Суть России — промысел и бунт

Вместо бизнеса — промысел, вместо статистики — наблюдения. Известный российский  социолог Симон Кордонский рассказал о параллельной России.

Симон Кордонский — философ, социолог, профессор, заведующий кафедрой местного самоуправления в Высшей школе экономики и автор ряда идей, которые уже плотно вошли в язык тех, кто пытается объяснить Россию. Рассматривать российское общество следует как сословное. Нужно отказаться от привычных категорий собственности, права или политики как не имеющих отношения к тому, что в действительности происходит в стране. Следует обращать внимание не на писаные законы и официальную статистику, а на правила и отношения, складывающиеся во взаимодействии людей, занятых своим жизнеобеспечением, «промыслом». Эти принципы Кордонский применяет в своей работе, такие исследования поддерживает фонд «Хамовники», где Симон Гдальевич возглавляет экспертный совет. Кордонский и его коллеги занимаются полевой работой — ездят по стране, изучают «гаражную экономику», то есть неформальный и неучтенный сектор, и благодаря этому замечают то, что выпадает из внимания и понимания как официальных СМИ и сторонников режима, так и социальных сетей и протестно настроенной интеллигенции. Перед выборами мы спросили Симона Кордонского, чем живет наша страна.

Вы часто говорите, что неформальный сектор экономики в России по объему сопоставим с официальным. Откуда берутся цифры?

— Посмотрите, какой у нас уровень потребления. Он соответствует отраженным в статистике зарплатам? Вы приезжаете в райцентр, там средняя зарплата — 16 тысяч. А цены почти такие же, как в Москве. Значит, кто-то это все покупает. Значит, откуда-то деньги берут. Поскольку ничего не описано, статистики нет, только прикидывать и остается. Ездить и описывать.

Это похоже на то, как перуанский экономист Эрнандо де Сотопредлагал межевать земельные участки, ориентируясь на лай собак, которые точно знают границы своей территории. Можно ли познавать реальность кусками? Не будет ли это ощупыванием слона слепцами?

— Наверное можно, если глаза протереть. Например, понятно, из чего складывается население Москвы. Есть коренное население, которое не выезжает за пределы МКАД. Есть маятниковая, суточная миграция, которую можно оценить по количеству народа, вываливающегося по утрам из электричек на вокзалах и на конечных станциях метро. И есть отходники, которые уезжают из дома в Москву на заработки более чем на неделю — их можно отследить не в Москве, а в муниципалитетах, откуда они родом. Бывают поселения, где до 40% людей уехали в Москву. Есть такой городок Кольчугино Владимирской области, там завод цветных металлов, где раньше работали десятки тысяч человек — а сейчас всего 1200. И вот люди обратились в муниципалитет с просьбой открыть больше круглосуточных детских заведений. Понимаете? Оказалось, что уже даже не отдельные люди, а целые семьи уезжают работать в Москву, поэтому им нужно, чтобы было куда отдать детей. Совокупность всех этих оценок позволяет хотя бы понять, что население Москвы очень многообразно, сложно и не пересчитываемо традиционными методами. Можно только прикидывать по косвенным признакам — по электроэнергии, по канализации, по освещенности.

А почему никто не понимает, как устроена страна, почему что статистика ненадежна? Может быть, получению и представлению достоверной информации препятствуют особенности российских институтов, то есть устоявшихся систем социальных правил и структур?

— У нас просто другие институты. Основные — это ресторан, баня, охота… А экономические институты мы пытались описывать — это дарообменные отношения, промысловая занятость, если можно назвать ее занятостью, дача. Есть куча институтов, которые названы, но не описаны, и они не имеют ничего общего с институтами, о которых пишут в учебниках по институциональной экономике.

Существуют ли параллельные институты? Как неформальной экономике «решают вопросы»?

— Пожалуйста, аптеки, например, — это новый элемент системы здравоохранения, возникший после того, как государство оттуда ушло, особенно на нижних уровнях иерархии. У нас есть записи разговоров у аптечного окошка — там полный цикл медицинской помощи: сбор анамнеза, диагностика, назначение, все как положено.

А вопросы в бане решают. Если человек не по понятиям себя ведет, не хочет договариваться, то его под закон подводят, тогда возбуждают уголовное дело и так далее.

То есть формальная и неформальная России все-таки между собой шлюзуются?

— Да нет никакой формальной России. Где она? Корпорации? Так и они тоже — промыслы.

Тогда что вы понимаете под промыслами?

— Нефтяной — что? — промысел, так? Что по трубам идет у нас?

Нефть?

— Нет. Скважинная жидкость. Товаром она становится на таможенной границе. То есть везде отношение промысловое, никакого государства нет, посмотрите например поток региональных новостей по запросу «бесхозный газопровод». И так в любое место, куда ни ткни, с одной стороны все бесхозное, а с другой — есть хозяин, но он неформальный.

Моя коллега Ольга Моляренко разрабатывает крайне интересную тему по бесхозяйности. У нее уже десятки таких территорий описаны. Когда СССР исчез и советские конторы исчезли, многие объекты, особенно инфраструктурные, так и не были приняты на баланс никем другим. Например: военная часть, к ней бетонка. Раньше она была на балансе части. Военная часть кончилась, бетонка осталась. Но она нигде не учтена. Официального хозяина у нее нет, она используется и ее поддерживает тот, кому она нужна. Или кладбище — очень интересный феномен. В стране примерно 90 тысяч кладбищ, а официальных из них — около 10 тысяч. Остальные в непонятном статусе и без хозяина. Ну представьте себе, на земле кладбища вырос лес. Кадастр пришел и записал в земли лесного фонда. А значит, хоронить уже нельзя. Но хоронить-то все равно где-то надо.

Или кирпичные заводы на Кавказе в местах, где нет газа, но работают они на газе. Откуда газ? Врезка. И врезки существуют самых разных типов — в газопроводы высокого давления, низкого давления, в водопроводы, в канализацию и так далее.

Считается, что российская экономика огосударствлена на 70%. С другой стороны, вы говорите, что половина экономики — неформальная. Выходит, что кроме государства и гаражной экономики, у нас почти ничего и нет, никакой прослойки. Стабильна эта структура или, наоборот, чревата катаклизмами?

Здесь дуальное мышление не проходит вообще. Есть страна, которая живет своей жизнью. И есть государство, которое не предполагает иной жизни, кроме самого себя. Оно пытается страну под себя моделировать. Этот процесс идет непрерывно.

Но вы же сами сейчас говорите о дуальной структуре.

Это лента Мебиуса: кажется, что сторон две, а на самом деле она одна. В любом министерстве есть промысловая часть. Счетная палата заявляла, что ведомства и берут плату за свои услуги, и покупают услуги по выполнению их собственных функций. А что это означает? Что у государства есть куча промыслов. Любая деятельность, если посмотреть на нее государственным оком, как статистик, — государственная. А посмотришь промысловым оком — она промысловая.

Сейчас мы поддержали исследование промысла по написанию диссертаций, дипломных и прочих работ. Ведь успешные диссертоделы по своему роду деятельности вынуждены предвосхищать ВАК, изобретать все новые способы обхода, они фантастически грамотные, они интеллектуалы. Должно быть очень интересно.

Или вот Юлия Крашенинникова занимается экспертами. У нас же куда ни плюнь — везде эксперты. И экспертиза включена в госфункционирование — религиоведческая, психиатрическая, информационная и так далее, — то есть «эксперты» и обеспечивают во многом весь тот фон, на котором мы живем. Юлия уже года два занимается тем, что ездит по стране, разговаривает с экспертами, разговаривает с конторами, которые заказывают экспертизы, и пытается описать эту деятельность и критерии экспертизы. Оказывается, что как правило за экспертизой не стоит никакой теории или предметного знания, но они тем не менее считаются экспертами. Типичный же промысел.

Есть и промыслы бывшей интеллигенции — все эти бесчисленные студии йоги и психологи, куда люди обращаются, потому что не хотят идти в церковь, а куда-то ходить все равно надо. Исчез запрос власти на услуги интеллигенции — они занялись чем-то новым, придумали психотерапию и многое другое.

А того, что не было бы ни государством, ни промыслом, вообще, что ли, не существует?

— Наверное. Я такого просто не знаю.

По вашему определению, сословия формируются государством. В этом определении понятно, откуда берутся силовики и чиновники. А каким образом государство формирует гаражное сословие?

— Они выпадают из сословной системы, отсюда и поручение президентаопределить статус самозанятых, обратите внимание на формулировку. Проблема именно в том, что они не укладываются в социальную структуру. Они не народ, то есть те, кто работает, они не бизнес, поскольку у них не «товар — деньги — товар», они не люди свободных профессий, поскольку у них не гонорар. Отсюда и подход: чтобы брать с них бабки, нужно определить статус и под него изменить законодательство. Но поскольку определить статус — значит изменить социальную структуру, а это политическое решение, а не дело Минфина, Минэка и Минюста, то эти ведомства оказались в ступоре, отчего гаражникам ни холодно, ни жарко.

Что происходит с людьми, занятыми в гаражной экономике? Как в этой среде меняются нравы?

— Существенная их часть судима, отсюда и нравы — по понятиям. Далее, то, чем эти люди занимаются, в строгом смысле слова не работа, поскольку они не продают свой труд. У них нет разделения времени на труд и отдых. Деньги для них — производная от компетенции, от авторитета, который они заработали, но работают они не за деньги, а за репутацию.

И все же, есть ли них взгляды на политику?

— Это очень разные люди — кто-то в музыке разбирается, кто-то на YouTube выкладывает видео того, что они делают. Если зайдете — увидите кучу популярного видео, сделанного мастеровыми людьми, от авторемонта до кулинарии и макраме.

Они включены в культурные слои, но не в публичную сферу в традиционном ее понимании. Нельзя сказать, что они исключены из социума, но специфическим образом и, конечно, в неполитический социум. Да у нас и нет политики. Это для них развлечение. Они же не отличают новости от мыльной оперы. Идет какой-то фон и идет себе. Нет такого, чтобы включали программу «Время» или ждали аналитическую программу, исчезла эта культура. Причем исчезла она относительно недавно, где-то в начала 2000-х. Люди стали иммунны к телевизору.

Вы не согласны с обычными разговорами про то, что телевизор промывает мозги?

— Здесь создана очень интересная социальная машина. В администрации проходит совещание, на котором определяют, что будут показывать в ближайшие 10 дней, и кто это будет показывать, какой канал. Потом идет совещание с каналами, уже в другом составе, где до них доводят задание. Потом включается телевизор, вещает. После того, как он отвещался, в дело вступают ФОМ и ВЦИОМ. Они проверяют, насколько люди в ответах на жестко сформулированные вопросы повторяют формулировки, которые идут из телевизора. Если хорошо повторяют — значит, хорошо сработали. Вот это — машина воспроизводства якобы общественного мнения. А на самом деле — его унификации.

Но если люди воспроизводят формулировки, значит, они смотрят эти передачи?

— У нас же язык устроен так, что он подталкивает их воспроизводить. В русском языке есть три диалекта. Один — официальный, на котором телевизор говорит. Второй — язык отрицания официальности, «язык истины», интеллигенция на нем говорит, «все, что там, — дрянь, а вот мы знаем правду». И третий — мат. Владение всеми тремя диалектами — необходимое условие социализации. Вопросы респондентам задают на официальном языке, и интервьюер фиксирует только официальную часть ответа. Он не фиксирует ни негатив, выраженный на «языке истины», ни мат. А они составляют три четверти текста. Важна формулировка вопроса — по формулировке и посылают, а интервьюер отмечает нужную галочку.

Как гаражники относятся к тому, что состоят с государством в таких отношениях? Их это устраивает — «ура-ура, мы свободны», — или печалит, «как же так, о нас никто не заботится»?

— Всюду жизнь. Очень разнообразная и интересная, которая приспосабливается к меняющимся формам давления со стороны государства или вообще уходит из государства. Население без власти сейчас — обычное дело. Этим наш сотрудник Артемий Позаненкозанимается. Они поплыли по реке Мезени — на севере, в Коми и Архангельской области. Насчитали несколько десятков поселений без власти. Почтового индекса нет, телефона нет, администрации нет, живут нормально. Если там больше ста человек, они начинают себя самообеспечивать. Далее, всякие анастасийцы и прочие сектанты. Их очень много, сотни тысяч.

То есть то, что Александр Эткинд писал о России конца XIX века, когда по некоторым оценкам до трети населения были сектантами или раскольниками, никуда не делось?

— Когда еще были уполномоченные по делам религий, они считали, что сектантов в общей сложности под 30 миллионов человек. А сейчас никто учет не ведет. Была такая работа, не знаю, открытая она сейчас или закрытая — картирование приходов в Приволжском федеральном округе, еще когда полпредом там был Кириенко. Выяснилось, что существенная часть приходов — сектантские. Даже если они православные, они все равно сектанты. РПЦ доминирует только в больших городах, а все остальное — что-то непонятное, вроде и православное, но с иерархией отношения не поддерживают. Но это полевая работа была, оперативная даже, насколько я понимаю, она не публиковалась.

В той мере, в какой народ страдает от власти, где людей сажают, прессуют, притесняют, он реагирует только методами избегания и терпения? Никаких других идей в головах не появляется?

— У нас очень мало информации о том, как живет страна. В прошлом году мы приехали в Вышний Волочек. Там трасса Москва — Питер, и студенткам моим захотелось посмотреть на проституток на трассе. А никого нет, пустая дорога. Потом выяснилось, что все проститутки переместились в WhatsApp. А значит, полиции до них сложнее добраться. Вообще, новые технологии там очень быстро впитывают. Вон, Zello, рация дальнобойщиков. Роскомнадзор ее, естественно, запретил, но все равно она везде работает.

При необходимости они умеют прибедняться, а если необходимости нет — то могут и шантажировать. И все время происходят какие-то бунты.

Вон, вспомните «забастовку» дальнобойщиков — типичный же бунт. Иных форм социального протеста не предусмотрено. И на бунт власть реагирует, меняет какие-то правила игры, в чем-то удовлетворяет бунтующих, это еще со времен Пугачева.

Это всегда так будет?

— В этой социальной структуре — да. Политики же, как института согласования интересов, нет.

И, если я правильно понимаю, вы не видите, из чего бы она могла вырасти?

— Не вижу.

Иллюстрация — Алессандра Куньо

 Источник: Coda Story