Сергей Дацюк: Дискурсивная война между Украиной и Россией

Последние недели позволили с особой ясностью увидеть, что коммуникация между Россией и Украиной разрушена не только на уровне государств, но даже и на уровне гражданского общества, на уровне межчеловеческой коммуникации.

В этом смысле межчеловеческое общение с людьми общей персональной истории и общего опыта по-прежнему возможно, но оно уже невозможно на политические и философские темы.

У меня как украинца возникает впечатление, что российские визави просто не в состоянии услышать-понять некоторые простые вещи. Попытка указать на ошибочность некоторого дискурса приводит к тому, в лучшем случае его опознают и защищают, а в худшем случае даже опознавать отказываются, считая его условия существования некоторым естественными условиями, которые действуют всегда и везде в мире.

Контрдискурсии

Причины возникновения такой ситуации были фундаментально исследованы мной как контрдискурсивная коммуникация. Контрдискурсии это столкновения дискурсов, использующих противонаправленные (в пределе антагонистические, исключающие друг друга) мыслительные установки.

Если оба участника коммуникации погружены в некоторые противостоящие друг другу дискурсы, то они могут обнаружить иной дискурс, где они все еще могут вести коммуникацию. Если они договариваются избегать контрдискурсий, то есть тех дискурсов, где у них противостояние, то в принципе коммуникация возможна. Однако когда возникает целый набор существенных контрдискурсий, коммуникация неизбежно разрушается. При возникновении большого набора коммуникативных запретов коммуникация становится невозможной, бессмысленной, скучной.

Мной было обнаружено три контрдискурсии в коммуникации между россиянами и украинцами.

Первая контрдискурсия это антизападный дискурс россиян, где Украина является агентом Запада, противостоящий дискурсу украинцев, который благосклонен к Западу и к обновленной неконфликтующей с Западом России. Казалось бы, более универсальный всеприемлющий дискурс украинцев должен поглощать антизападный дискурс россиян. Однако этого не происходит. Украинцам как агентам Запада россияне отказывают в самой возможности или праве представлять универсальный дискурс.

Антизападный дискурс является принципиальным и фундаментальным для россиян. Никакая аргументация, что, дескать, создание универсального проекта требует неизбежного принятия его Западом, иначе противостояние разрушит любой универсальный проект, не принимается. Даже исторические аналогии с противостоянием СССР-США, которое в лучших идеологических условиях и большей экономической независимости по сравнению с нынешней Россией СССР не выиграл, не срабатывают. Возникает некоторое глубинное упрямое иррациональное упорство — от Запада всегда все зло.

Вторая контрдискурсия это этатистски-антигражданский (подданический) дискурс россиян и граждански-анархический (гражданский) дискурс украинцев. Государство для россиян это единственное условие любой модернизации, любого выживания и самого существования России: без государства России не будет. Даже самые что ни на есть агенты Запада в России, «третий сектор», и те обязательно говорят о необходимости институционализации гражданского общества.

Попытка указать им на четвертый сектор как волонтеров, вкладывающих в самодеятельность свои средства, а не тратящих чужие и ходящих в «третий сектор» на работу, ничего не дает в коммуникации с искусственным гражданским обществом России. «Третий сектор» в России просто поражает своим подданничеством. Причем они этого даже не собираются рефлексировать — они глубоко уверены, что если они говорят о важности гражданского общества, то они подданнический дискурс не продвигают. Российский режим сделал большую ошибку, объявив грантополучателей агентами Запада, ибо таких агентов собственного государства как третий сектор в России, нигде в мире вы больше не найдете.

Третья контрдискурсия это имперский дискурс россиян и антиколониальный дискурс украинцев. Этот дискурс содержит убежденность россиян, что Украина это недогосударство, украинцы и россияне один народ, хотя при этом «Крым их». Попытка задать вопрос, если мы один народ, почему же вы Крым забрали, сразу же актуализирует первую антизападную дискурсию — а потому что вы стали агентами Запада.

Таким образом, эти три контрдискурсии поддерживают друг друга, дополняют друг друга и все вместе являются условием невозможности полноценной коммуникации украинцев и россиян.

Кроме этих трех контрдискурсий, существует так же фактологическая контрдискурсивная практика. Иначе говоря, в коммуникации невозможно прибегнуть к рационализации путем опоры на факты, ибо факты, которыми оперируют украинцы, не существуют для россиян, и наоборот. Попытка рассказать россиянам, что обстрелы мирных жителей это дело рук боевиков ДНР и ЛНР, а также комбатантов, которые представляют вооруженные силы России, какие бы документы они при этом не имели, не имеет никакого успеха, потому что по телевидению России рассказывают, что мирных жителей убивают именно украинцы. И так на каждом шагу.

То есть в совместной коммуникации россияне и украинцы не могут ни преодолеть контрдискурсивные преграды, ни рационализировать коммуникацию за счет фактологических подтверждений дискурсивности.

Существует также еще одно важное обстоятельство дискурсивной коммуникации представителей воюющих сторон. Это разные мыслительные контрустановки — милитаризм-пацифизм. Проще говоря, мы дискурсивно воюем или пытаемся искать дискурсивные компромиссы. Не важно, какие аргументы мы высказываем, в основе лежит признание или непризнание войны.

Дискурсивные войны

Из признания наличия контрдискурсий интеллектуалом не следует его участие в войне дискурсов. Нынешняя ситуация демонстрирует нам большое количество академических, журналистских, бытовых и иного рода пацифистов. Заключение политического мира, который вполне может случиться между Украиной и Россией, отнюдь не означает примирений дискурсов, создающих вышеописанные контрдискурсии. Пока новый дискурс не создан, дискурсивный мир не может наступить. Или же украинцам нужно отказаться от контрдискурсивной практики, согласившись на продвигаемые Россией дискурсы.

Недавно я писал я на своей странице в ФБ: «Вопрос в онтологической допустимости войны. Без войны небытие становится неотличимо от бытия и медленно проникая в него, его разрушает. Война это не энтропия. Война есть отсечение энтропии от негэнтропии. Или в философском языке — война отсекает небытие от бытия и концентрирует бытийность в экзистенцию. То есть война потенциально живет в бытии для разделения бытийности и небытийности в моменты омертвения бытия. Философ не тот, кто из войны делает мир или из мира делает войну. Философ тот, кто способен увидеть омертвение бытия и воевать за избавление его от этого омертвения.»

Могу добавить. Война не только концентрирует экзистенцию, но она также единственный процесс, который производит транзистенцию. Войны в экономическом плане уже давно невыгодны, а современные войны вообще в экономическом плане бессмысленны. Современные войны не идут по поводу экономики, геополитики или даже культурного господства. Современные войны своей целью имеют исключительно цивилизационную перспективу. Все современные войны транзитологичны по своей сути. Войны осуществляют транзит воюющих цивилизаций и завоевание новых перспектив для этих цивилизаций.

В этом смысле позиция пацифиста всегда ущербна. Ибо дело философии состоит не в поддержке или оправдании войны. Философ исследует войну. Войны случаются, как бы мы их ни отрицали и не пытались их избежать. Философия говорит, что делать в войне, которая уже случилась, чтобы ее жертвы были не напрасны. Задача философа превратить войну вооруженную в войну дискурсов. Ибо, в конечном счете, война именно через изменение дискуривных практик и массовых представлений о мире меняет сам мир.

Ответ философии сложен — нужно всякую войну, во-первых, доводить в ее понимании до оснований, во-вторых, поднимать в ее притязаниях до транзитологических преобразований, в-третьих, превращать войну отрицаний прошлого или настоящего в войну за позитивную перспективу.

В этом смысле интеллектуал-философ не может уклоняться от войны из побуждений формального, академического или меркантильного пацифизма. Философ-интеллектуал обязан принять бой, но на своей интеллектуальной территории за смену идей, мыслительных установок и дискурсов.

Как представитель милитарной дискурсивной практики скажу сразу: дискурсивные компромиссы в ситуации разной семантической обеспеченности и неравноценной внешней ресурсно-коммуникативной поддержки дискурсов приводят к тому, что в краткосрочной перспективе побеждает более ресурсно-коммуникативно обеспеченные дискурс. Семантическое обеспечение может сработать лишь через длительное время — годы, а то и десятилетия.

Идейные компромиссы в ситуации войны бессмысленны. Если мы принимаем идеологию отрицаний, реваншизма, мирозлобия и т.д., то есть принимаем идеи, нагруженные отрицательными или сомнительными эмоциями, мы перестаем быть интеллектуалами. Идеи ненависти, мести, господства, произвола всегда бесперспективны.

Когда Сократ начинал свои диалоги с согласия оппонента, то это был не дискурсивный механизм, а риторический, ибо весь последующий разговор шел при полном доминировании и навязывании Сократом своего дискурса. Сократ — воин дискурса, а не ритор. В ситуации войны в коммуникации имеет значение не риторика, а дискурс. В ситуации войны риторика может быть любая, а дискурс в контрдискурсии должен быть выбран однозначно.

Вот конкретная ситуация — трое моих коллег, профессора философии/политологии разных вузов Украины, в академической коммуникации предпочитают придерживаться академических правил уважения к собеседнику и его дискурсу, даже если явно видят контрдискурсию. Их установка на отказ от дискурсивной войны в ситуации контрдискурсий, насыщающих академическую дискуссию, неизбежно приводит к доминированию в академической среде дискурсов им чуждых, под которые они неизбежно вынуждены подстраиваться, иначе им придется нарушать нормы чисто академической дискуссии.

Складывается впечатление, что им было удобно перевести коммуникацию в академический план, чтобы избежать дискурсивных войн.

Моя позиция состоит в том, что когда идет дискурсивная война в политике, практика академического дискурса в социально-политических дисциплинах в принципе не может оставаться вне политики — дискурсивной политики.

В этом смысле социально-политическая философия сегодня не партийна, как это говорил В.И.Ленин, а дискурсивна. Давайте переформулируем ленинское определение партийности в дискурсивное определение. Дискурсивность социально-политической философии означает при всякой оценке событий, при всяком анализе социально-политических процессов предпочитать тот или иной дискурс и отказываться вести дискуссию внутри неприемлемого дискурса. В это определение так же входит возможность создавать новый дискурс (создавая новый дискурс, мы его предпочитаем).

Дискурсивность не означает партийность. Ибо современные партии утратили дискурсивный выбор. Партии стали зависимы всецело от дискурса массовой пропаганды. Партии стали работать исключительно внутри электоральной политики.

Интеллектуальная политика принципиально отлична от электоральной политики. Интеллектуальная политика предполагает дискурсивную войну и дискурсивное созидание в ситуации контрдискурсий. Вне контрдискурсий новые дискурсы не возникают. Новый дискурс эта весьма интеллектуально затратное мероприятие. С чего это вдруг интеллектуал начнет создавать новый дискурс? Это может произойти лишь в ситуации контрдискурсии, когда существующий дискурс унижает, сковывает интеллектуала.

Достойные действия интеллектуала в ситуации контрдискурсий — это отстаивание своего дискурса или вообще разрушение контрдискурсий за счет создания нового дискурса. Для того чтобы встроиться в навязываемый дискурс или игнорировать контрдискурсии (неявно встроиться в него же), много ума не надо.

Иначе говоря, никакого интеллектуального действия для трансляции существующего антизападного, антигражданского и имперского дискурсов России не нужно — на создание и удержание этого дискурса работает огромная машина государственной пропаганды в России.

И, наоборот, для создания/развития/трансляции универсального (мирящего Запад и Россию), гражданского (возникающего из подданнического и постепенно его отрицающего) и антиколониального (антиимперского для самой России и для ее бывших колоний) дискурсов нужны огромные интеллектуальные усилия.

Таким образом, дискурсивный мир для интеллектуала-гражданина в ситуации политической войны невозможен. Всякий, кто это утверждает, есть интеллектуальный уклонист и культурный дезертир. Это отнюдь не только предательство Родины — это предательство интеллекта. Для интеллектуала предательство интеллекта хуже, чем предательство Родины. Предательство Родины для интеллектуала можно объяснить необходимостью спасения духовной перспективы для будущих поколений. Однако предательство интеллекта для интеллектуала ничем оправдать и объяснить нельзя.

Дискурсивный пацифизм есть пораженческая и антиинтеллектуальная практика. Дискурсивная капитуляция интеллектуала хуже гражданского предательства. Дискурсивные пацифисты и капитулянты очень быстро перестают быть интеллектуалами. Дискурсивная война — достойное занятие для интеллектуала в ситуации войны.

Мировые кризисы неизбежно порождают контрдискурсии, которые опознаются как разрушение коммуникации между воюющими сторонами. Контрдискурсии приводят интеллектуалов к войне дискурсов. Участие в войне дискурсов неизбежно в деле создания нового дискурса. Лишь новые дискурсы меняют мир.