Смысл и нарратив: как оторвать Украину от своего прошлого

Является ли человек рациональным существом? Такой вопрос приходит в голову каждый раз, когда люди, причем, вполне образованные и состоятельные, которым есть, что терять, тем не менее, с завидной постоянностью принимают решения, ведущие к негативным последствиям для них же. Может рациональный человек поступать нерационально?

Вполне. И даже непременно. Это обусловлено условиями нашего формирования как вида. Социальное мышление человека отражает то долгое время, когда не было не то, что наций и этносов, но и каких-то внятных рас, и человечки, в силу необходимости поиска еды и жилья, перемещались небольшими семейными группами по 15-30 человек, внутри которых происходил процесс обучения и социализации, необходимый для выживания. Поэтому оптимальное количество учеников в классе, например, где-то те же 15-30 человек, нс больше, но и не меньше. Но группы эти, конечно, взаимодействовали друг с другом, и в среднем человек одновременно приспособлен поддерживать непосредственные полноценные отношения, не напрягая память, примерно со 150 других. Отсюда деление на сотни в войсках. Не для удобства десятичного счета, потому, что командир в состоянии значь в лицо и по имени примерно столько народу. Несомненно, вполне возможно знать и помнить гораздо больше людей, но это уже требует либо врожденного таланта, либо сознательной тренировки.

Так вот, в обществе этих 150-200 близких людей человек вполне вменяем и рационален. Это тот круг его влияния, который он понимает и, до определенной степени, контролирует. Но поскольку мы уже несколько тысячелетий не бродим по саваннам или вдоль побережья, а плотно сидим в городах и селах, социальные ограничения нашего сознания начинают работать против нас. Вокруг нас имеется гораздо больше людей, чем возможно вместить в участки мозга, ответственные за личностные отношения. Даже Цезарь и Наполеон, которые, якобы, знали в лицо чуть ли не всех своих солдат, не знали лично каждого римлянина или француза.

Вообще, работа политика, да и генерала до изобретения радио, состоит, по сути, в запоминании и взаимодействии с огромным количеством народа. Поэтому ваш покорный слуга, например, предпочел в политику не идти, так как постоянно держать в голове, и учитывать мнение, и общаться с кучей народу, которой ему на личном уровне не интересен, начинает рано и поздно раздражать. Настоящий политик обязан прислушиваться даже к идиотам (но не следовать их советам), но не у всех есть на это терпение.

И тут на помощь приходит абстрактное и концептуальное мышление. Мы не можем знать всех людей, но вполне можем их сгруппировать по выбранным нами же признакам, и вместо миллионов незнакомцев иметь дело опять-таки с сотней субъектов, которых мы сами наделили понятными нам свойствами. Семья – это конкретно, племя – уже немного абстрактно, этнос – довольно абстрактно, нация – полная абстракция, современные государственные наднациональные образования – супераб

стракции. Неискушенному в политике и экономике человеку их «умом не понять, аршином общим не измерить», в них «можно только верить». Или не верить.

Абстракция позволяет нам иметь дело со сложным миром вокруг, но создает предпосылки для ложного толкования этого самого мира. Ведь критерием мы выступаем сами, а, значит, зависим от того, насколько объективна наша оценка. Чем меньше мы знаем, тем больше нам приходится полагаться на абстракции, которые мы создаем для вещей, находящихся вне круга наших личных связей и понимания. И, в зависимости от своей ситуации, которых мы наделяем теми или иными, положительными или отрицательными атрибутами, часто абсолютными. В результате, сложные и постоянно меняющиеся, очень условные социальные образования, которые для лингвистического удобства называют американцами, украинцами, китайцами, арабами, евреями, конголезцами, или европейцами воспринимаются как нечто монолитное и монохромное, существующее и действующее в унисон, как единая организация с одной целью и единым центром управления. Как если бы это был один человек из числа 150, которых мы лично знаем. Отсюда вышли все геноциды последних 200 лет. Ведь если конкретных людей нет, а есть только абстрактные нации, этносы, религии и классы вообще, то вина всегда коллективная, где слабые и бесправные дети, старики и женщины равно ответственны наряду со взрослыми мужчинами при власти. Достаточно найти одного (ОДНОГО!) представителя данной социальной группы, а от него можно экстраполировать все, что угодно. Ведь это абстракция, схема дегуманизации, и оправдать ею можно любое преступление.

Вот почему так необходимо социальное, гуманитарное, историческое образование, необходимы парады и передачи. Чтобы из некой абстракции у нас в сознании возникло конкретное лицо в конкретном контексте, чтобы создать в сознании ситуацию непосредственного контакта, только при котором мы можем принимать рациональные решения.

Несомненно, это сложно, особенно в нашем непостоянном, разбегающемся, глобальном мире. Поэтому следует учитывать особенности человеческого восприятия. Что тоже сложно, даже в самых продвинутых странах. Мы наблюдаем феномен Дональда Трампа и Brexit и удивляемся, как такое возможно, и ищем глубокие причины для объяснения. Между тем, общим знаменателем этих и многих других социальных явлений, которые настолько неожиданны, насколько они успешны, что кажутся работой каких-то невероятно искусных политических сил, является нарратив.

О нарративе мы детально говорили в эссе «Весь этот джаз или о необходимости формализма в жизни» в контексте культурного и исторического процессов. Но если там это было «изложение взаимосвязанных событий, представленных в виде последовательности слов или образов», то в политическом дискурсе нарратив – это, скорее, стороннее восприятие событий, слов или образов, своего рода перформанс или инсталляция, когда не художник, а сама зритель, сама аудитория, или даже ничего не подозревающие посторонние лица ищут, находят и придают значение представленному им, и сами же создают повествовательную канву, которая, как им кажется, соответствует тому, что они поняли и почувствовали. Особенно в условиях массовой демократии, когда вместо простого выбора между кланами элит, как до сих пор происходит в трибализированных и сектарных обществах, гражданам приходится делать свой личный выбор, принимать личное решение. И даже во вполне развитых странах с долгой демократической традицией вы видим, что, на самом деле, противостояние идет не между программами и идеологиями, а нарративами, в котором побеждает не технически правильный, ни экономически обоснованный, ни идеологически выдержанный, ни морально подкрепленный подход, а то, как электорат воспринимает представленный ему нарратив.

Brexit тому подтверждение. Идея сознательного выхода Британии из Европейского Союза была настолько экономически абсурдна, что основные политические партии и деятели Объединенного Королевства не особо серьезно воспринимали сторонников отделения от континента, которые почти два десятилетия долдонили одно и то же. Но с началом рецессии 2008 года и последовавшими общими проблемами Евросоюза, достаточное количество британцев стало искать и, главное, находить ответы на свои проблемы. Не решения, подчеркну, а ответы. Потому что решения всегда связаны с необходимостью что-то делать и изменять нам самим. Ответы, с другой стороны, могут подтверждать то, что мы и сами давно подозревали – это мы кормим остальных, а «паразиты никогда!». И даже если мы не настолько наивны, то по-человечески трудно удержаться от желания показать власть предержащим дулю, особенно, когда мы уверены, что наш голос ничего не изменит. Так происходило не только в этом году, когда на следующее утро после референдума многие британцы обнаружили, что из флэшмоб слишком удался. Настолько, что и сами его заядлые организаторы тут же открестились от собственного успеха и стали отказываться от сомнительной чести довести дело до формального конца. Британский парламент и правительство отказались пересматривать решение референдума, несмотря на многочисленные просьбы и петиции, несмотря на то, что легально это было вполне можно сделать, но в стране, где принято отвечать за свои слова и поступки, граждан считают взрослыми, ответственными людьми, даже если они таковыми не являются, и предоставляют им возможность жить с последствиями их решений.

Это не исключение, а правило демократии. Протест приводит к ошибкам, но на ошибках учатся. Приехав в Канаду в 1990, я попал как раз на провинциальные выборы в Онтарио, когда избиратели, уставшие от чехарды либералов и консерваторов, привели к власти местных социалистов. Которых они так же через несколько лет пинком и выкинули.

Красивый канадский премьер Джастин Трюдо, недавно под восторженные клики посетивший Украину, выиграл прошлогодние выборы только потому, что после десятилетия у власти консерваторы стали ассоциироваться со всеми проблемами. Появился нарратив нового против старого, и несмотря на то, что дебаты партийных лидеров Джастин не просто проиграл, а с треском, это нисколько ему не помешало. Нарратив, как его хотели видеть избиратели, не изменился.

Как произошло с американским (почти) кандидатом в президенты Дональдом Трампом. Это очень показательный случай. Для многих в Европе Трамп – новое лицо в политике и его появление на политическом горизонте кажется результатом каких-то хитрых технологий или новых идей. Но для Америки Трамп – лицо в телевизоре. Этот дядька уже более 40 лет маячит на экранах: то в качестве олигарха-миллиардера, то гуляки-плейбоя с красавицами-женами, то владельца конкурса красоты, то звезды в реалити-шоу. И всегда у него было, что сказать по любому поводу, не забывая при этом прорекламировать свою очередную бизнес-авантюру, не стесняясь в выражениях и не заботясь о правдивости высказываний. Публичная, да и личная жизнь этого человека открытая и не очень чистоплотная книга. Тем не менее, Трамп снес всех претендентов, пусть и самых слабых в истории партии, на республиканскую номинацию. Не потому, что его не знают или знают. Для нарратива это вовсе не важно. Важно, что достаточное количество американцев стало ассоциировать с ним те или иные вопросы и проблемы, и проецировать на него свое видение. Так совпало во времени. Именно потому, что особых деталей и программ Трамп не дает, а сводит любое решение к тому, что он это обязательно каким-то образом сделает, не вдаваясь в подробности, и обещает, что это будет прекрасно. Все, так работает политический нарратив, и тот, кто его игнорирует, рискует оказаться в ситуации Британии на следующий день после Brexit’а. Который можно было избежать, если бы вместо такого нестрашного названия, похожего на слово «завтрак» (breakfast), его оппоненты кинули бы в массы термин вроде «апокалипсис» или «самострел». Политический нарратив часто строится и выигрывается на таких мелочах.

И новым украинским партиям и политикам стоит это понять и запомнить. Вы перехватываете аудитории не тогда, когда она повторяет за вами, а когда, как супруги в хорошем браке, она заканчивает ваши фразы. Возможно, что искаженно, но ваши. И тогда они становятся ее фразами, ее мыслями, ее платформой.

Конечно, это не просто. Для этого требуется достаточно высокий уровень искусства политического перформанса, сочетание личной харизмы с умением держать публику вовлеченной. Либо вам должно очень сильно повезти, как Трампу, когда за неимением других, лучших вы становитесь единственной альтернативой. Но ждать подходящего момента у прогрессивных сил нет времени, как нет времени на обучение населения основам экономики и демократии. Поэтому, не отказываясь от всех жизненно нужных программ, новые политики обязаны также создавать и контролировать политический нарратив, без которого им не обойтись в любом случае.

Не стоит путать контроль над нарративом с контролем над СМИ. Даже в советское подцензурное время контент, представляющий общественный интерес вполне доходил до желающих их узнать. Высоцкого и Солженицына знали все, и не потому, что о них вещала программа «Время». СМИ могут фильтровать контент, но полностью контролировать его, тем более в современном мире, нельзя. В статье «Революция Фрустрации: размышления на двухлетие Майдана» уже говорилось об этом.

Это, кстати, не новость для Украины. Это прекрасно понимал и использовал еще Нестор Махно, который в своих воспоминаниях подчеркивал, насколько важной была роль активистов-агитаторов, присутствие представителей движения в публичной сфере. Не тачанки, а организация массового, не привязанного жестко к какой-то идеологии движения, из ничего, и есть реальная заслуга этого украинца, именно из-за этих усилий известного на западе, наравне с испанцем Дурутти. Недостаточно только принять программу, пусть с самыми умными идеями и словами, и вывалить ее на суд электората. С ним необходимо вступить в диалог, выслушать и принять во внимание. То, чем занимаются популисты, но, в отличие от них, серьезный политик обязан уметь сказать «нет» и разъяснить почему, так, чтобы «нет» это было принято. С людьми нужно уметь говорить на языке эмоций, языке образов, убрать из лексикона общепринятый в Украине политический и просто заумный жаргон, научиться доносить не то, что ты хочешь сказать, а то, что ты хочешь, чтобы от тебя услышали. Это борьба нарративов.

Вот вам задача, немного не в тему, но которую необходимо решить для того, что страна могла, наконец, оторваться от прошлого и двинуться вперед – совместить два нарратива. Один – нарратив этнического и религиозного противостояния украинцев с окружающими их этносами и религиями, другой – классового и идеологического противостояния. Проблема в том, что оба они соответствуют действительности, но исторически и географические различны. История Западной Украина — тяжелый этнический конфликт, не только с традиционными там поляками и евреями, но и с относительно недавними советскими, которых воспринимали как русских. И в этом контексте действия украинских националистов нельзя судить по меркам класса или идеологии, которые превалирую на остальной, условно говоря, Советской Украине. Так же, как невозможно подходить к событиям в Российской Империи и СССР с упрощенной точки зрения национального конфликта. Социальные отношения в Речи Посполитой совершенно не соответствовали советской действительности. Так что, рассматривая украинскую советскую историю через призму этнического национализма, мы будем обречены наталкиваться на факты, не соответствующие этой упрощенной модели истории. Речь идет о двух разных явлениях, и разрешить конфликт их восприятия можно только убрав этноцентризм и идеологию в качестве способов оценки. И создав новый, общий нарратив об Украине, как сложной и неоднозначной стране.