Эпоха парусных кораблей закончилась внезапно. Огромные корабли, не требующие никакого топлива, способные передвигаться на значительные расстояния практически в одночасье оказались не у дел. Эра пароходов, пришедшая им на смену, обязана своим появлением всего лишь двум каналам – Суэцкому и Панамскому. В этих каналах парусники могли передвигаться только по ветру, при любых иных ситуациях им не хватало места для галсов — маневров. А пароходы с такой проблемой не сталкивались в принципе. В итоге, в какой-то момент, парусный флот просто оказался неконкурентоспособен.
Спустя полторы сотни лет мы все больше убеждаемся, что неконкурентоспособность – это термин не только из производственно-экономической сферы. Этому критерию в не меньшей степени подвержены государственные модели. Те, что адаптированы к реальности, способны задавать мировые тренды. И наоборот – не способные к эволюции страны обречены «пасти задних».
Так уж сложилось, что именно конкуренция стала главным залогом развития. Это касается всего – принципа сменяемости властей, соперничества идей, противоборства экономических моделей. Не существует одной раз и навсегда победившей модели. Выживаемость каждой определяется лишь тем, насколько она учитывает меняющуюся реальность. По то же самой логике, по которой когда-то пароходы пришли на смену парусникам, а двигатели внутреннего сгорания отправили на свалку истории паровые машины.
Тезис прост: та модель государственно-общественных отношений, что существует в современной России (и которую украинский президент мечтает воспроизвести на Украине) – неконкурентоспособна. Развитость и устойчивость государства напрямую зависит от «со-временности» существующей в нем модели общественно-государственных взаимоотношений. В этот собирательный пул входит все: взаимоотношения граждан и власти, экономики и чиновников, интеллектуальной элиты и власть имущих. Причем нет какой-то универсальной схемы, которая могла бы подойти любому государству. Но главным залогом выживания остается способность страны к трансформациям. Игнорировать стремительно меняющуюся реальность, не адаптируя под нее государственную модель – значит обрекать себя на отставание.
Мы видим, как постепенно уходит в прошлое эпоха экстенсивных свершений. Когда-то залогом выживания были мускулы и тестостерон – сегодня же миром правят очкарики, способные менять реальность. Двухметровый варвар не оставил бы шансов Биллу Гейтсу в средние века, но служил бы у него охранником в 20 веке. Сталин был способен на костях создать новую Россию, но эта же модель сегодня слабо работает в Северной Корее. Эйнштейн вряд ли бы дожил до половозрелого возраста во времена инквизиции, но ему посчастливилось родиться тогда, когда мир в очередной раз сменил критерии конкурентоспособности человека.
Страна обречена, если ее главный дискурс строится вокруг тезиса о «неизменности» и несменяемости. Если в государстве нет реальной оппозиции, то это означает не силу власти, а ее слабость. Потому что лишь сильная оппозиция служит залогом трансформации в критические для страны моменты. Можно приравнивать любую критику к государственной ереси и требовать за это публичных аутодафе, но такая позиция лишь приблизит неотвратимость «арабской весны». И наоборот. Просто потому, что превращать политический футбольный матч в поле для регби имеет смысл лишь при несправедливом судействе. Которое не оставляет шансов на победу одной из команд.
Более того – политическое бессмертие вовсе не зависит от количества лет, проведенных у державного рычага. Даже Черчилль и Де Голль в определенный момент ушли в отставку, перестав отвечать запросам нового времени. Вопрос лишь в том, какая старость будет ждать человека, с приставкой «экс». Выбор между Мубараком и Гавелом, если угодно.
Можно сколь угодно троллить автора за непатриотизм, но это не объяснит, почему в наших домах все, что сложнее линолеума не имеет бирки «Made in Russia». Почему эмиграция превышает иммиграцию, а геополитические неудачи давно стали привычной частью окружающей реальности. Беда в том, что те люди, которые волею обстоятельств оказались во главе России и Украины так и застряли в «эпохе парусников». Они продолжают шить самые большие паруса, поставлять самую крепкую древесину на мачты, но не способны выйти за рамки своего мировозррения. Они водят телецензуру, не понимая, что мир узнает новости из интернета. Они хотят создать несменяемую систему правления, несмотря на то, что эпоха просвещенного абсолютизма канула в лету. Им хочется верить в собственную уникальность. Порой и вовсе кажется, что они просто опоздали родиться.
Речь не только о лидерах, но и о гражданах. Насаждать в умах неконкурентоспособные ценности из ушедших эпох – значит обрекать своих соотечественников на прозябание. Любая империя создавалась лишь на базе конкурентоспособных идей. Ни Российская империя, ни Советский Союз не строились на лозунгах возрождения старого, они отталкивались от постулата создания нового. Без каких бы то ни было отсылок к «прежним временам» или игр на темах реванша. Что, кстати, отличает их создателей от тех, кто сегодня выступает в роли идеологов Евразийского союза.
У Данте грешники шли с головой, повернутой назад. Порой кажется, что это про нас – любое неэффективное общество неспособно меняться. Наоборот – оно стремится вернуться к каким-то моделям, что были (или воспринимались) как эффективные. Отсюда – все разговоры о «сталинизме», или имперскости в их устаревшем понимании. Но как бы ни был близок кому-то образ прошлого – на нем не создать будущего. Потому что те модели работали в совершенно других условиях, вернуть которые попросту невозможно.
Не бывает заранее заданного рецепта величия страны. Командарм Буденный хорош для гражданской войны, патернализм – для монархии, а пропаганда – для войны. Во всех остальных ситуациях эти явления уже не работают, как соль не подходит к кофе. Будущее создается на прошлом и из прошлого. Но оно не может искать себе рецептов в том, что осталось позади. Иначе нам снова придется строить парусники.