Закат Евросоюза: как европейский проект оказался в структурной ловушке. Часть 2

Сегодня Европа попала в структурную ловушку, которую можно представить себе в форме условного треугольника. Во главе трех углов этого треугольника стоят: национальная политика каждой из стран Евросоюза, общая европейская политика и глобальные рынки.

Вторая часть одной из лучших по итогам 2012 года статей в авторитетнейшем журнале Foreign Affairs. Первую часть читайте здесь.

ОБЪЯВЛЕННЫЙ КРИЗИС

Перефразируя название известной повести Габриэля Гарсиа Маркеса, историю европейского валютного союза смело можно назвать «Хроникой объявленного кризиса». В то время, когда 11 государств-основателей Еврозоны готовились с 1 января 1999 года ввести общую валюту, большинство из проблем, с которыми евровалюта столкнется в течение первого десятилетия своего существования, были уже известны.

Критики Еврозоны в то время задавались следующими вопросами: как это можно вводить общую валюту без единого казначейства, как возможна уравниловка при введении процентной ставки для столь отличающихся между собою национальных экономик и каким образом Еврозона будет справляться с экономическими потрясениями, варьирующимися от региона к региону, что их экономисты называют «ассиметрическими рисками», если Европа не владеет ни достаточной мобильностью рабочей силы, ни достаточным уровнем бюджетных трансфертов между своими «штатами», как это имеет место быть в США?

«Начиная с 1989 года,  мы видим, как неохотно платили западные немцы даже за своих соотечественников с Восточной Германии, — встречаем мы такие строчки на страницах газеты, выходившей в 1998 году, — так стоит ли нам рассчитывать, что они пожелают заплатить за безработных французов?». Отвечая на широко распространенные в то время взгляды, что рано или поздно валютный союз столкнется с кризисом и этим ускорит приход такого необходимого союза политического, автор заметки предупреждает: «Это действительно пример диалектического скачка – верить и предполагать, что кризис, который только усугубит различия между европейскими странами, сможет в то же время их объединить и сплотить».

Поскольку, автором той заметки был я, то теперь мне стоит лишь добавить, что я всё же не смог предвидеть трёх вещей.

Во-первых, я не ожидал, что валютный союз будет процветать настолько долго. Почти десятилетие евро остается сильной валютой, соревнующейся с долларом США в качестве мировой торговой и резервной валюты.  Для предприятий это устранило риски колебаний обменных курсов внутри самой Еврозоны. Мы же, простые граждане, вполне ощутили всю прелесть путешествия с одного края Европы на другой без смены нескольких валют. Приезжая в Дублин, Мадрид или Афины, вы видели, что эти города переживают такой подъем, какого они никогда до этого не испытывали. Неудивительно, что в 2003 году те молодые поляки пели шиллеровскую оду «К радости», предвкушая скорое братское единение в общем европейском хороводе с такими же счастливыми ирландцами, испанцами и греками. И я, как и многие другие симпатики Еврозоны, дал себя убаюкать ложному чувству защищенности и безопасности.

Поскольку крах пришел несколько позже, чем ожидалось, то и последствия оказались более тяжелыми. С течением времени сформировался огромный дисбаланс между европейским «ядром», представленным в основном северо-европейскими странами (прежде всего Германией) и «периферией», состоящей главным образом из стран юга Европы (особенно досталось Португалии, Ирландии, Италии, Греции и Испании, которых даже окрестили обидной кличкой-аббревиатурой «the PIIGSs», созвучной английскому слову «pigs» — свиньи).

Конечно, первоначальный толчок, вызвавший землетрясение, пришел в Европу извне – из США, в которых лопнул ипотечный пузырь. В этом – более широком – смысле, мучения Европы являются частью всеобщего кризиса системы западного финансового капитализма.

Второй вещью, которую я не смог предвидеть в 1990-х, это то, что Еврозона будет способна генерировать собственные ассиметричные риски  таких масштабов.

В то время, когда Германия, все еще изнемогающая под финансовым бременем от последствий воссоединения, довольно ощутимо снижает свои затраты на рабочую силу и сокращает расходы на социальные программы, чтобы оставаться конкурентоспособной, многие периферийные страны Евросоюза позволили себе удельную роскошь роста затрат на зарплаты.

Пока Германия и некоторые другие страны Северной Европы поддерживали финансовую дисциплину и не влезали в долги, многие из периферийных стран пустились во все тяжкие. В некоторых государствах, таких как Греция, раздулись государственные расходы, в других, таких как Ирландия и Испания, неоправданно выросли расходы частного сектора. Долговой ящик Пандоры вскрыли и сверху, и снизу: правительства, компании и частные лица этих стран получили доступ к кредитованию по беспрецедентно низким процентным ставкам благодаря тому доверию, которое царило внутри Еврозоны между её участниками. По сути, Греция, которая в 2001 году пробралась в Еврозону с помощью сфальсифицированной статистики, брала в долг так, будто бы она сама Германия!

Поэтому, когда эти страны обратились к Германии за помощью, немецкие налогоплательщики целиком оправдано возмутились. Последовал закономерный вопрос: почему мы, немцы, вынуждены тяжелее и больше работать, выходить на пенсию тоже позже, тогда как эти бесполезные греки, португальцы и итальянцы на пенсию выходят раньше, чем мы и нежатся себе на солнышке на пляжах? «Эй вы, греки-банкроты, продавайте свои острова», — фыркал крупнейший немецкий таблоид «Bild» в октябре 2010 года.

У немцев все было более-менее в порядке: они продемонстрировали изумительное благоразумие. Периферийные страны Евросоюза – нет. Но существует и другая сторона медали. Пакт стабильности и роста – формальный свод правил конвергенции – показал всю свою несостоятельность, когда в 2003-2004 годах Германия и Франция превысили допустимый лимит бюджетного дефицита в 3%.  Они не понесли ни одного из наказаний, прописанных в документе для подобных случаев.

Более того, в Германии все так хорошо отчасти потому, что в периферийных странах дела обстоят так плохо. Периферийные страны Еврозоны больше не могут конкурировать с Германией в ценовой политике, просто девальвируя свои уже не существующие национальные валюты, а часть их раздутых расходов состоит именно из купленных немецких автомобилей BMW и стиральных машин Bosch. Курс евро также позволяет немецким экспортерам выставлять более конкурентоспособные цены на свои товары для более конкурентоспособных рынков, например, китайского.

В одном из исследований, проведенных по заказу Citigroup, эксперты Натан Шитс и Роберт Сокин обнаружили, что один лишь заниженный обменный курс евровалюты повышает сальдо торгового баланса Германии примерно на 3% от её ВВП в год. Как заметил экономист Мартин Фельдштейн, в 2011 году 200 миллиардов долларов профицита торгового баланса Германии примерно равнялись общему торговому дефициту всех остальных стран Еврозоны. Германия в Европе играет примерно ту же самую роль, что и Китай в мире: экспортер, который требует от других, чтобы они больше потребляли.

Вдобавок, Германия и другие страны Северной Европы использовали деньги, полученные в результате профицита, частично и для кредитования греков, ирландцев, португальцев и испанцев. Именно поэтому, когда Германия спасала проблемные банки периферийных стран Еврозоны, она тем самым спасала от прогорания и свои собственные банки.

Третьим элементом, недооцененным в 1990-х годах, были масштабы скорости изменений и безумия на мировых финансовых рынках. Самым вопиющим было то, что рынки облигаций способствовали растущему дисбалансу, неправильно оценивая суверенные риски в целом и дифференцированные риски между государственными облигациями разных стран Еврозоны в частности. Несмотря на отсутствие гарантий срочной ссуды в Маастрихтском договоре, трейдеры рынков облигаций  действовали так, как будто риски, повязанные с кредитованием греческого или португальского правительства, лишь незначительно выше, чем при кредитовании Германии или Голландии.

Как только вера в прочность Еврозоны начала рушиться – вскоре после её десятого дня рождения, рынки впали в другую крайность. Снова и снова они огорчают участников Еврозоны запоздалыми и неэффективными полумерами по росту доходности гособлигаций, так что правительства столкнулись с ростом затрат на обслуживание своих займов. При ставках от 5% до 8% государствам становится очень трудно выдерживать долговую нагрузку, даже при самых образцовых – в немецком стиле –  бюджетной дисциплине и структурным реформам. Стало настолько тяжело, что даже самые мудрые и экономически ответственные европейские руководители, такие, например, как премьер-министр Италии Марио Монти, рискуют не оправдать доверия своих народов.

ЛОВУШКА ДЛЯ ЕВРОПЫ

Сегодня Европа попала в структурную ловушку, которую можно представить себе в форме условного треугольника. Во главе трех углов этого треугольника стоят: национальная политика каждой из стран Евросоюза, общая европейская политика и глобальные рынки. С тех пор, как в 1951 году было основано Европейское сообщества угля и стали, между европейскими странами не прекращается процесс интеграции через развитие общеевропейских политик: от сельского хозяйства, рыболовства и торговли, до общей денежно-кредитной политики. Но демократия в ЕС упорно развивается на национальных началах.

Пока под внешне стабильной поверхностью Еврозоны бушевала вулканическая магма всевозможных противоречий, европейские лидеры провели большую часть первого десятилетия этого века в амбициозных попытках создать то, что некоторые называют «конституцией для Европы». Для того чтобы справиться как с углублением ЕС благодаря валютному союзу, так и с его расширением за счет Восточной Европы, они в 2007 году предложили новый набор институциональных механизмов для 27 государств ЕС с 500 млн человек населения. Но на референдумах во Франции и Нидерландах избиратели отвергли даже «легкую» версию этих смелых планов. «Народы этого не хотят»,- прокомментировал по этому поводу Бронислав Геремек, убеждённый европеец и в то же время честный реалист незадолго до своей смерти в 2008 году.

Гора опять родила мышь. Лиссабонский договор, вступивший в силу в 2009 году, предоставил больше полномочий избираемому прямым голосованием Европейскому парламенту. Но процесс принятия решений в ЕС сегодня все равно зиждется в основном на договоренностях, достигнутых политическими лидерами национальных государств в кулуарах Брюсселя. И политики и средства массовой информации являются национальными, а не европейскими. Есть общеевропейские политические группировки, состоящие из тех, кто входит в Европарламент, но не существует по-настоящему европейской политики. На выборах в Европейский парламент средняя явка избирателей снижается с каждым голосованием с тех пор, как с 1979 года начали проводить прямые выборы. Хотя и присутствуют некоторые хорошие общеевропейские СМИ, но смотрят и читают их ничтожно малое количество людей: широкой, общеевропейской публичной сферы просто не существует в принципе.

Французский историк Эрнест Ренан как-то сказал, что нация – это «ежедневный плебисцит». Действительно, сегодня в ЕС проходят выборах чуть ли не каждый день, но это национальные выборы, проводимые на разных языках и отображаемые национальными же масс-медиа. Все чаще в национальных избирательных кампаниях принимают участие партии, политики и общественные движения, которые во всех бедах,  существующих в их родных странах обвиняют другие европейские страны или весь Евросоюз. Когда я был в Маастрихте в начале этого года, мне рассказали, как антииммигрантский и антиисламский голландский популист Герт Вилдерс перенаправил огонь своей политической критики в сторону Европы. Вот где сегодня обретаются голоса избирателей по его мнению.

В то же самое время паника на мировых рынках одновременно и практически одинаково сказывается как на общеевропейской политике, так и на политике национальных государств: в одной стране за другой происходит снижение кредитного рейтинга, правительства цепенеют и срочно созывают очередной «экстренный саммит» в Брюсселе. Каждое утро, едва проснувшись, измученные лидеры стран Европы начинают юлить  между Сциллой рынков, которые не понятно как себя поведут после открытия этим же утром, и Харибдой того, что их родные национальные СМИ, партнеры по коалициям, парламенты и избиратели сделают с ними после возвращения домой.

Как только встреча на высшем уровне заканчивается, каждый лидер спешит выскочить из зала заседаний, чтобы немедленно проинформировать о её результатах свои национальные средства массовой информации. Так что каждый раз мы имеем не одну версию событий, происходивших на очередном европейском саммите, но целых 27 и абсолютно различных. Да, и плюс 28-я от невероятно миролюбивого конклава функционеров собственно ЕС. Это же полный «политический Расёмон» Европы с 28 противоречивыми версиями одного и того же события, рассказанный на 23 языках! Очень диковинный способ управления целым субконтинентом, не находите?

Автор: Тимоти Гартон Эш — профессор европеистики Оксфордского университета, эксперт Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете, США.

Источник: Foreign Affairs, перевёл Сергей Одарыч, «ХВИЛЯ»

Продолжение следует.