацию.

Потребность государства в четко определенном историческом знании, на основании которого можно конструировать необходимую историческую память, приводит к тому, что гипотезы, суждения, истинность которых имеет разную степень вероятности, выдаются за непреложную истину. Если есть такая истина, тогда можно легко писать соответствующие учебники, воспитывать на них граждан, повышая их патриотизм и значимость гражданско-государственной идентичности. Отсюда и ситуации, когда на уровне научного обсуждения некоторое знание выступает в качестве гипотезы, а на уровне школьных учебников уже фигурирует в виде однозначной истины.

{advert=3}

Представить себе такую ситуацию, например, в естественных науках невозможно. А статус государственной исторической памяти порождает, например, рассказ в учебнике истории о существовании в III в. до н.э. – III в. н.э. в Крыму так называемого позднескифского царства. Современная историческая наука не отрицает наличия государства у крымских скифов в течение нескольких десятилетий II в. до н. э. Однако нет никаких оснований утверждать о существовании такой государственности на полуострове в иной период, поскольку ничего не известно ни о династиях «царей», ни о системе правления. Тем не менее, говоря об истории государственности на территории Украины, учебники обязательно упомянут позднескифское царство.

Аналогичная ситуация с основанием Киева, о которой говорилось выше. Учебник по истории Украины за 7 класс (авторы В.А. Смолий, В.С. Степанков) в хронологическом указателе сообщает школьникам о том, что в конце V – первой половине VI в. произошло основание Киева и относит к тому же периоду жизнь и деятельность князя Кия. В соответствующем параграфе учебника безапелляционно утверждается: «На рубеже VIII—IХ вв. сложились реальные политические предпосылки для создания первого восточнославянского государства. Верховная власть в нем принадлежала наследникам полянского князя Кия». Для науки гипотетичность таких утверждений очевидна, но для создателей школьного учебника они почему-то имеют статус достоверного знания. Достойным веры это утверждение оказалось потому, что этого требует политика государственной исторической памяти.

В период становления национального государства, совпавшего с периодом активной секуляризации, священной стала его история. Аналогий между религией и национально сконструированным историческим знанием множество. Одна из них – это попытки максимального удлинения длительности существования нации, в идеале приближенной к вечности. То есть современная этничность навязывается далекому прошлому и историки соревнуются в обнаружении своей нации в как можно более далеком прошлом.

Все это напоминает конструирование генеалогий дворянских и монархических династий. Если мы так верим в то, что древность народа является основанием для его суверенитета, то чем тогда отличается национальной демократическое государство модерна от средневековой монархии? Ведь в ней претензии на власть обосновывались историческим происхождением.

Рациональность таких построений абсолютно непонятна. Как хорошо известно каждому, лучше быть молодым и здоровым, чем старым и больным. Тем более, что сейчас имеют определенную популярность и достаточно обосновано выглядят историософские концепции, уподобляющие этносы, культуры, цивилизации организмам, которые рождаются, расцветают, стареют, деградируют и умирают. С точки зрения последователей Льва Гумилева, гордится древностью, означает расписаться в собственной ущербности в глобальной конкуренции государств и этносов.

Изучение истории по государственным учебным программам, конечно, способствует позитивной национально-государственной идентичности, укрепляет единство в государстве. Однако гордость за дела предков может сыграть и негативную роль. Когда настоящее объективно не может мыслиться как закономерное продолжение прошлого величия, возникает ситуация травмы. Идентичность становится полемической и кризисной и начинает активно искать и находить виновных в негативных характеристиках настоящего. Общее «мы» со «славными прадедами великими» не позволяет «поганым правнукам» увидеть свои недостатки. Зеркало заменяется лубочной картинкой государственной истории.

В сфере исторической памяти происходит наложение рационального и иррационального. Выбор той или иной интерпретации истории, селекция исторических фактов имеют в своей основе иррациональные основания. Однако на данном фундаменте строятся рациональные конструкции исторического «научного» знания. Иррациональное, основывающееся на рациональном, не несет в себе особой угрозы. Ситуация с исторической памятью обратная – здесь на изменчивом, подвижном фундаменте пытаются выстроить надежный конструкт, призванный сплотить общество. Из-за того, что иррациональный выбор по своей сути изменчив, мы получаем непредсказуемое прошлое, конфликты, отсутствие согласия в обществе. Выход из этого один – общество необходимо сплачивать более существенными и рациональными скрепами.

Вспоминается анекдот. Развалился дом. Комиссия по расследованию приходит к строителям:

— Ну что ж вы так! Обвалилось, люди погибли…

— А что мы? Мы не виноваты, это кирпич.

Приходят к кирпичу:

— Ну что ж ты так! Не мог уже подержать…

— А что я? Я не виноват, это цемент.

Приходят к цементу:

— Ну что ж ты так подвел!

— А что я? Я не виноват — меня там вообще не было.

Политизированная историческая память создается ее строителями из кирпичиков фактов. А цемент – это истинные, логически выверенные связи между фактами, выводами из фактов. Очень часто конструкты исторической памяти напоминают дома, построенные без цемента. Нельзя сказать, что кирпичики исторической памяти ничем не скреплены. Только раствор, способный связать факты в единый массив, подменяется быстро приходящим в негодность клеем политических интересов. Такие построения легко рушатся не только под внешним воздействием альтернативных версий, но и в результате смены политического вектора. Вспоминается другой не совсем печатный анекдот про чиновника у которого изменилась диспозиция.

Поскольку историческая память часто используется в политической риторике, то уместно вспомнить один из популярных лозунгов украинской политики: «Не дадим переписывать историю!». Тот, кто так говорит, изначально согласился с предпосылкой, что история пишется с определенной целью. Тот, кто так говорит, изначально проиграл, поскольку деконструировать всегда легче, чем сохранить прочность. Выиграть он может только при условии цензуры и других внешних подпорок. Поэтому его выигрыш будет временным, поскольку невозможно вечно подпирать. Победить деконструкторов можно только обессмыслив их деятельность, лишив политической ценности историческое знание.

Можно сколько угодно доказывать, что N-ская битва — это выдающийся подвиг народа Х, что полководец Q (князь, король, вождь) — великий сын народа Y, но если деконструкторы посеяли сомнения, то, сколько не доказывай, к прежней чистоте образов уже не вернешься. Человеку вообще свойственно стремление принижать великое: а как тогда уважать себя, такого незначительного и неудачливого. Историческая память представляет собой благодатное поле для реализации такого стремления. Информация об исторических событиях всегда полна либо нюансов (если информации много), либо непоняток (в обратном случае), поэтому придавать такой информации статус близкий к сакральному контрпродуктивно — священные смыслы и символы оказываются легко уязвимы.

Историческая память в том виде, в каком она преподносится в школьных учебниках, официозном дискурсе является продуктом массовой культуры, которая не чувствительна к нюансам, выполнению правил аргументации и прочим «нудным штучкам». Трансляция исторической памяти в данном виде аналогична запрограммированному телевизионному ток-шоу. Такие шоу часто украшают глубокомысленно-банальными сентенциями так называемые политологи, не имеющими никакого отношения к реальному развитию политической науки и ангажированные конкретными политическими интересами. Аналогично, шоу исторической памяти не может обойтись без историков. Печально только то, что вовлеченными в него часто оказываются действительно профессиональные представители исторической науки.

Про историю иногда можно услышать, что она представляет собой концептуальное оружие, способное нанести серьезный ущерб противнику за счет направленного конструирования его исторической памяти. То есть, если сконструировать историю какого-либо народа в нужном русле, то его противник может повлиять на действия этого народа (государства). О том, что такой подход небезоснователен свидетельствуют «бои за историю» в периоды значительных социально-политических трансформаций и то, как эти «бои» влияют на массовое сознание, а, значит и на протекание данных трансформаций.

В начале 2010 г. журнал «Форбс» представил десятку лучших профессий на американском рынке труда. Интересно, что в этот список вошла профессия историка, соседями которой оказались биолог и математик. То, что историк в оценке американских экспертов равноценен специалистам, деятельность которых имеет прямое практическое применение, демонстрирует значение исторической науки. Скорее всего, это значение и связано с возможностью при помощи исторического знания воздействовать на человеческие сообщества.

Однако эти манипулятивные возможности исторической памяти целиком и полностью базируются на нашем желании гордиться своей историей, принижать значимость истории конкурирующих обществ. То есть работает принцип, сформулированный еще А.С. Пушкиным: «Ах, обмануть меня не трудно! Я сам обманываться рад». Рациональное же отношение к историческому знанию обезоруживает манипуляторов исторической памятью.

Любой символ конвенциален. Так может лучше договориться о том, что историческое знание не имеет никакого отношения для обоснования политического настоящего. Исторической аргумент должен приниматься лишь как некоторая иллюстрация, то есть он должен быть выведен за пределы умозаключения, обосновывающего ценность той или иной политической цели или средства.

Повторюсь: влияние любого символа конвенциально. Кошка в Древнем Египте являлась божеством. Зная это, в 525 году до н.э. персидский царь Камбис II, перед битвой с войсками фараона Псамметиха III велел отловить кошек и привязать их к щитам своих солдат и выступил с этим символическим оружием против пришедших в ужас египтян, которые не смогли сражаться.

Аналогично может действовать историческая память. Если мы приписываем ей решающее значение в формировании национального сознания, идеологий, мировоззрений, если верим в то, что исторические символы конституируют социально-политическую реальность, то историческая память будет концептуальным оружием. Но если история для нас не является символом с таким значением, то любые попытки повлиять на социально-политические процессы при помощи манипулирования историческими интерпретациями бессмысленны. В результате мы получаем историческое знание, защищенное от манипуляций, и общественное сознание, свободное от гнета исторических конструктов.