Попробуйте перевести русское слово «государство» на другие языки, например на английский. Вряд ли у вас что-нибудь получится. Ведь «государство» — это не «state», потому что «state» — это некое территориальное образование. Это не «government», потому что «government» — это «правительство». Это не «authority», потому что «authority» — это «власть». Государство — это все сразу. Отсюда возникает мощное искажение в русском общественном сознании. Задайте любому человеку вопрос: — Что может чиновничество? — Ой, да они ничего не могут! — Что может правительство? — Да они там только какими-то своими разборками занимаются! — А что может государство? — Государство может все! — Что должно делать государство? — Государство должно делать все! Потому что государство — это и чиновники, и правительство, и местные администрации, и граждане страны. А поскольку оно включает в себя всех, то и должно заниматься всем. Начиная с уровня языка, идет трансляция таких ценностей, которые не позволяют разобраться в вопросе. Государство в России сакрализировано.

Но что если поставить вопрос самым страшным образом: а нужно ли вообще государство? Лет двести на него отвечали определенно: да, государство безусловно нужно — для того чтобы строить дороги, печатать деньги, обеспечивать порядок, а иначе кто будет всем этим заниматься? Двести лет для экономистов государство фактически было естественной монополией по производству общественных благ. Раз нужны общественные блага — значит, нужно и государство. Однако в последние десятилетия этот вопрос не имеет столь очевидного ответа. Дуглас Норт, замечательный институциональный экономист и нобелевский лауреат, как-то сказал: «По вопросу о необходимости государства для экономики суд удалился на совещание и пока не вернулся».

 

Почему вопрос вдруг оказался открытым, причем не только для экономики? Дело в том, что не только в российском, но и в мировом общественном сознании существовало множество мифов, связанных с государством. И в какой-то момент эти мифы стали проверять. Например, все великие английские экономисты — Давид Рикардо, Джеймс Миль, Джон Мейнард Кейнс — приводили один и тот же пример в пользу государства: если бы не правительство, кто бы строил в Англии маяки? А ведь нации нужны маяки — чем была бы Англия без судоходства? И вот еще один нобелевский лауреат, Рональд Коуз, пошел в архив Британского адмиралтейства и стал смотреть, кто же в действительности строил маяки. Выяснилось, что ни один маяк в Англии не был построен правительством. Кто их только не строил — гильдии капитанов, местные общины, корпорации судовладельцев, но только не правительство. Разумеется, потом маяки передавались в управление адмиралтейству, потому что всю систему необходимо было координировать, но само строительство было исключительно негосударственным. Коуз написал статью под названием «Маяк в экономической теории» и на этом поставил точку, не делая никаких глобальных выводов. Он просто показал, что двести лет люди исходили из неправильных фактов.

Еще один нобелевский лауреат, Фридрих фон Хайек, проверил, как обстоят дела с денежными системами. Выяснилось, что, разумеется, разные государства в разное время создавали свои казначейские системы денежных ассигнаций, но все они погибли. Денежные знаки, которыми мы пользуемся сейчас, — это так называемые банкноты, то есть системы частных расписок между банками. Стали смотреть на полицию, пожарную охрану, армию, и опять неоднозначные ответы. Кто создал современную систему уголовного розыска? Агентство Пинкертона в США — частное детективное агентство второй половины XIX века. Конан Дойль, конечно, придумал Шерлока Холмса, но именно в то время стало ясно, что расследованиями может заниматься отнюдь не только государственная полиция. Что же касается пожарной охраны, то она может быть государственной, может быть добровольной, то есть гражданской организацией, а может быть и страховой, то есть, по сути, происходящей от бизнеса. Частные армии сейчас на вполне законных основаниях существуют в России — у Газпрома, у Роснефти. А ведь есть еще частные армии, которые закон не разрешает.

Вывод, который можно из всего этого сделать, таков: если государство и нужно, то вовсе не для того, для чего считалось раньше. У государства всюду есть заменители. Любой вопрос, который решает государство, можно решить без его участия. Причем существует множество исследований и примеров, которые показывают, как это делается на практике.

Удивительная история произошла в Калифорнии в XIX веке. Присоединение этой территории к Североамериканским Соединенным Штатам совпало с открытием там золота, и в результате этого совпадения в течение 18 лет крупнейший штат США жил вообще без государственной власти. Происходило там вот что: приезжал назначенный из Вашингтона губернатор с федеральными войсками; через неделю он обнаруживал, что у него нет солдат — они разбежались мыть золото; он еще неделю управлял так, без солдат, а потом отправлялся мыть золото сам. Раза три федеральное правительство посылало в Калифорнию людей, но потом перестало — так же можно всю армию перекачать за государственный счет на золотые прииски. В таком режиме Калифорния жила с 1846 по 1864 год. Но это не было какое-нибудь первобытное общество. Мы хорошо знаем по документам, как в этот период там решались вопросы собственности, каким образом люди закрепляли права на участки, как происходил суд. Когда жителям Калифорнии стало ясно, что нужна защита торговых путей и размещение денежных средств, штат сам сказал Вашингтону: присылайте вашего губернатора, уже можно. Но ведь почти 20 лет Калифорния жила без государства — и ничего страшного. Масса подобных примеров есть и в России — от староверских общин до обширнейших территорий, до которых центральное правительство попросту не добирается.

В общемировом масштабе довольно много случаев, когда люди прекрасно обходились и продолжают обходиться без государства. Классический пример — это китобойный промысел. Государства не могли его регулировать: во-первых, потому что все происходило в мировом океане, а во-вторых, потому что правительства попросту были очень далеки друг от друга и были очень разными. И ничего — китобои сами выработали систему правил для своего сообщества: как считать, кто загарпунил, кому принадлежит добыча и тому подобное. А ведь есть еще такие вещи, как интернет — криптоанархия, живущая в значительной степени без госрегулирования. Там есть свое, внутреннее регулирование, общественные блага в виде правил производятся, и это крайне плодотворная среда для появления инноваций, ведь она предполагает огромное количество схем и вариантов решения различных задач.

Надо менять саму постановку вопроса: если государство необязательно, то оно должно существовать по запросу — там, где оно сравнительно эффективнее остальных. Это, собственно, и называется общественным договором или социальным контрактом. Однако тут нет твердых формул, которые позволяют одинаково для всех решить этот вопрос. В разные периоды и в разных экономиках это будет разный спрос, и определяется он необходимым количеством общественных благ. Чем больше вам нужно общественных благ, тем больше вы делаете государства. Сравним, к примеру, ситуацию в Северной Европе и США.

 

В скандинавских странах огромное перераспределение налогов, государства там вроде бы много, но почему его много? Потому что на вопрос «Сколько мне нужно общественных благ?» — скандинавы ответили: «Много». Для этого нужно довольно много денег, а собрать их с помощью налогов легче, чем с помощью пожертвований или лотереи. А вот кто будет эти бюджетные деньги тратить на производство услуг — это уже другой вопрос. Может быть, их нужно передавать частным компаниям или некоммерческим организациям, и производить услуги будут они, а не государство. Скажем, в Нидерландах 17% ВВП создается некоммерческим сектором, потому что он наиболее эффективен в оказании бюджетных социальных услуг. В Скандинавии и Нидерландах государство во многом используется как машина для сбора налогов — это оно делает эффективнее. А с инвалидами и пенсионерами чиновники работают неэффективно, поэтому эти деньги должны от них перейти в аутсорсинг.

У американцев все устроено не так. Долгие века они говорили: «Мне от государства не нужно ничего, кроме обеспечения правопорядка. Я готов платить небольшие налоги, чтобы был правопорядок, а уж остальные проблемы — образование, здравоохранение и прочее — я решу сам». Так было до прихода Барака Обамы. Драматизм нынешней ситуации в США связан с тем, что Обама ломает традиционный социальный контракт. Он говорит: «Американцам нужно больше общественных благ». И потому не очень значительный, на первый взгляд, спор о том, например, насколько широка и обязательна должна быть система медицинского страхования, вызывает дискуссии по всей стране — происходит принципиальная перемена взгляда на то, что нужно от государства.

Не существует чисто либерального ответа: маленькое государство — хорошо, большое государство — плохо. Плохо — это когда государство не соответствует спросу на общественные блага. Потому что тогда начинается принуждение. Ведь у государства есть ровно одно конкурентное преимущество: еще Макс Вебер сто лет назад писал, что государство — это организация со сравнительным преимуществом в осуществлении насилия. Поэтому государство хорошо не тем, что оно заботится о людях, а тем, что оно эффективнее, чем кто-либо другой, может принуждать или угрожать. Именно поэтому его родной сестрой является мафия. Организованная преступность — это ближайший конкурент государства, потому что она тоже специализируется на применении насилия. Больше того, в подавляющем большинстве случаев государство возникало из организованной преступности. И только по прошествии времени оно было вынуждено вступать в определенный контракт с населением, а потом вертикальный социальный контракт превращался в горизонтальный, возникали демократические режимы, разнообразные методы контроля над государством и так далее.

Популярні новини зараз

Трампіст Джонсон тримає в заручниках мільйони українців - CNN

Над анексованим Севастополем окупанти збили свій винищувач і він звалився в море: відео

В оточенні Путіна не вірять у причетність України до теракту у Підмосков'ї, - Bloomberg

У Китаї відреагували на заяву Путіна про готовність Росії до ядерної війни

Показати ще

Согласно неоинституциональной теории, государство выводится из модели так называемого «стационарного бандита». Это очень убедительно доказывали как исторически, так и математически Мансур Олсон и Мартин Макгир на примере Китая первой половины XX века. С 1899 года, когда началось восстание боксеров, до 1949 года, когда закончилось военное противостояние между коммунистами и гоминьдановцами, страна жила в состоянии непрерывных гражданских войн. В течение десятилетий по Китаю бродили воинские части — с генералами, но без правительств. Когда какой-нибудь полк захватывал город, обычно он грабил его дочиста, понимая, что никогда туда не вернется. Но вот некая воинская часть запирается конкурентами в городе, и солдаты понимают, что им там придется задержаться. Именно в этот момент начинается переход от модели бандита-гастролера к стационарному бандиту, который осознает, что грабить некоторую территорию ему нужно будет регулярно. А чтобы это можно было делать, нужно, чтобы люди, которые занимаются хозяйственной деятельностью, имели некоторые гарантии. Попадая в ситуацию запертого уезда, те же самые грабительские полки вынуждены создавать государственность — чтобы изымать свою ренту, они вынуждены создавать общественные блага в виде правил, правопорядка, судов.

Зарождение российской государственности, кстати, происходило ровно по этой модели — в роли стационарных бандитов выступали варяги. Впрочем, так далеко уходить в историю ради российских примеров вовсе не обязательно, достаточно вспомнить недавние события в Чечне. Вторая война там началась с конфликта между бандитом-гастролером по имени Шамиль Басаев, который говорил о необходимости продвижения на новые территории, и формирующимся стационарным бандитом — президентом Ичкерии Асланом Масхадовым, который говорил: нас все равно запрут федеральные войска, и нам на этой территории надо что-то сделать, чтобы тут можно было жить.

Теория Олсона-Макгира ставит и другой весьма интересный для современной России вопрос: как от режима стационарного бандита происходит переход к более цивилизованным формам государства? Вся история российской приватизации в терминах теории институциональной экономики выглядит так: группы интересов, приближенные к правительству или, говоря по-русски, использующие административный ресурс, делят активы. Когда все уже поделено, они оказываются перед развилкой. Первый путь — они могут захватывать активы друг у друга. Но это совсем не то же самое, что забирать активы у государства или у населения. Это война, это тяжело, это очень дорого. Второй путь — надо менять систему правил, и от тех правил, которые способствуют захвату, переходить к правилам, которые способствуют эффективному использованию ресурсов.

 

То, что происходило в России в 1999-2003 годах и что должно было произойти в 2008 году, мне представляется именно такой развилкой, когда те, кто захватил активы, начинают думать: так, чтобы их эффективно использовать, нужна автономная судебная система (потому что необходимо как-то защитить свои права собственности от новых претендентов), долгосрочные правила (потому что надо инвестировать), защита контрактов. И все это нужно, заметьте, тем людям, которые выросли из вполне бандитской ситуации. Однако олигархические группы в России повели себя по-разному. Если ЮКОС и, например, «Альфа-Групп» пытались предъявить спрос на некие новые правила, то другие группы осторожно оставались в прежней системе, и было понятно, что конфликт неизбежен. С одной стороны, ЮКОС произвел совершенно фантастическую операцию: он стоил $500 млн в 1999 году и $32 млрд летом 2003 года, то есть вырос в 60 с лишним раз, причем за счет перехода на новые правила, а не только за счет роста цен на нефть. А с другой стороны, как раз в силу этих изменений платить ренту чиновникам прежним способом он уже не мог.

В теории Олсона-Макгира есть одна оговорка: переход от одного типа социального контракта к другому происходит, только если не появляется новых голодных групп. Но в России 2003-2004 годов такие группы появились, и они начали новый передел. Передел закончился в 2008 году, и перед бывшими голодными группами встал ровно тот же вопрос об установлении новых правил. Однако кризис вызовет еще один передел: захватывать чужие активы во время стагнации не интересно, нужно, чтобы стагнация подошла к концу — тогда и завершаются переделы.

Записал Дмитрий Голубовский. Иллюстратор Тэз Хамфриз, Esquire