Российский опыт политического протеста: прошлое и настоящее

В Украине достаточно поверхностное понимание о политических процессах в России. Многие искренне верят, что однажды Россия рухнет и тогда Украина сможет вернуть назад Крым и Донбасс. Однако, мало кто задается вопросом о том, вследствие чего должна рухнуть Россия и возможно ли это в принципе. Украинский институт будущего в конце мая 2017 года презентовал доклад «Пределы устойчивости России: как санкции и цены на нефть влияют на перспективы РФ», где были показаны перспективы России в разрезе экономики. Теперь мы представляем доклад ассоцированного эксперта Украинского института будущего Павла Щелина относительно динамики и логики протестов в Российской Федерации за последнюю четверть века. На текущий момент данный доклад является единственной работой такого рода в Украине.

В политической науке сложился консенсус относительно того, что существует взаимосвязь между типом политического режима и природой политического протеста. В демократических политических режимах протесты — неотъемлемая часть политической жизни и эффективный механизм солидаризации граждан и политической коммуникации, не угрожающая стабильности политического режима в целом, но дополняющая его. В авторитарных режимах, напротив, протесты и любая несанкционированная гражданская активность воспринимается с враждебностью и подозрением, сопровождаемая попытками государственных структур взять ее под контроль (Linz 2000).

Тем не менее, в последние 30 лет мирные политические протесты (не вооруженные восстания) стали одним из главных механизмов режимных трансформаций по всему миру — попыток перехода от авторитарных политических режимов к демократическим. К самым известным из них относится череда так называемых «цветных революций» в Украине, Грузии, Молдове, Сербии 2000-х годов и «Арабская весна» 2011 года. В контексте этого исследования я не рассматриваю то, насколько успешным был процесс строительства институтов демократии после победы политического протеста. Меня интересуют исключительно причины успеха той или иной волны протеста на российском опыте. Под успехом я понимаю смену высшей политической власти в стране в результате протестов, а не нормальной процедуры выборов, и декларируемый переход от одного политического режима к другому.

Теории протестной активности многочисленны, и я приведу примеры некоторых из них. Тимур Куран выдвинул гипотезу, что ключевым фактором является массовость политического протеста, так как по мере роста числа участников, вероятность репрессивных мер в отношении каждого отдельного протестующего снижается¹, и продемонстрировал это на примере «бархатных революций» в Восточной Европе в 1989–1990 годах. Гинкель и Смит предполагают, что протесты — это, прежде всего, средство мобилизации населения активным меньшинством, которое лучше осведомлено как о положении дел в стране, так и об относительной силе власти². А для Ломана протесты — средство политической коммуникации между обществом, лишенным других каналов представительства, и властью³. Все упомянутые выше интерпретации, как и многие другие, эффективны для описания функций протеста в политическом режиме в теоретической перспективе, однако предоставляют мало информации о том, почему одни протесты оказываются успешными, а другие — нет. Упрощая, почему в Украине в 2004 году протестующим получилось добиться пересмотра итогов выборов, а в России в 2011–2012 годах «болотные протесты» привели лишь к большей авторитаризации режима.
Теория, которая легла в основу моего исследования — работы Грема Робетсона⁴,который выдвинул гипотезу, что в гибридных режимах итог протеста зависит, прежде всего, от того, что он назвал экологией организации, стратегий мобилизации и единством элиты. Экологию организации Робертсон определил как «среду, в которой возникают и развиваются протестные организации и то, как они взаимодействуют между собой«⁵. Под стратегией мобилизации Робертсон понимает географическое измерение протеста: происходят ли они в центре страны — столицах, или же движущей силой протестной активности являются регионы. Единство элиты — критерий самоочевидный.

Преимущества этой теории для данного доклада в том, что она позволяет сначала сфокусироваться на внутренней структуре политического протеста, а уже потом на основе этого знания делать выводы о возможности/невозможности успеха протестного движения или контрпротестной стратегии властей. Этот подход не нормативен — оценка, насколько нынешние политические протесты могут способствовать долгосрочной демократизации Российской Федерации, в задачи доклада не входит. Повторюсь еще раз: цель — понять, насколько вероятно, что нынешняя волна политического протеста приведет к смене политической власти в стране, опираясь на опыт предыдущего политического протеста в России, и какие ресурсы могут потребоваться от политического режима для ее подавления.

Применительно к российскому опыту и на основе предыдущего исследования о протестах 26 марта 2017 года критерии Робертсона были дополнены, особенно в части стратегии мобилизации и в экологии организации. В докладе политический протест будет сконцентрирован вокруг следующих элементов: (1) повестка протеста, (2) наличие у протестного движения лидера и его роль, (3) готовность протестующих к конфликту с правоохранительными органами, (4) способы координации протестующих, (5) социальный состав политического протеста, (6) наличие/отсутствие каналов коммуникации с населением, (7) региональная мобилизация, (8) наличие/отсутствие союзников в элите. Критерии 1–6 представляют собой расширенную и структурированную версию первого критерия Робертсона, критерии 7–8 соответствуют второму и третьему критерию Робертсона. Также во второй части, посвященной «болотным протестам», будут рассмотрены контрстратегии власти, позволившие ей подавить волну митингов, и в пятой части (прогнозы и сценарии) будут рассмотрены стратегии, доступные российскому политическому режиму на сегодняшний день

.

Протесты периода конца СССР представляют собой уникальный опыт в российской истории сочетанием массовости, которая до сих пор не является превзойденной, и многовекторностью протеста, который как не был однородным по своим требованиям, так и не был скоординирован не только в масштабах страны, но и даже столиц — Москвы и Санкт-Петербурга (Ленинграда). В этой части митинги и движения 1988–1991 годов буду рассмотрены с точки зрения тех же критериев, которые в дальнейшем будут применены к «болотным митингам« 2011–2012 годов и 2017 года соответственно.

Экология протеста

Повестка протеста

Требования протеста конца эпохи СССР сложно свести к единому знаменателю. Во-первых, за 4 года непрерывной уличной активности повестка менялась в зависимости от текущего момента. Например, в Ярославле 8 июня 1988 года 6000 человек выступили⁶ против избрания функционеров от коммунистической партии на партийную же конференцию. 22 июня 1988 года в Екатеринбурге 10 000 человек выразили⁷ поддержку общего курса «перестройки» и выдвижения в качестве депутатов на 19 партийную конференцию простых граждан, а не членов номенклатуры. 19 марта 1989 года в Москве требованиями митингующих (6000 участников) были⁸: роспуск Комиссии ЦК по делу Ельцина и предоставление последнему времени на центральном телевидении. 28 сентября 1988 года в Санкт-Петербурге (Ленинграде) 10 000 протестовали⁹ за свободу слова и собраний в знак солидарности с политическими заключенными. Примечательно, что это был первый массовый митинг в Санкт-Петербурге, на котором демонстрантами использовался бело-сине-красный флаг, а не советский. Во время самой масштабной забастовки шахтеров в истории СССР весной-летом 1989 года требования включали¹⁰ в себя как бытовые вопросы предоставления шахтерам мыла, так и отмену 6-й статьи Конституции СССР о руководящей роли КПСС.

Переломным в плане политизации повестки стали так называемые «лужниковские митинги», связанные с проведением в Москве в мае-июне 1989 года Съезда народных депутатов. На протяжении 3 недель непрерывно в центре столицы в Лужниках протестовало от 5000 до 70 000 по минимальным оценкам¹¹. По ходу этих митингов идеи обновления советского строя и социализма были, по сути, вытеснены либеральными лозунгами и требованиями. Как следствие, во время самых массовых московских митингов 4 февраля (100 000 протестующих) и 25 февраля (250 000) 1990 года лозунгами протестующих были¹² «Систему долой!», «Ельцин, Горбачев!», «Долой ЦК!» — демонстранты выступали против руководящей роли КПСС и ее номенклатуры и формулировали требования радикального обновления системы — по сути революции. Также в этот период протестная активность реагировала на события за пределами РСФСР или на историко-символические даты — так, 1 мая 1990 года в поддержку независимости Литвы в Москве выступило 15-17 тыс. человек¹³, до этого в 1988 году 20 августа и 5 сентября в Москве представители организации «Демократический союз» организовали митинги в память о вводе советских войск в Чехословакию и годовщине начала Красного террора. В 1991 году центральной темой протеста стало будущее СССР, причем митингующие, в основном, выступали с демократических позиций, защищая как суверенитет будущей России, так и независимость других республик. Так, 20 января 1991 года в ответ на противостояние в Вильнюсе 160 000 вышло на Манежную площадь с лозунгами «Свободу Литве!», «Нет — Союзному договору с убийцами!», «России — свою армию!», «Отца перестройки — к алиментам, палачей — к суду!»¹⁴. Последовательно митинги выражали поддержку Борису Ельцину как консолидированному кандидату, воплощавшему надежды на демократические перемены.

Таким образом, протестное движение периода конца СССР характерное с точки зрения повестки тем, что, во-первых, в ходе развития уличной активности происходила эволюция требований граждан, а, во-вторых, требования и символизм различных акций были различными в зависимости от организатора. По сути, все те политические сомнения и идеи, что подавлялись в течение 70 лет, вышли на улицу, и советское протогражданское общество обретало себя, не будучи подверженным организации сверху.

Наличие у протеста лидера и способы координации протестующих

Пестрота лозунгов и протестных повесток не случайна, но является следствием отсутствия у движения какого-либо единого лидера и единой организации, с одной стороны, и множества числа гражданских организаций. Примером последнего может стать Санкт-Петербург, где в 1988 году было более 1300 неформальных объединений, так или иначе принимавших участие в протестах.

Неспособность к каждодневной структурной кооперации между различными низовыми объединениями проявилась с момента возникновения первых внепартийных (КПСС) крупных общественных объединений — народных фронтов. В отличие от Прибалтийских республик, как отмечает исследователь неформальных объединений конца периода СССР Бровкин, «в России не возникло аналога единого Народного фронта, и в целом рост неформальных объединений шел медленнее, чем в других республиках»¹⁵.

При этом объединение, как и в большинстве случаев в истории, — важный инструмент давления на власть. Народные фронты и неформальные группы сами могли убедиться в силе координированного действия, когда именно таким образом им удавалось преодолевать сопротивление номенклатуры на местах. Так, по сути, в июле-сентябре 1988 года союзу тринадцати неформальных объединений Санкт-Петербурга удалось добиться относительной свободы проведения митингов в городе. Тем не менее, создания единого политического движения (партии) добиться не удалось.

В дальнейшем даже самые крупные митинги организовывались не одной группой, но множеством политических объединений. Эта разнородность оказала в дальнейшем сильное влияние на постсоветскую трансформацию в российской политике. А именно, те, кто организовывал протесты в 1988–1991 годах, оказались, по сути, исключены из властных институтов после падения советского режима. Их активность оказалась параллельной внутриэлитным сделкам. Те из крупных политиков, кто выступал на митингах (Ельцин, Гайдар, Гдлян), оказались в выигрыше, в отличие от массы низовых политиков и гражданских активистов.

Ельцин смог стать символом протеста, хотя на митингах он выступал на практически всех крупных собраниях, вызывая всеобщий восторг, консолидируя поддержку самого себя, но в организации не участвовал, существуя, скорее, параллельно протестной активности. Требования протестующих воспринимались частью элиты, которая их использовала для реализации своих целей, при этом низовая протестная активность не смогла переформатироваться в сильную политическую партию.

Таким образом, положение Ельцина в 1988–1991 годах отражало двоякость «перестройки». С одной стороны, он был безусловным символическим лидером протестной активности, с другой стороны — пробуждение общественной жизни избавило его от необходимости быть лидером техническим и организационным. Множество более мелких общественных деятелей и организаций выполняли эти функции. В дальнейшем у российских политиков такой роскоши не будет.

Социальный состав политического протеста и наличие/отсутствие каналов коммуникации с населением

За исключением профсоюзных митингов, в которых ядро участников составляли представители определенной профессии (шахтеры в шахтерской забастовке), участниками митингов были служащие, интеллигенция, студенты, кооператоры — советский средний класс. При этом как отмечает Эдуард Зенкевич, «на летних митингах [«лужниковские митинги» 1989 года — ПЩ.] сформировался определенный круг людей (примерно 15 тыс. человек), которые посещали практически все крупные мероприятия, а среди них — еще более узкий круг (3-5 тыс. человек), который располагался во время митингов недалеко от трибуны»¹⁶.

В моменты наивысшей напряженности протестной активности (февральские митинги 1990 года в Москве) пропорция сохранялась. Треть протестующих была членами объединения, клуба или организации, а две трети соответственно — сочувствующими, которых удалось мобилизовать. В эпоху отсутствия Интернета работали классические методы агитации.

Так, 25 февраля 1990 года (крупнейший московский митинг) по данным социологического опроса, 29% пришли на митинг благодаря сообщениям из СМИ, 28% увидели листовку или объявление на улице, 20% были участниками предыдущего митинга, еще 28%¹⁷ пришли от организации. Распространение листовок осуществлялось через группы активных сторонников: у каждого активиста — пять волонтеров, а у каждого из них — свои пять — и так далее¹⁸. В сочетании с оповещениями на федеральных каналах (к 1990-му году уже была достигнута большая независимость прессы) мобилизация сотен тысяч людей оказалась возможной. Кроме того, следует подчеркнуть, что протесты периода конца СССР — непрерывное явление длинной в четыре года постоянно нарастающей гражданской активности и те массовые митинги 1990 и 1991 годов были по определению невозможны бы без 3-х предшествующих лет перманентной протестной деятельности.

Готовность протестующих к конфликту с правоохранительными органами

В рассматриваемый период на территории современной России проходило множество как акций, санкционированных властями, так и нет. Многие народные фронты возникали в 1988 году как структуры, параллельные низовым организациям КПСС, выступающим за «лучший социализм». Поэтому отношение местных партийных функционеров к ним было настороженным, но не враждебным и растерянным. Многое зависело от конкретного начальника в регионе и его готовности к конфронтации. Например, в Ростове-на-Дону и Магадане такая конфронтация возникла, и в 1988 году в городе были столкновения между местным ОМОН-ом и протестующими, а в Ярославле местное начальство выбрало тактику выжидания и терпения по отношению к возникающим неформалам.

В Москве поначалу большинство митингов были мирными. Первый силовой разгон демонстрации произошел 21 августа 1988 года на Пушкинской площади, когда «Демократический союз» организовал акцию памяти ввода советских войск в Чехословакию. Несмотря на разгон, 100 задержанных и административные аресты, всего в 1988 году произошло 600¹⁹ несанкционированных акций протеста. Примечательно, кстати, что впервые 21 августа 1988 года в качестве альтернативы красному знамени протестующими был использован триколор.

Ряд групп, таких как «Демократический союз», был готов к силовому противодействию со стороны ОМОН-а — административным арестам, штрафам и так далее. При этом стоит отметить, что все крупные мероприятия, в которых участвовали десятки тысяч участников, проходили без столкновений, начиная от забастовки шахтеров и серии митингов в Лужниках и заканчивая февральскими митингами 1990 года в Москве. Наконец, к 1991 году ядро активистов оказалось готово к защите идей демократизации даже перед лицом противостояния с армейскими частями в момент ГКЧП. При этом сами демонстранты представляли собой исключительно мирных граждан, даже без подобия «сотен», которые, например, проявили себя в 2014 году в Украине. Главным источником безопасности и силы протестующих были массовость протеста и, как следствие, неготовность власти применять насилие против сотен тысяч людей.

Региональная мобилизация

В 1988–1991 годах протесты шли по всей стране, а не только в столицах. Уже упоминались лозунги протестов в Ярославле и Екатеринбурге, а в целом в РСФСР возникли тысячи протестных объединений различного формата. Формат отличался настолько сильно, что единственными двумя признаками, которые эти группы объединяли, были независимость от государства и отсутствие формальной регистрации.

Интересно, что самая протестная массовая акция советского периода произошла не в Москве, а в Санкт-Петербурге 20 августа 1991 года, когда город выступил против ГКЧП — в тот день на улицы вышли до 400 тысяч человек²⁰. И несмотря на то, что именно Москва ассоциируется с центром протеста, в те дни против консервативного переворота также безо всякой внешней организации выступали Нижний Новгород, Саратов, Томск и Владивосток.

Региональность в протестах 1988–1991 годов отличалась, таким образом, двумя чертами. Первая — широкая репрезентативность с точки зрения точек протеста (тысячи местных инициатив по всей стране). Но в то же самое время, в тот период практически полностью отсутствовала координация между этими движениями. Таким образом, эти протесты смогли создать среду, в которой оказался возможным распад СССР, но при этом их активисты оказались не способны институционализироваться в рамках последовавшей демократической системы.

Наличие/отсутствие союзников в элите

Важнейшей чертой протестной активности конца периода СССР можно считать готовность части действующей государственной элиты сотрудничать с протестом или, по крайней мере, открыто изображать сотрудничество, используя протест в своих целях. Борис Ельцин и те политики, которые его поддерживали, были частью правящего класса, а не внешней силой, стремившейся в него войти.

Так, сам Ельцин был первым секретарем московского горкома партии, Анатолий Собчак — член Верховного Совета СССР, Михаил Полторанин — главный редактор газеты МГК КПСС «Московская правда», а с 1990 года — министр печати и массовой информации РСФСР.

Ельцин сделал себе капитал на борьбе с привилегиями партноменклатуры — деструктивной повестке, которая создала у него образ честного политика. Участие в протестах части партийной элиты, пусть даже в качестве выступающих, а не организаторов, придавало митингам как легитимность, так и частичную защиту от потенциальных силовых акций милиции. Уже упоминалось, что во многих регионах местная элита предпочитала не конфликтовать с протестующими.

Наконец, сами митингующие, по крайней мере, в 1988–1989 годах были в той ситуации, когда их протест мог рассматриваться как поддержка властей, а не противодействие им. «Перестройка» советской системы, гласность — были провозглашенными лозунгами власти и протест требовал от власти исполнения её же повестки. Тем самым элита косвенно придавала акциям легитимность.

Таким образом, участие элиты в протестах периода «перестройки» позволяет говорить, по крайней мере, о расколе в элитах как факторе, способствовавшему успеху уличной активности. В итоге, основываясь на опыте «перестройки», именно наличие внутри элиты группы, готовой поддержать протест в российском контексте, можно считать важнейшей составляющей победы мирной смены авторитарного режима. В будущем у российского политического протеста таких открытых союзников не будет, по крайней мере, пока.

Полиция на митинге «За честные выборы» 10 декабря 2011 года/ Reuters

Так называемый «болотный протест» — собирательное название серии массовых акций, прошедших в России после выборов в Государственную Думу 5 декабря 2011 года. Для сторонних наблюдателей внутри и вне России, для власти и оппозиции, протесты оказались неожиданностью. Классический метод удержания большинства на парламентских выборах со стороны элиты, состоящий из двух ключевых элементов (1) неограниченного использования административного ресурса вплоть до фальсификации протоколов, 2) апатии потенциально протестного электората (городского среднего класса), не сработал.

Важную роль в создании предпротестной ситуации сыграла эффективная стратегия антивластного голосования на самих выборах, сконцентрированная в лозунге, разработанным Алексеем Навальным: «Голосуй за любую партию, кроме Партии жуликов и воров». Под последней имелась ввиду партия власти — «Единая Россия». Последним катализатором протеста стало решение Владимира Путина выдвинуть свою кандидатуру на третий президентский срок. Возмущение было вызвано не сколько самим решением, столько тем форматом, в котором оно было обставлено — результат камерных переговоров между Путиным и Медведевым, которые символически исключали граждан из демократической практики определения будущего страны на выборах.

В этом контексте возникло мощное движение наблюдателей за выборами. Никогда до этого гражданское общество не проявляло столь активного участия в контроле над прозрачностью и честностью процедуры голосования и подсчета его результатов. Неспособность власти обеспечить эту прозрачность (сети Интернет были полны роликами о фальсификациях и манипуляциях в цифрах итоговых протоколов, выкладываемых иногда практически в прямом эфире) сделала выборы нелегитимными в глазах демократической части гражданского общества. Формальная победа «Единой России» на выборах с результатом в 49, 3% голосов при этом показала ограниченность властных возможностей — даже при всем административном ресурсе добиться абсолютного большинства в парламенте партии власти не удалось, и на какой-то момент гражданское общество ощутило свою силу и попыталось добиться большего. Началась волна протестной активности, в которой можно выделить три крупнейших на тот момент общероссийских акции: 10, 24 декабря, 4 февраля и противостояние в Москве, завершившееся разгоном «Марша миллионов» 6 мая 2012 года.

Экология протеста

Повестка протеста

С самого начала «болотные протесты» были политическими по своему запросу. Само название протеста «За честные выборы» отражает политический запрос институционального характера, направленный на демократизацию политической системы в целом. По мере исчезновения иллюзий относительно готовности власти к диалогу с протестующими стали набирать силу и антисистемные лозунги: «Путин, уходи!». Даже социологические институты, связанные с Кремлем, отмечали, что «декабрь показывает, что наряду с запросом патерналистским, возник запрос сугубо политический на государство, которое является не господином, а слугой, сервисом. Второе — запрос на честное государство. И третье — это запрос на новые лица. То есть усталость от стилистики, от лиц, которые находятся у власти десятилетия. Эти три элемента пока являются маргинальными, но в Москве это уже мейнстрим»²¹.

Результаты соцопроса, проведенного «Левадой-центром»²² 24 декабря непосредственно на одном из крупнейших митингов этого периода, «за отмену фальсификаций» в Москве показали следующие запросы протестующих: 73% — выражение недовольства фальсификацией выборов, 52% — недовольство тем, что власть не считается с людьми, 42% — разочарование в обещанной Дмитрием Медведевым политике модернизации. Абсолютное большинство (95%) поддержало требования об аннулировании результатов прошедших выборов в Госдуму, наказании тех, кто был причастен к фальсификациям, в том числе отставке председателя ЦИК В.Е. Чурова, принятии новых демократических законов о партиях и выборах, проведении повторных выборов.

Лидер протеста и готовность протестующих к конфликту с правоохранительными органами

С самого начала «болотный протест» был слабо контролируемый по своей природе и не имел четкой координации. Для оппозиции традиционной, как системной, так и несистемной, выход десятков и сотен тысяч человек на улицы городов, прежде всего Москвы, был неожиданностью. В критически важные для успеха протеста два месяца декабря-февраля 2011–2012 годов организация протестов строилась стихийно, не возникло людей, которые даже гипотетически могли бы вести диалог с властью и выдвигать ей требования.

В итоге, орган, хотя бы попытавшийся стать представителем протестующих, появился только в октябре 2012 года, задолго после пика протестной активности. К тому времени власти удалось выработать эффективную контрстратегию: победить в уличном противостоянии с оппозицией и добиться, как минимум, нейтралитета с точки зрения общенародной поддержки. Созданный же в октябре орган (Координационный совет оппозиции) не смог проявить себя в качестве руководящего и консолидирующего органа протестной активности. Будучи ценным опытом взаимодействия в формате диалога между профессиональными оппозиционерами, Координационному совету не удалось стать ни достаточно легитимным среди протестной аудитории (в выборах приняло участие примерно 25-30% от максимального числа протестующих), ни эффективным с точки зрения мобилизации гражданского общества. Отсутствие эффективной организации стало одной из ключевых причин неудачи «болотных протестов».

При этом большинство участников протеста не были настроены на силовое противостояние с силами правоохранительных органов и, тем более, революцию в классическом ее понимании. На момент 2011 года представление о России как о стране все же демократической, пусть и с недостатками, доминировало среди протестующих, а в таких режимах удается добиваться перемен посредством диалога с властью, а не насилием. Как выяснилось, 6 мая 2012 года режим был готов к силовому противостоянию, был готов применять насилие, что во многом и стало причиной его победы. Попытки радикального несанкционированного протестного действия в виде движения «Оккупай» продержались в Москве не больше недели на фоне массовых задержаний и силовых разгонов. Более того, их аудитория не превышала нескольких тысяч человек, чего было явно недостаточно для того, чтобы убедить власть отказаться от выбранной стратегии.

Таким образом, протесты оказались неожиданными для оппозиционных сил. Увы, на тот момент в российской политической культуре не было ни одного политика, обладающего достаточным доверием среди протестующих и готового нести риски принятия ответственных политических решений. Перефразируя известную фразу, «низы хотели, а верхов просто не было». Временное окно возможностей для появления такого лидера было крайне малым, речь шла буквально о 40 днях. И этого оказалось недостаточно для появления политика нужного типа снизу в условиях, когда все профессиональные активисты оказались не готовы к изменившимся обстоятельствам…

Наличие/отсутствие каналов коммуникации с населением

Главным технологическим новшеством протестов 2011–2012 годов стало массовое применение протестующими средств сети Интернет как методов коммуникации, консолидации и мобилизации. Еще до декабря 2011 года Интернет стал главным способом распространения независимой политической информации и, как отмечает Владимир Гельман, «российский опыт демонстрирует важность сети Интернет на этапе зарождения политической кампании как средства политизации и вовлечения прежде незаинтересованных избирателей»²³. В самом деле, один только ролик интервью Алексея Навального с Евгением Федоровым, в котором «Единая Россия» была во второй раз названа Навальным «партией жуликов и воров», набрал более 1 000 000 просмотров. Во время самих протестов главной средой коммуникации между протестующими стала сеть Facebook, несмотря на меньший охват ее аудитории в России. Как минимум, треть из протестовавших 24 декабря обсуждали до прихода на митинг политику в социальных сетях.

Вопрос, насколько социальные сети стали решающим фактором в мобилизации протестующих в 2011–2012 годах — до сих пор открыт для дискуссий. Очевидно, что в 2011–2012 годах Интернет был площадкой, позволявшей оппозиционно настроенной информации находить свою аудиторию, подготавливая тем самым гражданское общество к сетевому неорганизованному протесту. Но не менее важным опытом были и уличные акции таких групп как «Солидарность», «Яблоко» и «Движение в защиту Химкинского леса». Будучи несравнимо меньшими по составу, чем «болотные протесты» — именно эти акции подготовили ядро московских протестующих (до 10 000 человек). Более того, Facebook как основная социальная сеть протеста быстро продемонстрировала свою неэффективность в возможностях донесения информации о протестах для широкой аудитории за пределами либерального «социального пузыря». Информация циркулировала среди либеральной публики, которой казалось, что все потребляют ту же информацию, что и она, так как среди личных знакомых каждого из протестующих распространялась одна и та же повестка. Однако за пределами этой социальной группы традиционные СМИ успешно перехватили повестку. Как показывают данные опроса ВЦИОМ, сделанного в марте 2012 года, только 30% россиян слышало о митингах «за честные выборы» против 60%, которые были осведомлены о митингах в поддержку президента²⁴. Другими словами, контрпропаганда властей была успешна сама по себе, но характер распространения оппозиционной информации только среди «своих» усилил ее эффект.

Второй особенностью протестов 2011–2012 годов стал акцент на символических действиях, а не на «голодовках, стачках, перекрытии дорог и других акциях прямого действия»²⁵. Такой переход к символической политике важен с точки зрения выхода на большую аудиторию и создания круга сочувствующих движению. Также это свидетельствует о большей зрелости гражданского общества, которое поднимается до политических целей институционального, этического или идеального характера над сиюминутными конкретными задачами (такими как условные невыплаты зарплат). Символ протеста «белая лента» противостоял государственному триколору: обновленная Россия выступала против архаики.

В то же самое время, символическую борьбу можно и проиграть, если оппонент сможет лучше прочувствовать характер большинства аудитории. Тот факт, что государственный флаг был отдан без боя режиму как символ антипротеста, усилил аргумент о протестующих как о предателях своей страны — аргумент, ставший основой символической контрповестки режима.

Региональная мобилизация, социальный состав политического протеста

Ключевой особенностью «болотных протестов» стала их «столичность». Приведенные ниже графики показывают распределение протестующих по городам во время трех общероссийских акций этого периода.

Графики 1–3²⁶

Как видно из всех трех приведенных графиков, на всех трех акциях этого периода абсолютное большинство протестующих представляло Москву. Большая политизация столицы может быть объяснена двумя связанными факторами. Во-первых, исходя из данных экзитполлов, именно в Москве фальсификаций на выборах было больше, чем в большинстве регионов. Согласно независимым экспертам, количество приписанных партии власти голосов в столице составило 11%²⁷. В регионах даже среди протестующих 10 декабря было распространено мнение: «Главные действия будут разворачиваться именно в Москве, а не у нас. Владивосток свой бой выиграл 4 декабря, когда «Единая Россия» заняла последнее место в целом по городу»²⁸. Таким образом, именно на москвичей возлагались надежды на режимную трансформацию со стороны протестующих в других регионах, что может объяснить их более низкую явку на более поздние протесты в условиях отсутствия координации и ощущения чувства выполненного гражданского долга. При этом у москвичей был более веский повод протестовать, так как, судя по всему, именно их украденные голоса позволили «Единой России» получить большинство по итогам выборов.

Во-вторых, именно в Москве была сконцентрирована социально-экономическая группа, ставшая движущей силой протеста. В уже опоминавшемся опросе «Левада-Центра«²⁹ приводятся следующие данные. 53% составляли люди трудоспособного возраста 25-55 лет, причем доля молодежи до 25 лет составила только 22%. Более того, 68% могут себе позволить покупать некоторые дорогие вещи, 28% (более четверти опрошенных) даже могут купить автомобиль, а 70% имеют оконченное высшее образование. Другими словами, ядро протеста 2011–2012 годов — средний класс, а именно в Москве в России находится его наибольшая концентрация.

В самом деле, Москва в тот период показала не только максимальные показатели протестующих с точки зрения абсолютных цифр. Приведенные ниже графики показывают и то, насколько сильнее в столице был относительный протест. Другими словами, именно в Москве запрос на перемены был сильнее всего и стабильнее всего.

Последнее наблюдение насчет стабильности протеста по регионам важно для понимания успеха властной контрстратегии. В регионах после крайне успешных и крупных митингов 10 декабря произошел резкий спад протестной активности, в то время как в Москве она только нарастала. Причины последовательного роста политизации в Москве были рассмотрены выше.

В итоге возникла возможность противопоставить два этих движения. В тех условиях, когда протест по стране не был скоординирован, и все зависело от случайной группы активистов, вина за провал регионального протеста лежит на лидерах, которые не смогли создать более мощной площадки для общегражданской организации, чем хаотично возникшие группы в Facebook. Организационная пустота на фоне других элементов контрстратегии власти привела к усилению апатии среди протестующих в регионах, в которых к весне 2012 года протестный потенциал упал окончательно, предоставив власти возможность изолировать протест в Москве и ликвидировать любую возможность смены режима посредством силовой акции 6 мая.

Графики 4–6

Наличие/отсутствие союзников в элите

Вопрос участия системной оппозиции (партий КПРФ, «Справедливая Россия», «ЛДПР» и «Яблоко») в протестном движении 2011–2012 годов можно поделить на два этапа: до мобилизации власти и обретения последней стратегии противодействия протесту и после. На первом этапе системная оппозиция выступила союзниками протестующих. Во-первых, именно эти партии стали главными бенефициарами протестного голосования. Как и любая политическая сила, они были также заинтересованы в том, чтобы еще больше увеличить свое представительство в парламенте и вернуть голоса избирателей, украденные у них в пользу «Единой России». В итоге на митингах 10 декабря и 4 февраля во многих городах (Иркутск, Санкт-Петербург, Псков, Пенза и др.) формальными организаторами и заявителями протестных акций выступили именно системные партии. Во-вторых, в течение декабря-января позиция Кремля относительно протестов была не ясна, и, как следствие, системные партии ощущали себя в состоянии относительной свободы: своим участием в протестном движение они повышали свои активы в обновленной политической системе, если бы решение об обновлении было принято.

Однако, такого решения принято не было, вместо этого Кремль начал консолидацию своего электората и подготовку к силовому сценарию. 25 февраля по всей стране параллельно протестным митингам состоялись митинги в поддержку Владимира Путина, и в этот день большинство представителей системной оппозиции вышли из числа организаторов протестных акций. 6 мая на Болотной площади системной оппозиции также не присутствовало. Напротив, все лидеры парламентской оппозиции, по сути, поддержали Владимира Путина, легитимировав его президентство своим согласием с результатами президентских выборов 4 марта, признав которые, они автоматически признали выборы 4 декабря честными.

Неготовность системной оппозиции идти на риск и брать на себя руководящую роль в протестном движении, пусть даже и ради своих меркантильных интересов, стало одним из ключевых отличий «болотных протестов» от протестов конца СССР. Теоретические шансы на режимную трансформацию в период декабря 2011 года –января 2012 года на диалог с властью, которая проиграла улице как в регионах, так и в столице, у оппозиции были.

О растерянности власти в дни первых крупных митингов свидетельствует и реакция федеральных СМИ 10 декабря. В тот день репортажи о протестах появились на федеральных каналах, причем на НТВ и РЕН ТВ тон репортажей был приближен к объективному. На митинге 24 декабря к протестующим присоединился незадолго до этого покинувший пост министра финансов Алексей Кудрин — символ так называемых системных либералов (группы нынешней элиты, работающей на режим, но при этом, скорее, поддерживающая постепенную либерализацию в стране).

Произойди объедение среднего класса и умеренных политических сил (а именно такими те партии системной оппозиции и системные либералы выглядели в 2011 году на фоне «Единой России») – история России и стран-соседей развернулась бы в 2010-ые годы по другому сценарию. Однако, политика, готового взять на себя роль лидера или хотя бы представителя протестующих в переговорах с властью, на тот момент в России не оказалось.

Контрпротестные технологии власти в 2011–2012 годах

Основой властной стратегии стало использование слабости региональной мобилизации и локальности массового протеста в Москве. Эта черта протестов была использована при создании дискурса «простые труженики — патриоты регионов», против «испорченных богатством, продавшихся внешнему врагу москвичей«. Одни, соответственно, поддерживают власть, последние выступают за потрясения и хаос «цветной революции« в России. Впервые этот дискурс был сформулирован во время прямой линии Владимира Путина 15 декабря 2011 года, когда начальник цеха «Уралвагонзавода» Игорь Холманских заверил Путина, что он «с мужиками» готов «выйти и отстоять свою стабильность, но, разумеется, в рамках закона». Дискурс был дополнен высказываниями самого Путина о протестующих как о людях, «которые имеют паспорт гражданина Российской Федерации, но действуют в интересах иностранного государства и на иностранные деньги«. С точки зрения политических технологий, такой метод борьбы с протестами (адресное насилие и локализация протеста) не новый. Мне, однако, кажется важным показать важность момента декабря 2011 года – самого начала февраля 2012 года, когда у протеста было окно возможностей влияния на систему.

Дело в том, что на мобилизацию провластных организаций (бюджетников, молодежных организаций типа «Наши» и подобных групп) власти потребовалось время. В течение двух месяцев попытки провести убедительные акции контрпротеста проваливались. Так, на первый антипротестный митинг в Екатеринбурге 15 декабря вышли,³⁰ по максимальным оценкам, не более 2500 в сравнении с 6000 протестовавших за честные выборы 10 декабря, а в Москве за «Единую Россию» 12 декабря протестовало от 3000 (оценка журналистов) до 25 000 (оценка ГУВД) против тех же 25 000 (минимум) и 100 000 (максимум) «болотных протестующих». В этот момент напомню, что в протестах приняла участие и системная оппозиция. Если у «болотных протестов» и был шанс на мирную трансформацию режима, то он был упущен именно в период с 10 декабря 2011 года по 4 февраля 2012 года.

После 4 февраля стало понятно, что режиму удалось консолидировать сторонников на основе дискурса: «патриоты против предателей» и административного ресурса. Более того, в результате этой мобилизации удалось добиться ситуации, в которой протестующие стали выглядеть столичным меньшинством. Приведенные ниже графики показывают соотношение провластных и антиправительственных митингующих на пике протестов и в феврале 2012 года в Москве, и в регионах.

Графики 7–8³¹

Если бы в феврале 2012 года за честные выборы в регионах протестовало бы столько же, сколько вышло на улицы российских городов 10 декабря, создание образа всенародной поддержки власти было бы затруднено. Однако власти это удалось, и в сложившихся условиях ей оставалось только покончить с протестом в Москве — единственном регионе, который по-прежнему был готов требовать перемен митингами, представлявшими для Кремля потенциальную угрозу. 6 мая 2012 года в противостоянии была поставлена точка — силовой разгон «Марша миллионов» и неготовность протестующих сопротивляться полиции показали, что шанс давления на власть с целью режимной трансформации окончательно упущен. В дальнейшем в 2012–2013 годах протесты и политические кампании проходили, нельзя сказать, что гражданская активность окончательно исчезла. Однако стало понятно, что, по крайней мере, до следующих выборов Владимир Путин точно останется у власти, так функция протеста изменилась с метода политического давления на средство сохранения репутации и самооценки московского гражданского общества.

В то же самое время, протесты 2011–2012 годов поставили перед властью проблему легитимности. Запрос на перемены удалось подавить и закупорить на время, но в июне 2012 года социологический опрос «Левада-Центра» показал, что лишь 14% россиян ожидают снижения протестной активности, 38% поддерживают действия власти 6 мая, а 36% поддерживают поправки в закон о митингах, ограничивающие свободу собраний³². На фоне хрупкого большинства в парламенте со спорной легитимностью и разрушенной репутации партии власти «Единой России» вся властная конструкция стала зависеть исключительно от имиджа и поддержки Владимира Путина. В такой ситуации в авторитарных режимах вырастает шанс агрессивной внешней политики, что и отобразилось в 2014 году в агрессии против Украины. С этой точки зрения, войну на востоке Украины можно рассматривать и как следствие неудачи «болотного протеста», и как продолжение контрстратегии власти на преодоление кризиса легитимности.

Антикорупционная акция  «Он вам не Димон» во Владивостоке 26 марта 2017 @Reuters

Новая волна протеста началась через 5 лет после «болотных митингов«. К этому моменту контекст российской действительности изменился кардинально. К 26 марта 2017 года Россия уже как три года находилась в состоянии необъявленной войны с соседним государством — Украиной — и санкционном противостоянии с США и Европой. Политический режим из смешанного превратился в авторитарный, системная оппозиция окончательно превратилась в одну из составляющих властной вертикали, оказывающей поддержку режиму Владимира Путина. Парламентские выборы 2016 года прошли в состоянии полной апатии, во время которой отсутствовала даже попытка со стороны оппозиции несистемной пройти в парламент. В таких условиях ожидать роста протестных настроений именно весной 2017 года было сложно.

Разумеется, объективные социально-экономические причины для протеста были. Исходя из данных Росстата,³³ на начало новой волны российского протеста потребительская экономика России продолжала пребывать в кризисе с негативной динамикой. По сравнению со средними значениями 2014 года, оборот розничной торговли сократился к февралю 2017 года на 15 %, а реально располагаемые доходы населения падают непрерывно с сентября 2015 года, за исключением «всплеска« января 2017 года (связан с единовременной выплатой 5000 рублей пенсионерам). Более того, продолжается рост разрыва³⁴ между зарплатами и занятыми в различных секторах, позволяющих предположить, что в среднем падение реальных доходов в России еще больше. За 2016 год в 1,6 раза также выросла задолженность по зарплате³⁵.

Тем не менее, опыт двух митингов 26 марта и 12 июня позволяет говорить о протестной волне, обладающей чертами доселе не наблюдавшимся в российской политике, которые открывают возможности для режимной трансформации, оставляя открытым вопрос о направлении этой трансформации.

Экология протеста

Повестка протеста

К 2017 году радикально изменилась повестка протеста — она перестала быть либеральной, но переключилась на антикоррупционную и социальную. При этом чисто либеральная повестка, напротив, является фактором, не приводящем к успеху протестной активности. Так, акция «Надоел«, организованная «Открытой Россией« Михаила Ходорковского 2 апреля, провалилась с точки зрения численности участников, несмотря на то, что она состоялась всего через неделю после крайне успешной акции 26 марта.

Данные, полученные мною в фокус-группе³⁶ московской молодежи, также подтверждают это наблюдение. Помимо коррупции, большая часть молодежи готова протестовать против цензуры и за свободу слова, а также за социальную повестку. При этом основным раздражающим фактором политики властей стала внешняя политика, но не с точки зрения либерального, правого или гуманистического дискурса (осуждение действий России), а с точки зрения расходов на войну. Внешняя политика воспринимается как ненужная трата и раздражает, но сам факт агрессии возмущения не вызывает. Тот факт, что подобные взгляды наблюдаются у молодежи, указывает на необходимость сдержанности в оценках возможности демократических протестов самих по себе кардинально изменить внешнеполитический подход российского государства — особенно по отношению к ближайшим соседям. Также раздражение московской молодежи вызвала деятельность РПЦ и судов. На фоне этих предпосылок призыв Навального выйти на митинг сыграл мобилизующую роль для половины, у остальных желание выйти на митинг было и до призыва.

Другое статистическое описание идейного наполнения российского протеста весны 2017 года можно найти в сети «ВКонтакте«. Там с 2014 года существует приложение «Тест политических взглядов«³⁷ и за три года его прошло более 992 тысяч россиян. Приложение ценно тем, что из этого миллиона 78,3 % — люди возрастом до 25 лет. Также, данные Теста указывают, что 80,3 % опрошенных не доверяют российской власти, а 33,5 % считают, что при режиме Владимира Путина «игра идет против интересов России и (или) русского народа«.

Принимая тот факт, что именно эти молодые люди становятся главной движущей силой протеста в России, необходимо отметить их политические предпочтения. Больше половины из них (52 %) относят себя к левоцентристам, 89 % крайне негативно относятся к приватизации, 58 % выступают за национализацию крупных предприятий и нефтяной промышленности. К проблемам современной России они относят: коррупцию (88 %), развал образования и медицины (71 %), низкие зарплаты (69 %) и низкую социальную защищенность (63,7 %).

Эти данные позволяют утверждать, что для мобилизации протеста и становления его лидером оппозиционные политики [Алексей Навальный] будут включать в свои тезисы левую и левопопулистическую повестку. В этой связи интересна эволюция Алексея Навального как политика. В середине 2000-х годов он тесно сотрудничал с националистами, основав движение «Народ« и принимая участие в «Русских маршах«. После «болотных протестов«, и особенно во время выборов мэра Москвы 2013 года, он позиционировал себя как либерально-демократический кандидат. И вот теперь, в 2017 году, основой его повестки стал именно левопопулизм: тематика антикоррупционных роликов окончательно приняла характер, направленный на создание ненависти к сверхпотреблению элиты в сочетании с дискурсом «отнять и поделить« как способу решения национальных проблем, а 2-м центральным пунктом его программы стал пункт о введении минимальной заработной платы в 25 000 рублей. Соответственно, и центральными лозунгами протеста стали следующие тезисы: «Коррупция ворует будущее«, «Ждем объяснений«, «Россия без коррупции«, «Навальный«. В социальных сетях волонтеры и сторонники Навального распространяют следующие основные положения его программы: «достойная жизнь для всех, а не богатство для 0,1%«, «бороться с коррупцией, а не мириться с воровством«, «больницы и дороги, а не дворцы чиновников«, «экономическое развитие, а не политическая изоляция«.

Знание повестки нынешней волны политических протестов в России важно в контексте ее внешней политики с 2014 года (конфронтация с НАТО и гибридная война в Украине). Очевидно, что важные для соседей России деимпериализация внешней политики, возврат Крыма, возмещение нанесенного ущерба и право как основной инструмент внутренней и внешней политики не являются составной частью новой волны российского протеста.

Точно так же вряд ли эти принципы будут ключевыми для тех политиков, которые придут к власти на основе этого протеста. В этой связи характерно высказывание о Крыме ближайшего соратника Алексея Навального — Владимира Милова, произнесенное в интервью «Радио Свобода«: «Президент не может вернуть Крым один, для этого нужно две трети Думы, три четверти Совета Федерации. Если ты пытаешься сам его вернуть, ты сразу попадаешь на импичмент, сегодня ночью ты уже не президент. Если ты начнешь бегать, собирать это большинство, понятно, что никто не проголосует, даже в демократическом парламенте. А ты превращаешься в президента одного вопроса, который парализован, который не может делать никакие важные реформы, а только бегает: ну, подпишите, пожалуйста, за то, чтобы вернуть Крым Украине. Ни один идиот не будет этого делать [мой курсив]… Никто не будет это делать. Запомните, запишите, повесьте себе где-то записочку — никто не будет это делать«³⁸. Сам Навальный не раз высказывался в ключе невозможности возврата Крыма Украине в случае смены власти в России. Причем в этом политик довольно последователен: в 2014 году Навальный заявлял, что Крым «останется частью России и больше никогда в обозримом будущем не станет частью Украины«³⁹, в 2017 году в интервью Ксении Собчак он же сказал следующее: «Я говорю как есть: в обозримом будущем Крым не будет признан никем, но фактически будет оставаться частью России«⁴⁰.

В этом смысле повестка протестов 2017 года полностью лишена аспекта деимпериализации российской внешней политики, что было крайне важным в 1990-ые годы, когда митинги солидарности с национальными республиками собирали сотни тысяч человек. Справедливости ради и в 2011–2012 годах среди протестующих не было лозунгов за освобождение Южной Осетии и Абхазии. Приходится констатировать, что даже для российской оппозиции внешняя политика России при Путине является проблемой по последствиям, но по сути исправлять эти последствия она собирается в лучшем случае только с точки зрения облегчения политики внутренней России. Таким образом, вопрос выстраивания отношений между «новой Россией будущего« и ее государствами-соседями остается открытым и на данный момент непонятным.

Наличие у протестного движения лидера, его роль и готовность протестующих к конфликту с правоохранительными органами

Важнейшее отличие протеста 2017 года — его изначальная группировка вокруг одного лидера — Алексея Навального. В этом смысле опыт «болотного протеста« был учтен, и выступлению недовольной аудитория предшествовало создание сетевой организации политического протеста, объединенного под одной структурой — штабов. Более подробно роль штабов будет рассмотрена ниже в пункте о технологиях протеста.

Причин, почему Навальному удалось стать лидером протеста три. Во-первых, это — личностные характеристики политика. В отличие от других оппозиционеров, Навальный никогда не скрывал именно политических амбиций и готовности вести борьбу именно за политические посты. Более того, на протяжении последних 7 лет он создавал образ молодого, успешного политика, который говорит с молодежью на одном с ними языке. Наконец, Навальный не боится лидерства, но стремится к нему, будучи готовым стать единоличным лидером оппозиции, не боясь обвинений столичной интеллигенции в авторитаризме. Во-вторых, свои политические кампании он старается строить не на основе критериев эффективности, а на этике. Отсюда его отношение к проблеме Крыма: Навальный не включает в свою программу тезисы, которые могут расколоть его электорат, но концентрируется на повестке, которую готовы поддержать максимальное число россиян. Можно называть это популизмом, но с точки зрения мобилизации населения — это эффективная стратегия. Наконец, в третьих – Навальный применяет передовые политические технологии, особенно в плане политической коммуникации, о чем будет сказано позже.

Методы протеста также изменились, теперь его основа — несанкционированные митинги. Этот перелом не может не отражать важнейший сдвиг в развитии гражданского общества — освобождение его от иллюзии положения подчиненного по отношению к воли чиновников и администраций. Более того, подавление протеста силовыми методами перестало давать нужные результаты. Умеренное насилие (разгоны демонстраций без применения огнестрельного оружия и ограниченные судебные преследования) перестало пугать протестующих, а особенно молодежь. Даже после жестких задержаний 26 марта демонстрантов и 1000 задержанных страха после митинга не было ни у кого из опрошенных мною в рамках фокус—группы молодых москвичей — все высказали готовность продолжать митинги. При этом как показывают наблюдения российских социологов, занимающихся глубинными опросами молодежи, «подростки, обсуждая политику между собой, среди равных, а не со старшими, часто оказываются радикальнее последних, например, они скорее решаются на коллективные действия«⁴¹.

Наличие/отсутствие каналов коммуникации с населением

Протесты первой половины 2017 года инновационные по своей природе. С точки зрения политической коммуникации, новшество, сделавшее возможным новую волну протестных митингов — использование YouTube канала как средства мобилизации. Он же позволил выйти за пределы оппозиции «социального пузыря» и добиться перманентного роста узнаваемости протеста среди широкой аудитории, несмотря на практически полное отсутствие упоминания Навального на федеральном телевидении.

В самом деле, региональные особенности протестного потенциала, отмеченные выше, имеют смысл только в случае возникновения ситуации общероссийского возмущения политическим событием. Поэтому невозможно не отметить медиакампанию Алексея Навального, который радикально изменил форму подачи материала, превратив свое расследование в видеоролик на YouTube .

Особенно новый формат оказался важен для молодой аудитории. Для ее ориентировочной оценки было проведено мини-исследование с фокус-группой молодых москвичей (в возрасте до 20 лет), к результатам которой это исследование уже обращалось несколько раз. По данным фокус-группы, на вопрос о том, чем история про Дмитрия Медведева «зацепила» вас больше, чем другие антикоррупционные расследования — основных ответов было три. Во-первых, цель расследования: премьер-министр — второе лицо в государстве. Для этой группы это был своего рода шок: «Ни для кого не секрет, что коррупция в России особо процветает, но я никогда не думала, что с таким колоссальным размахом», — ответил один из респондентов. Во-вторых, сама форма подачи материала. Ее описывали «с доказательствами и по полочкам»: «обоснованность данных, сильная доказательная база — все рассказано простым и понятным для людей языком». Этот пункт интересен, так как, например, большинство опрошенных слышали про панамские оффшоры, но, видимо, из-за формы подачи материалов в независимых СМИ эта новость не вызвала такого резонанса. В третьих, молчание власти. Последнее в ответ на обвинения в коррупции премьер-министра разрушило остатки доверия, которые могли находиться у групп, ставших движущей силой протеста, по отношению к властным структурам.

Другие результаты нашего опроса дополнительно проясняют феномен так называемого «бунта детей». Согласно ответам респондентов, первый контакт с видео был либо через блог, либо через канал Навального; еще трети видео показали друзья, а 1 человек увидел ссылку на оппозиционном новостном ресурсе. Это опровергает тезис о «внезапности» прихода молодежи в Москве. Как видно, большинство аудитории этой части участников митинга изначально была открыта политизации, но до этого расследования скорее имело место несоответствие формы/языка обращения к этой аудитории. Новый политический язык позволил Навальному создать виртуальный электорат в виде 22 миллионов просмотров фильма-расследования, который он превращает в политический капитал.

Способы координации протеста

С точки зрения координации, протесты 2017 года более подготовленные политически, чем все протесты, происходившие до этого в России. Особенностью кампании Алексея Навального стало массовое открытие в регионах штабов протеста (президентской кампании Навального), объединённых единым руководством и организацией. Эффект от последних можно измерить статистически: график 13 показывает разницу в относительной силе протестных настроений в тех городах, где 26 марта штаб не работал и был открыт, как минимум, за две недели до 12 июня.

В среднем, просто открытие штаба приводит к усилению роста протестных настроений в городе на 34%. Можно предположить, что по мере работы этих организаций их эффект будет только нарастать, создавая Навальному широкую базу поддержки в регионах.

Штабы организованы по сетевому принципу с центром в Москве. Тем не менее, на местах руководители штабов обладают широкой автономией. Каждый штаб состоит из 2-4-х человек, которые работают в нем на постоянной основе и оплачиваются из избирательного фонда. Набор на эти позиции происходил по открытому конкурсу после объявления на сайте кандидата. Эти люди организовывают региональные кампании путем сбора и координации волонтеров, которые работают на безвозмездной основе. Основной костяк волонтеров — школьники и студенты.

Перед каждым штабом ставятся три основные задачи: агитация населения, проверка подписей сторонников Навального и обучение наблюдателей для выборов. На данный момент (до официальной регистрации кандидата) весь акцент сделан на агитацию. Для агитации центральный штаб предоставляет региональным штабам всю необходимую агитационную продукцию. Упор в агитации и в мобилизации населения делается через личный контакт между волонтерами и обычными россиянами на улицах, раздачу листовок и агитационные кубы.

Региональная мобилизация

Протест весны 2017 года отличается обратным соотношением регионов и федерального центра с точки зрения активности гражданского общества. В абсолютных числах Москва 26 марта и 12 июня не представляла большинство уличной оппозиции.

Графики 10-11

Речь идет не просто о солидарности регионов со столицами — напротив, протестные настроения в некоторых регионах значительно сильнее, чем в Москве и Санкт-Петербурге — традиционных центрах политической активности россиян, а именно: в Саратове, Екатеринбурге, Перми, Томске, Новосибирске и Владивостоке, Челябинске, Иванове и других городах.

Графики 12-13⁴²

Этот факт опровергает представление о нестоличных регионах как об исключительно реципиентах политических смыслов, исходящих из столицы, и указывает на возможность некоторых из них выступить драйверами демократизации и/или иного обновления российской политической жизни.

Во-вторых, подобное распределение интенсивности протестов указывает на необходимость сложного объяснения, выходящего за рамки «центр–периферия«. Далеко не все регионы показывают одинаковый протестный потенциал — большинство из них остаются в значительной мере аполитичными. По этой же причине для объяснения интенсивности протеста не подходят нарративы «федеральный центр — кормящие регионы« (в таком случае, в лидерах списка находились бы Тюмень, Сахалин и другие регионы-доноры российского бюджета) или «федеральный центр — сепаратизм« (в таком случае, лидерами списка выступили бы Казань, Якутск и другие регионы с ярко выраженными заявками на национальную автономию).

Подобное распределение протестной активности по стране создает для уличной оппозиции окно возможностей, а для властей — проблемы.

Во-первых, такой протест сложнее локализировать и представить как «ненормальность« относительно общей всенародной поддержки режима.

Во-вторых, возрастает роль местных властей и их желания договариваться с протестующими, которое может возникнуть при определенных условиях.

В-третьих, такой широкий протест сложнее подавить силовыми методами, так как ресурсы насилия (ОМОН и Росгвардия) приходится распылять по огромной территории.

В-четвертых, возникает возможность объединения общероссийской повестки и местных проблем. До этого момента в докладе в основном разбирались митинги 26 марта как наиболее мощный всплеск гражданской активности россиян. Однако, помимо митингов 26 марта, за прошедшие месяцы состоялось еще несколько крупных акций, заслуживающих внимания. Все их можно объединить по одному принципу: предметность повестки. Митинг против передачи Исаакиевского собора РПЦ в Санкт-Петербурге на Марсовом поле, забастовка дальнобойщиков в апреле, митинг против реновации в Москве 14 мая. Всех их объединяет предметная повестка и деполитизация. Однако, само их возникновение создает политическую среду, благоприятную для общероссийских митингов.

Подтверждает эту гипотезу взаимосвязь между митингами 26 марта и, казалось бы, не связанными с ними социально-политическими акциями в регионах. Возьмем два города, входящие в топ-6 лидеров рейтинга (Графики 11-12): Екатеринбург и Новосибирск. В каждом из них еще до 26 марта состоялись протесты, собравшие несколько тысяч человек каждый. В Новосибирске 19 марта митинг (пятый по счету) против повышения тарифов ЖКХ на 15 % с июля 2017 года собрал 3000 человек. В Екатеринбурге 31 января состоялся митинг против реформы сети городского транспорта, которая предполагает сокращение транспортной сети в городе.

Подводя итог сочетания неэффективного управления и полного молчания при диалоге с обществом, можно говорить о превращении отдельных российских городов и регионов в потенциальные центры общероссийских протестов, приводящих к росту политизации, как бы ее не хотелось избежать организаторам многих митингов (в Новосибирске 19 марта, в Москве 14 мая между организаторами митингов возникали споры и конфликты по поводу допущения/недопущения на сцену федеральных и местных политиков).

В то же время, приведенные на графиках 11-12 данные показывают определенную проблему, стоящую перед Навальным и его сторонниками. На фоне крайне успешной кампании в регионах Москва показывает относительное равнодушие к протесту. Однако без мобилизации московского протестного электората крайне маловероятно успешное завершение кампании. Усложняет ситуацию для Навального тот факт, что в регионах у него практически нет конкурентов среди оппозиции, в то время как московская либеральная интеллигенция настроена по отношению к его программе скептически и имеет возможность выбора между ним и другими оппозиционными политиками. Как следствие, для привлечения на свою сторону московского электората Навальному может потребоваться компромисс.

Социальный состав протестующих

Протесты весны 2017 года породили множество интерпретаций, главной из которых стал акцент на массовом выходе на улицу прежде деполитизированных школьников и студентов. На протяжении прошедших со времени протеста недель все русскоязычное пространство Интернета обсуждало «бунт детей«. Реакция властей на протест также способствовала усилению данного нарратива серией обысков в школах и вызовами участников митингов на разъяснительные беседы к директорам, которые, в свою очередь, будучи «выложенными« в Интернет, вызывали бурное обсуждение и мемизацию.

В целом, необходимо отметить, что омоложение протеста действительно произошло. Статистически нам доступны лишь приблизительные оценки (Таблица 1)⁴³ по 26 марта.

Таблица №1. Доля молодежи в протестах 26 марта (доля участников до 20 лет в группе митинга «ВКонтакте«)

1

Махачкала

39%

23

Екатеринбург

28%

43

Нижний Новгород

25%

2

Владивосток

36%

24

Новосибирск

28%

44

Владимир

25%

3

Барнаул

36%

25

Иваново

28%

45

Уфа

25%

4

Томск

35%

26

Казань

28%

46

Тамбов

25%

5

Оренбург

35%

27

Чебоксары

28%

47

Рязань

25%

6

Курган

34%

28

Ростов-на-Дону

28%

48

Ульяновск

25%

7

Брянск

34%

29

Тула

28%

49

Липецк

24%

8

Москва

32%

30

Пенза

28%

50

Самара

24%

9

Воронеж

31%

31

Ставрополь

28%

51

Мурманск

24%

10

Хабаровск

31%

32

Омск

27%

52

Калининград

23%

11

Волгоград

31%

33

Челябинск

26%

53

Архангельск

23%

12

Кострома

31%

34

Санкт-Петербург

26%

54

Орёл

23%

13

Пермь

30%

35

Комсомольск-на-Амуре

26%

55

Сыктывкар

21%

14

Ижевск

30%

36

Краснодар

26%

56

Тверь

21%

15

Красноярск

30%

37

Южно-Сахалинск

26%

57

Набережные Челны

20%

16

Чита

30%

38

Белгород

26%

58

Череповец

19%

17

Кемерово

30%

39

Калуга

26%

59

Псков

18%

18

Саратов

29%

40

Киров

26%

60

Петрозаводск

16%

19

Иркутск

29%

41

Нижневартовск

26%

61

Ухта

14%

20

Тюмень

29%

42

Новокузнецк

25%

62

Вологда

8%

Тем не менее, можно сделать принципиальный вывод: молодежи вышло значительно больше, чем ее пропорциональная доля в населении России, которая составляет примерно 22-23%⁴⁴.

В целом города-лидеры молодежного протеста наполовину совпадают с центрами регионального протеста. Абсолютными лидерами митингов 26 марта по этой классификации (сочетание высокой доли протестующих по отношению к населению и высокой доли молодежи среди этих протестующих) становятся Владивосток, Томск, Москва и Воронеж (именно в такой последовательности). В других городах-лидерах молодежного протеста высокая доля молодежи — результат невысокой абсолютной численности митинга как такового. Как, например, в Махачкале — лидере списка — (39 % молодежи среди протестующих), в акции 26 марта приняло участие всего 130 человек. Таким образом, омоложение протеста действительно имеет место быть. И ключевое следствие этого омоложения — готовность к более радикальному протесту и другая культура потребления и распространения информации. Где анализ других пунктов? Конфлитктность сговор

Таблица №2: три волны протеста в сравнительной перспективе

2011–2012

2017–?

Повестка протеста

Либерально-демократическая

Либерально-демократическая

Социально-демократическая

Региональная мобилизация

широкое движение по всей стране с крупнейшими митингами, сконцентрированными в Москве и Санкт-Петербурге

на старте протеста — широкое движение, но затем быстро последовавшая локализация протеста в Москве и Санкт-Петербурге

регионы — основа протестного движения, провал мобилизации в Москве

Способы координации протеста

стихийная самоорганизация на низовом уровне

стихийная самоорганизация на низовом уровне

организованная сетевая структура штабов в сочетании с низовой самоорганизацией

Лидер Протеста

Борис Ельцин сумел стать символическим лидером протеста, не будучи при этом реальным организатором протеста

нет

Алексей Навальный — одновременно символический лидер протеста и организатор его

Наличие

союзников в элите

часть элиты с самого начала была частью протеста, используя его ради своих политических целей

в первые два месяца — участие в протестах системной оппозиции, особенно на низовом уровне. Однако в конечном итоге элиты отказались от союза с протестующими

Пока нет открытых

Готовность к конфликту

да

нет

да

Основной социальный состав

интеллигенция, служащие, кооператоры — советский средний класс

городской средний класс крупных городов

Молодежь до 20-25 лет,

прекариат

Данная таблица составлена с упором на факторы, выявленные во время предыдущего анализа, которые особенно важны для ответа на вопрос о причинах успеха/неуспеха того или иного протеста добиться смены высшей политической власти в стране.

В 1988–1991 годах решающим фактором успеха стало сочетание широкого протестного движения и готовности части элиты возглавить это движение ради выхода на первые позиции в уже новом государстве. То, что протест был во многом стихийным, компенсировалось именно этой институциональной составляющей политической репрезентации.

В 2011–2012 годах «окно возможностей« для режимной трансформации было крайне узким — не более двух месяцев. За это время у стихийного по своей природе протеста не появилось ни лидера, ни организационной структуры, ни союзников во власти, готовых идти на риск противостояния с Владимиром Путиным. Более того, во время этой волны региональная мобилизация оказалась кратковременной, в результате чего протест сконцентрировался в Москве. В таких условиях протест оказался быстро локализирован и подавлен комбинацией силовых методов и успешной контркампании.

Наконец, в 2017 году протесты развиваются по новому сценарию. Сейчас не массовые акции предшествуют организации структур гражданского общества, сетевая структура штабов организует протест. Более того, эта структура напрямую связана с конкретным лидером протеста — Алексеем Навальным, который в случае необходимости сможет выполнить роль переговорщика и легитимного представителя интересов протестующих. Последних не представляется возможным локализовать ввиду того, что большая часть сосредоточена в регионах — впервые за новейшую политическую историю России. Большая доля молодежи среди участников митингов 26 марта и 12 июня обеспечивает большую готовность протеста к силовому сценарию противостояния с властями. Наконец, преодолевается проблема политической коммуникации с непротестным электоратом посредством новых политических и информационных технологий: сети региональных штабов и YouTube канала.

Тем не менее, у протестов 2017 года есть два препятствия на пути режимной трансформации, которые организаторам протеста предстоит решать. Во-первых, Навальному предстоит объединить вокруг себя московский протестный электорат, который на данный момент относится к нему скептически, за исключением ядра сторонников. Во-вторых, ему придется найти союзников в уже существующей элите. Как показывает весь современный политологический опыт, без раскола в элитах, протесту не удается добиться смены режима. На данный момент невозможно ответственно (без спекуляций и домыслов) сказать, есть ли у Навального союзники среди высшего руководства страны, поэтому в докладе этот вопрос не рассматривался. Но для реализации своей цели (получение президентского поста) такие союзники Навальному необходимы. Вопрос в том, насколько долгим будет их поиск и когда они решаться на введение Навального в системную элиту — ключевой пункт ближайшего будущего.

В таких условиях у политического режима крайне невелик выбор стратегий противодействия политическому протесту. Содержательно, власть беспомощна перед новой волной протестов. Если в 2012 году была возможность локализировать протест в Москве и потом его подавить силой, то теперь московские протесты — меньшая из проблем. Изменение повестки на социальную также означает возросшую сложность использования дискурса «предательства» в политической борьбе. Одно дело называть предателями и иностранными агентами москвичей, под белыми лентами требующих пересчета голосов на парламентских выборах. Но эта схема не работает в отношении людей по всей стране, выступающих против коррупции и за перераспределение доходов от нефтяной ренты. По этой же причине до сих пор не было провластных митингов в поддержку Дмитрия Медведева.

Таким образом, у власти в 2017 году положение хуже, чем в 2011–2012 годах. Для удовлетворения запросов митингующих и восстановления их доверия по отношению к властным органам требуется смена всей политико-экономической модели, сформировавшейся в России: сокращение элитного потребления, федерализация, демонополизация и т. д. Это означает отказ от устоявшейся модели развития, глубокие реформы, а главное — отказ от абсолютной политической власти, на что Владимир Путин пойти не может из-за страха преследований в его адрес после отстранения с поста президента.

Отсутствие же диалога с протестующими приведет только к углублению кризиса доверия среди активных общественно—политических групп, доверие и координация между которыми будет возрастать благодаря штабам по всей стране, объединенных единой повесткой и единым руководством.

Тем не менее, в распоряжении властей остаются три механизма по воздействию на протест: насилие в отношении политической части протеста, имитация диалога с частью протеста, в перспективе «Перестройка-2» и радикальный вариант военной агрессии в отношении соседнего государства или сепаратистов внутри страны в надежде повторить «крымское чудо». Эти три сценария будут рассмотрены в части прогнозов на будущее.

Дисклеймер: ввиду характера российской политической системы (система крайне уязвима к «черным лебедям«) мы принципиально не можем делать прогнозы определённого характера в плане времени реализации сценария, но то, что ситуация с протестами будет развиваться по одному из этих сценариев или их комбинации, мы можем.

«Перестройка—2«

Навальный не скрывает, что нынешние антикоррупционные митинги — репетиция перед его президентской кампанией, что означает политизацию. С другой стороны, в его политической программе основа повестки — перераспределение ренты. Вопросы внешней политики, правовой реформы и демократизации вторичны по сравнению с перераспределением. Учитывая, что вся организация протестов зависит от его штабов, переключение нынешней волны протеста на президентскую кампанию будет успешным.

Следующим этапом вполне может стать попытка «ребрендинга« со стороны властей. Протестующим будут сделаны косметические уступки: смена правительства или отдельных министров, показательные антикоррупционные процессы. Однако в условиях нулевого доверия власти со стороны протестного общества эффективность этих уступок, с точки зрения консолидации режима, будет нулевой. Смена правительства не дает протестующим главного «образа будущего» и не удовлетворяет запрос на распределительную справедливость — пока ничего лучшего, чем «вы будете жить всегда плохо» у власти нет. Глубинные же реформы невозможны по ряду причин, главными из которых есть подрыв элитного доверия (отъем у них части ренты в пользу населения, а пока вся политика действует в обратном направлении) и понимание того факта, что уступки ведут к новым уступкам.

И на третьем этапе этого сценария, видя неэффективность ребрендинга, часть элиты пойдет на союз с протестом ради сохранения своих активов после режимной трансформации — повторится сценарий 1991 года.

Главным препятствием на пути этого сценария является личность Владимира Путина. Для него лично подобная трансформация неприемлема, так как очевидно, что после режимной трансформации он станет «козлом отпущения« как для внутренней аудитории, так, что еще более важно, для внешней. Поэтому Путин будет продолжать цепляться за власть, откладывая «Перестройку-2″ до момента своего конца, даже несмотря на то, что сам Навальный готов лично ему предоставить иммунитет от уголовных и иных преследований в случае его добровольного ухода от власти.

Сценарий «перестройки« является самым вероятным в долгосрочной перспективе.

Венесуэльский сценарий — раскручивание маховика насилия

Насилие в отношении протестующих происходит уже сейчас и бывает двух типов. Во-первых, прямое, по отношению к протестующим. Так, после митингов 26 марта было задержано более 1000 человек в одной только Москве, в отношении четырех из них были заведены уголовные дела, причем 1 приговор уже вынесен: Юрий Кулий был приговорен к 8 месяцам колонии-поселения. А, например, в отношении координатора акции дальнобойщиков в Краснодаре Сергея Гриценко полиция распространяла ориентировки и добилась блокировки банковских карт.

Насилие косвенное представляет собой еще большее раскручивание карты «террористической угрозы« ради большей секьюритизации общества и прямого насильственного подавления протестов. Так, 9 мая Владимиром Путиным был подписан указ об особых мерах безопасности во время проведения Кубка конфедераций в 2017 году (с 1-го июня по 12 июля 2017 года) и Чемпионата мира по футболу в 2018 году (с 25 мая по 25 июля 2018 года) в ряде регионов, прежде всего, в Москве, Санкт-Петербурге, Татарстане и Краснодарском крае, где все гражданские акции (митинги, шествия, демонстрации) должны проводиться только по согласованию с ФСБ.

Однако у ограниченного насилия есть недостатки (с точки зрения власти). Во-первых, немассовое насилие не пугает протестующих, а особенно молодежь. Для власти это означает проблему: либо отказываться от насилия, либо, напротив, делать его по-настоящему массовым — решиться на посадки тысяч человек по политическим мотивам, причем, не активистов, а простых граждан. У такого решения есть очевидные издержки в плане быстрой радикализации общества с непредсказуемыми последствиями. Во-вторых, в условиях нелокализированного протеста его недостаточно подавить в одной точке — необходима скоординированная силовая акция в большинстве протестующих городов, на что у власти может не хватить ресурсов.

Тем не менее, сохраняется вероятность, что, проигрывая уличную борьбу и теряя легитимность, Путин использует Росгвардию для силового подавления протеста. Число осужденных растет до тысяч, возможно, появляются жертвы. Привести это, однако, может к неконтролируемым последствиям вплоть до еще большего нарастания гражданского сопротивления в сочетании с противостоянием по линии наиболее протестных регионов, где местные элиты могут в какой-то момент предпочесть союз с протестующими и сохранение своей легитимности в глазах населения в противовес участию в тоталитарной акции.

Венесуэльский сценарий является вероятным в средне- и краткосрочной перспективе.

«Крымский« сценарий — решение проблем внутренней легитимности за счет внешней экспансии

Взаимосвязь российской внешней и внутренней политики — хорошо известный политологический феномен⁴⁵. Упрощая, в условиях падения легитимности внутри страны власть прибегает к агрессивной внешней политике с целью «патриотической мобилизации«. Самый близкий в историческом плане пример — аннексия Крыма. До 2014 года, в том числе и из-за волны «болотных протестов«, рейтинги Владимира Путина были на минимуме. Так, в августе 2012 года их уровень был 48%, что ниже предыдущего минимума 2005 года (55%).⁴⁶ После марта 2014 года уровень поддержки лично Владимира Путина поднялся до ставшего нарицательным (86%). Не исключено, что в отсутствие лучшей стратегии Путин и его окружение могут попробовать повторить подобную манипуляцию с общественным мнением.

Можно выделить вероятные 3 внешние цели агрессии: Беларусь, Украина, Казахстан и Чечня. В каждом из случаев существует гипотетический повод для конфликта. Для Беларуси, Украины и Казахстана — это борьба за права русского населения, которое якобы притесняется («крымский сценарий»), а для Чечни — «борьба с международным терроризмом». Будет ли реализован один из этих сценариев, зависит от трех факторов.

Во-первых, от внутренних процессов в Украине — удастся ли власти предотвратить кризис доверия ей населения, насколько глубоко проиграют системные партии оппозиции — к полномасштабной войне с украинской армией Россия не готова и конфликт возможен только в случае «вакуума власти», как это произошло в марте 2014 года. Во-вторых, выбор Владимиром Путиным этой стратегии зависит от позиции Запада в отношении Беларуси и Казахстана — будет ли суверенитет этих авторитарных государств ценностью для НАТО и ЕС. И в третьих, динамика протестов внутри России повышает риски «контртеррористической» операции в Чечне. В отличие от войны с соседними государствами, чеченский сценарий менее рискованный для российской элиты с точки зрения санкций и внешнего противодействия, напротив, возможна даже поддержка на фоне имиджа республики как места «охоты на геев» и мини-Исламского государства. Однако опыт и 1-й, и 2-й показывает, что в военном отношении война в Чечне — крайне сложная операция, и насколько российская армия технически в состоянии ее осуществить — непонятно.

Сценарий агрессии наиболее вероятен по мере продолжения пребывания Владимира Путина на посту президента в условиях непрекращающейся протестной активности. В 2014 году только посредством внешней агрессии удалось преодолеть кризис доверия между властью и обществом, обеспечив 3 года стабильного консенсуса в их взаимоотношениях. При этом, с рациональной точки зрения, аналогов Крыма как метода поднятия внутреннего рейтинга, вероятно, не существует — например, операция в Сирии не вызвала всплеска патриотизма в принципе и сработала отвлечением от внутренних проблем только на несколько месяцев в плане восприятия военной пропаганды общественным мнением. Кроме того, именно Крым традиционно (на протяжении всего постсоветского периода) воспринимался абсолютным большинством россиян как «свой», в отличие, например, от других конфликтных территорий постсоветского пространства Южной Осетии, Абхазии и Приднестровья. В зоне риска находится Беларусь, особенно, если в ней начнутся процессы демократизации, однако это до сих пор маловероятно в силу внутрибелорусского контекста. В любом случае потенциальную агрессию можно будет предсказать по росту пропаганды в федеральных СМИ в отношении того или иного постсоветского государства.

Наконец, даже в случае осуществления агрессии ее итог для власти может оказаться прямо противоположным: вместо консолидации — ускорение протестных настроений, в силу усталости общества от войны в целом и его запроса на социально-экономические перемены внутри страны. Наконец, в случае военного поражения по ходу агрессии, что зависит не столько от России, сколько от позиции сопротивляющихся сторон и стран-членов НАТО, процесс режимной трансформации станет необратимым и будет протекать, скорее всего, по сценарию «Перестройки-2», с той лишь разницей, что частичный контроль над ней будут осуществлять западные советники.

Помимо трех описанных сценариев как «идеальных» типов, возможны и их комбинации:

1. сочетание «Перестройки-2» и агрессии. В рамках этого сценария часть элиты использует протесты и Навального как инструмент обновления режима, при этом «террористическая угроза» из Чечни возрастает, что вынуждает уже нового президента проводить там КТО, консолидируя вокруг себя поддержку большинства населения;

2. сочетание «венесуэльского сценария» и агрессии.

Авторитарные режимы без повестки будущего и устойчивого экономического развития нестабильны и обречены сталкиваться c вызовами политического протеста. Россия — не исключение из этого общего принципа. Однако сам факт выхода масс людей на улицы с политическими требованиями не гарантирует смены высшей политической власти. Российский контекст показывает, что для достижения этой цели необходимо сочетание большого числа условий.

Выполнение части из них напрямую зависит от протестующих. Для успеха необходимо наличие организационной структуры протеста, включающей: лидера, систему коммуникации как между протестующими, так и между ними и остальным населением, систему координации протестной активности, а региональный протест должен служить источником легитимности протеста в столицах. В отличие от 2011–2012 годов, по всем этим параметрам протест 2017 года находится в измеримо значимом положении, прежде всего, благодаря целенаправленной организационной и коммуникационной работе Алексея Навального.

Однако, без наличия союзников в уже существующей элите победа политического протеста над репрессивным государственным аппаратом также не выглядит возможной. Повлиять на появление такой поддержки можно только увеличением уличного давления и «особых« договоренностей для тех или иных элитных групп. Последнее несет отложенные риски в плане демократизации страны и построения в ней правового государства в случае смены власти на протестной волне.

На середину 2017 года протестное давление находится на начальном этапе своего подъема, в то время как политический режим только вырабатывает механизмы противодействия. В отличие от 2011–2012 годов, выбор этих стратегий сужен организационной экологией протеста, которая делает контрпропаганду неэффективной, оставляя доступными только массовое насилие и политический диалог. И первый, и второй метод опасен непредсказуемыми последствиями. Более того, исторический опыт позволяет говорить о риске проведения режимом агрессивной внешней политики с целью укрепления своей легитимности внутри страны. В этой связи важны выборы 2018 года.

В этом докладе я не останавливался на президентских выборах 2018 года как таковых. Очевидно, что на данный момент они не являются методом политической конкуренции в традиционном смысле этого слова. Тем не менее, выборы 2018 року — важнейший инфоповод и маркер, определяющий временные горизонты принятия решений. Сама кампания Алексея Навального, начавшись 26 марта как антикоррупционная, плавно перетекла в президентскую. Поэтому по мере приближения выборов мобилизация и агитация будут нарастать. В случае отказа регистрации Навального кандидатом в президенты предсказуем новый виток протестов на основе подготовленной инфраструктуры. Ключевым месяцем становится ноябрь 2017 года (именно тогда решение о регистрации/нерегистрации будет принято официально).

Наконец, для власти период середины – конца осени 2017 года — также временной рубеж для определения стратегии, исходя из вышеописанных сценариев. Либо начнутся массовые репрессии в отношении несогласных, либо подготовка к внешнеполитической пиар-акции станет заметной для всех наблюдателей. Точно также, если элита планирует начать «Перестройку—2«, то осуществлять ее при президенте Владимире Путине явно будет крайне сложно, а, значит, невыдвижение элитой альтернативного Путину кандидата будет означать отсрочку этого сценария.

Таким образом, президентские выборы 2018 года становятся важным временным рубежом, во время которого власти придется определяться с окончательным вариантом ответа на вызов новой волны политического протеста.

Наконец, отрытым остается вопрос о потенциале протеста с точки зрения перемен в России в случае его гипотетической победы. Имеющиеся на сегодняшний день данные о запросах протестующих и политических представлениях лидеров протеста позволяют только предположить о крайне сложном периоде властного транзита, во время которого возможна как и демократизация, так и дальнейшая гибридизация российского государства. Особую сложность создает необходимость компромисса с частью элиты, без которого протест вряд ли добьется успеха. Дело в том, что «иммунитеты и особые гарантии« в условиях международной изоляции и той ответственности, которую международное сообщество возлагает на Россию и ее элиту за ряд международных преступлений, не позволят совершить быстрый возврат к нормам международного права как к единственному принципу во внешней политике. Эти соображения на данный момент не волнуют ни протестующих, ни их лидеров, сосредоточенных на внутриполитических проблемах России и социальной повестке. Но без восстановления нарушенных международных правовых норм невозможен ни стабильный мир, ни предсказуемость отношений с соседями и партнерами, а как следствие — ни привлечение инвестиций и, в конечном итоге, ни построение той «прекрасной России будущего«, о которой мечтают протестующие.