Военное братство как фундамент любой государственности

Что можем мы, изнеженные хипстеры эпохи гибели послевоенных демократий знать о ситуации войны? Допускаем ли мы для себя возможность модуса «солдата»? Готовы ли мы пролить свою и чужую кровь за свои убеждения, за свободу, равенство и братство?

«Когда на смерть идут – поют…»

Семен Гудзенко, 1942 год

Да, мы следим за новостями и мимимишно ужасаемся войне в Афганистане и Ираке, а в это время на фоне поет сладостно гниющая Лана Дель Рей; смотрим «В бой идут одни «старики», «Апокалипсис сегодня» или «Трою» вперемешку с гэговым «Американским пирогом» и сопливой «Завистью богов»; подпеваем военным маршам и Высоцкому и тут же подтанцовываем под клубнячок, Верку Сердючку и дабстеп; мучаем мозг, пытаясь понять «По ком звонит колокол» или «На западном фронте без перемен» и взахлеб пожираем «Гарри Поттера» и прочих бегбеде с уэльбеками…

Враг уже у ворот, а мы – жители осажденных городов, и наш удел – пир во время чумы и слагание сопливых, лживых, надуманных и слащавых «фактов» и прибауток о тех, кто сражается за стенами и творят реальность. Но, что мы о них знаем? Кто все эти люди? И люди ли это вообще? Попробуем разобраться? Тогда, читатель, нажми на плей, сделай не слишком голосно и следи за мыслью. Вдруг, понравится? Советскому философу Эвальду Ильенкову нравилось, например.

Во-первых, начну с пары-тройки тезисов:

а) «Реальности» не существует, существуют лишь соразмерности и тонус воли и желаний. У всех он разный, соответственно, «реальностей» столько же, сколько воль, разумов, духов. Поверьте, «реальность» едущего в житомирской маршрутке обывателя или собравшего на шанхайском конвеере ваш ноутбук китайского рабочего ничего общего не имеет с «реальностью» Железного человека Тони Старка или гомеровского Ахиллеса. Более того, все перечисленные персонажи абсолюны равны в своей «реальности»: они «существуют» ровно настолько, насколько и «не существуют».

б) Человек существует ровно настолько, насколько существует, насколько обширна та часть его сознания, которая не определяется бытием. То есть, убожество и обывательство существуют одинаково и в окопах, и в кафетериях. Вопрос лишь в том, насколько вы способны отбросить автоматизм мышления, обусловленный культурой, и выйти за границы себя, построить собственную машинерию сознания, перемалывающую этот мир под вас лично.

Но говорить мы тут как раз будем именно о вещах общих, общественных и общностных, а потому непонявший, что с ним на самом деле происходит и погибший в неведении на войне обыватель, равно как и дошедший до сатори, но бездействующий в мещанском комфорте горожанин нас не интересуют. Интересует нас только всеобщий «человек мира» и всеобщий «человек войны».

в) Поскольку не существует всеобщей «реальности», а логика «мирянина» и «солдата» абсолютно разная, то существуют и разные науки, разные материализмы, если угодно: затхлое, бесконечное, фаустианское собирание и жонглирование фактами мещанином, в попытке остановить мгновение и обозначить собой мир и веселая военная наука солдата, рубящего головы богам, полубогам и сынам человеческим, пропускающим мир через себя и ощущающим солнечную радость сотворения реальности, ничем не похожую на лунную радость собирателя-толкователя фактов.

Они настолько разные, насколько разные «Возможность острова» Уэльбека и «нереальность Острова» Хемингуэя. (Кто читал – поймет, кто не читал – вперед!) И если, вспоминая классика, принять на веру, что любая деятельность – безнравственна в своей сути, поскольку любой деятель, не рефлексирующий свои действия, безнравственен, то я утверждаю, что одинаково безнравственно и пустое собирание и толкование фактов, поскольку любой бездействующий, но обсуждающий – безнравственен.

г) Оставь надежду всяк сюда входящий… Но это – шутка! Но, в каждой шутке, как известно…

Итак, поехали, уважаемый.

По большому счету, все мы с вами – дети либерализма, некогда революционной идеологии, сегодня в бессилии опускающей руки и склоняющейся под ударами новых варваров эпохи археомодерна. Мы привыкли все рассматривать через оптику меновой стоимости, товарно-денежных отношений, инвестирования и просветительской рациональности. Более того, мы возвели такую логику в абсолют и свято верим, что иной реальности не бывает.

Мы создали красивую, уютную и комфортную, как наши квартиры и автомобили, теплицу и свято верим, что все в этом мире создается через коммуникацию, консенсус, демократические институты и свободу выбора. Одномерные люди победившего пластмассового мира, мы даже не догадываемся, что мир этот, как и тысячи лет до нынешнего момента, творится кровью, насилием и войной.

Знаете ли вы, что за любым продуктом, который вы бросаете в корзинку в киевском супермаркете стоит … война, большие деньги, а иногда – кровь и человеческие жизни? Представьте на минуту: заход продукта питания в популярную торговую сеть – это вопрос нескольких сотен тысяч, если не миллионов долларов.

Это реальная война со стратегией, тактикой, боевыми действиями и потерями. Не верите? Тогда мычите дальше сказку о свободном рынке и голосовании кошельком. На самом дела, за вас решают, что вы купите, а о чем – никогда даже и не догадаетесь… Ну это так, пример из кажущейся мирной жизни.

Вернемся опять к всеобщему. Реальность всегда творилась в борьбе, а в ней нет места сентиментальности: кость в кость – так повелось. Война идет всегда в чистом поле, где нет места законам и правосудию – только или ты, или тебя. На войне нет места злости, ненависти и бурлению говн – только цель, долг и предельная эффективность использования времени.

Это очень просто иллюстрируется, например, командными спортивными играми. Например, футболом. Вы когда нибудь слышали, чтобы футболисты одной команды после матча шли стенка на стенку с футболистами из другой? Я – нет. А вот с болельщиками – это сплошь и рядом. Тысячи людей приходят на стадионы, чтобы выместить свою злость и бездеятельность. Игроки – они воюют, без злобы и суеты. Болельщики – играют в войнушку. Поэтому спорт – это мир. Для играющих. Для болеющих – сублимация агрессии и угар под пивко и сигарету.

Злость и агрессия – это удел горожан и зрителей, сидящих на стенах осажденного города и плюющих слюной, когда что-то идет не так, как им хочется. Они же описывают и переписывают книги фактов: столько-то стрел выпущено, столько-то пехоты и всадников, столько-то погибших… И жонглируют, жонглируют этими фактами, пытаясь поиметь гешефт даже на войне. Но уважение и преодоление – вот удел воинов. Разорванность сознания, рационализация и фрагментарность – удел горожанина. Тотальность, мифопоэтика и бытийность – удел воина.

Ведь мудрость мещан, обосновавшихся в городе – это тотальное теоретизирование создаваемой героями реальности, складывание эпосов и прибауток про героев, сражающихся за стенами города исключительно во имя долга и должного.

И никогда, НИКОГДА не понять мещанину окопного чувства, окопного братства, создающих феномен  государственности. «Государство» мещан — это договор и торг. Государство воинов — рабочих и солдат — это пролитая кровь, прежде всего своя. Мещане создают факты и воспроизводят их, не обращая внимания на то, что британские ученые недавно открыли закон полураспада фактов, аналогичный закону полураспада химических элементов (и это не шутка, британские ученые – они такие, суровые ребята!), герои создают реальность, которая неповторима, не ухватывается органами чувств и измерительными приборами, которая только переживается и проживается.

Любое государство возникает по праву пролитой крови. Не важно, в какой форме — мафия ли это, полис, бизнес-империя, революционная партия — ты вправе навязывать свою волю исключительно потому, что ты выступил с автоматом в руках против такого же, как ты, только со знаком «минус».

Мещанин вам скажет на это: «Всё есть борьба за собственность!». И это — его кругозор, его мышление, его наука. Воин на это только улыбнется. Извините меня, но если дон Корлеоне, Александр Македонский, Аттила и Ленин, например, думали о собственности, когда создавали свои государственности, то я не хочу жить на этой планете. Не в собственности дело, не в собственности.

Поэтому существует две науки: наука мещан — мораль, осуждение, складывание баек и вера в них, и наука воинов — переживание мифа, жизнь в мифе, осознание себя мифом, источником времени, реальности и всего в ней сущего. Мещанину никогда не понять, что момент, который длится с тех пор, как летящая пуля только-только касается твоих доспехов и до тех пор, когда она сзади выносит твой позвоночник или печень — длится вечность.

Именно поэтому «Когда на смерть идут – поют», именно поэтому «В весёлый час и смерть не страшна», именно поэтому «На миру и смерть красна», потому что ты не умираешь, ты жертвуешь свою жизнь во имя чего-то настолько огромного и тотального, что расстаешься с ней играючи и легко. Тебя уже не существует, ты не человек. Ты  — «только часть крупного целого, из коего вьется нить к тебе, как шнур телефона», если слегка перефразировать классика. Умирают – мещане в осажденном городе. Как правило, от чумы.

Когда ты действуешь за правое дело – испытываешь острое, душераздирающее переживание реальности здесь и сейчас, в сингулярности твоего бытия, которое не имеет ничего общего с рассудочностью, рассчетом, рациональностью. Эллины знали толк в таких делах, поэтому для воспитания своих граждан они придумали замещающую терапию – мистерии.

Мистерии полиса — элевсинские, дионисийские и прочие, не дошедшие до нас, уверен, должны были существовать и мистерии, посвященные Арею и Афине, Посейдону и Гере, например, – это такой себе сублимированный выход за границы мещанской рациональности, мелочного просвещения и торопливой погони за ускользающим, как песок между пальцев, фактом.

Поэтому, как бы не плевались на это глупые мещане, любая существующая государственность — это воплощение даже не «Государства», но «Законов» Платона: тотальная уверенность в своей правоте, вынесение повседневности за скобки создаваемой реальности, навязывание своей воли тем, кто не брал участия в битве и лишь наблюдал с крепостной стены.

Философы — уже на тронах, проблема лишь в их философии. Потому что они пошли на риск праведной – с их точки зрения – войны. Поэтому война идет не исключительно между людьми, классами и группами, как то абсолютизирует мещанин, но и между идеями, философиями, мировоззрениями. Если не в первую очередь. А отдельные люди тут – только средство, носители. Поэтому в боевой всеобщности тонет индивидуальность и мы имеем дело со сверхчеловеческим.

Здесь мы наконец подходим к аллегорическим фигурам Париса и Гектора. Разница между ними – это разница между воинской необходимостью, мифом и рационализированной мещанской идеологией: мещанин Парис идеологизирует, рационализирует свои поступки, не хочет меняет прошлое, оправдывается любовью к Елене, волей Афродиты, своей похотью и прочими бесами.

Воин Гектор не ищет никакого оправдания своему действию. Он должен совершить волю богов и схлеснуться с Ахиллом в бою, в котором умрут они оба: после смерти Гектора божественный, воспетый богиней гнев Ахиллеса утихает и он тоже гибнет от царапины в пятке, причиненной рукой никчемного Париса. Ахилл Гектору ближе Париса, ближе Андромахи.

Существует мещанская рациональность, основанная на взаимозаменимости, подтасовке фактов, а есть мифопоэтический генезис реальности гражданина свободного полиса (Рабочего-Солдата, говоря словами Эрнста Юнгера).

А поэтому нет единой науки, не существует всеобщего сознания: есть наука Гектора, а есть – Париса.

Поэтому, либо мы выходим за рамки комфорта и неги и начинаем действовать, либо же потом не удивляйтесь, что вам отказанно в субъектности, а мир вокруг рухнул в черную пропасть мракобесия, средневековья и охоты на ведьм.

Опять назревает необходимость революционной прогрессивной авангардной партии, защищающей интересы гражданина, солдата, рабочего; свободы, равенства и братства; прогресса и эмансипации, а не биологического воспроизводства подданного или холопа в условиях грозно надвигающегося неофеодализма. На гадких драконов археомодерна должны вести охоту бесстрашные рыцари археоавангарда. (Приветы Дугину и Гиренку). Но об этом – в следующей статье, не будем забегать наперед…

Откуда я все это знаю? А откуда знал Высоцкий всё то, о чем пел в своих песнях, которые фронтовики принимали за свои? Нутром чую, на стены лезу от осознания и проживания. Я – мещанин, дитё либерализма, но мещанин мыслящий, желающий и собирающийся действовать. Мне претит мракобесие и наступание на горло моей свободе всякими реакционерами и недоразвитыми дебилами.

Я уже действую, набирая, проживая этот текст, распаковывая смыслы прошлого во имя будущего, опережая его. Пусть это маленькое – но действие. Оружие – это же не только меч, но иногда и ноутбук. «Ввяжемся в драку, а там посмотрим», как любили говаривать несколько многоуважаемых лично мною людей.

***

«Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе»

Эрнест Хемингуэй, «По ком звонит колокол», 1940