Шок, идущий из будущего: войны идентичностей

Украина и Россия столкнулись на поле идентичности, когда Россия не хочет отпускать Украину из общей с ней идентичности, которая выстроена в рамках советской с небольшим набором национальных отклонений. Все рассказы о возможном приходе НАТО на украинскую территорию являются вторичными, а первичным является исчезновение старой советской Украины рядом с Россией. Причем все оказались втянутыми в эту войну без особого желания. Никто не только не ожидал, что это возможно, но даже сегодня понять ее сложно, поскольку цели в этой войне принципиально нематериальны.

Религия, идеология, культура (РИК) не принадлежат информационному пространству. Это виртуальное пространство, для которого характерным является определенный отход от простого копирования действительности. Это более сложный взгляд на мир, поскольку речь идет не о повторе мира, а создании для него правил. Мир может отличаться от этих правил, но поведение людей будет возвращать его к идеалу, заложенному в РИК.

Виртуальный объект живет дольше информационного. Нам неинтересна вчерашняя газета, но мы вполне можем читать романы прошлого века. Информационное пространство в этом плане тактическое, виртуальное — стратегическое. Информационный объект соответствует действительности в этой точке пространства и времени, виртуальный — вчера, сегодня и с большой долей вероятности — завтра. Причем с возможностью перехода в другую страну, как Чайковский считается своим композитором в любой стране мира.

Виртуальное базируется на памяти, поскольку ориентировано на то, что было. Информационное — на сегодняшнем дне. И получается, что у человека отсутствует понимание будущего, которое он просто пытается взять из того, что уже было, что принципиально неверно, поскольку человек в состоянии проецировать только то, что уже было..

Войны строятся на попытке изменить идентичность, когда одна КРИ (культура, религия, идеология) пытается захватить территорию другой КРИ. Одна КРИ всегда считает свои представления о мире более правильными, чем у чужой КРИ.

Все примеры прошлого таковы. Религиозные войны сотрясали Европу с уничтожением представителей другой веры. Гитлер и Сталин видели себя идеологически и противниками, точно так СССР смотрел на Запад, обоюдно направив ракеты друг против друга. Конечно, есть противоречия экономического порядка, но под них все равно подводятся аргументы борьбы с «чужим».

Сегодняшний мир ничем не отличается от мира прошлого. Исламская КРИ породила феномен терроризма на более массовой основе, чем это было раньше, например, в случае русских бомбистов девятнадцатого века. Проблемы иммигрантов в западном мире являются примером культурной войны, который не смогла разрешить концепция мультикультурализма.

Идентичность выступает в роли определенной «сетки», набрасываемой на физическое и воображаемое пространство, связывая их вместе. Сюда попадает список своих собственных героев и врагов, отличный от других. СССР выстраивал их с нуля, именно поэтому его герои часто были еще живыми в момент их глорификации. Сегодняшнее постсоветское пространство имеет не только живых героев, но у него и сложности с героями прошлого времени, которые не признаются частью населения. То есть даже мертвыми герои могут нести в себе прошлые конфликты.

Рим пытался остановить подобный тип конфликтности, включая богов завоеванных народов свой пантеон, хотя и на вторых ролях. Однотипно Сталин создавал национальных героев внутри общего списка героев всей страны. По этой причине Довженко он предложил сделать фильм о Щорсе как об украинском Чапаеве.

Понятие стратегического нарратива, взятое на вооружение американскими военными, как раз охватывает видение мира под углом зрения идентичности. Это американский стратегический нарратив против нарратива Аль-Каиды. Советский стратегический нарратив был отличен от американского. Холодная война являлась продвижением каждой из сторон своего нарратива на чужую территорию.

Д. Запольский считает ошибкой трактовку римлян высокоцивилизованными, а варваров — дикарями. С его точки зрения, разница в том, что варвары были свободными людьми, а не жили в системе управления принуждением. А система свободы сильнее системы принуждения.

Запольский пишет уже о современности: «Западный человек — потомственный варвар. Он счастливее и свободнее (хотя зачастую хуже образован, имеет узкие навыки и мыслит куда более меркантильными категориями). Сегодняшняя «слабость Европы» — миф. Западная идентичность сильнее имперской: даже «малые» народы Балтии не утеряли своей воли в условиях СССР. Кстати, обратите внимание: сегодня Москва упрекает Европу именно в варварстве: отсутствии «духовности», «традиционности», «мужественности». Именно в том, что отличает римлянина от «дикаря»» [1].

Единственное возражение, которое возникает тут, состоит в том, что СССР все же не пытался разрушить моделей мира национальностей СССР. Так называемую новую общность людей «советский народ». Хотя в планах и было разрушение национальных границ. Ю. Андропов в свое время поручал разработать деление СССР не по национальным границам, а по хозяйственным. Но в результате разработка этих планов не получила продолжения. Понятно, что никакого распада СССР бы тогда не произошло, поскольку национальная «энергия» была бы резко ослаблена.

Национальная энергия оказалась в центре разлома СССР. Конечно, теневая советская буржуазия хотела получить себе свое: директора заводов — заводы, секретари ЦК — административное управление страной, а секретари обкомов — областями. Но все это было оформлено в виде национального запроса. С тех пор ищется модель совмещения национальных требований построения государства, пришедших из девятнадцатого века, с политическим пониманием нации, созданным в наше время.

Ю. Макаров видит слабость сегодняшней украиноцентричности в следующем: «Основний внутрішній конфлікт нашої постколоніальної кесонної хвороби: україноцентричність не означає ізоляцію (в ідеалі — з точністю до навпаки), між тим саме в цьому вигляді вона існує для суттєвої частини тих, хто її сповідує. Нічого дивного: донедавна носії української ідентичності перебували на периферії суспільства або в спеціально облаштованих гетто, вони ще менше були включені в світовий інтелектуальний обмін, ніж решта соціуму, який і без того утримувався за залізною завісою, і так тривало століттями. Це породило специфічну психологію монополії окремої свідомої (без іронії), патріотичної (тим більше) верстви на культурний спадок, а також ревнощі стосовно тих, хто робив спроби подолати ментальну автаркію» [2].

Это перекликается с мнением С. Жадана, что сегодня имеет место не столько борьба за украинский язык, сколько борьба против русского [3]. Это вызвало целый шквал отрицательных реакций.

По сути стратегический нарратив не зависит от языка, можно выразить украинский стратегический нарратив и на английском, хотя язык несомненно является базовым компонентом культуры. Однако литература может быть ориентирована и на другие образцы/каноны. Как и ориентация самой жизни может быть не только на литературу. В. Сорокин пишет: «Российская жизнь всегда была литературной, как американская — кинематографичной. Слово в России — это такой вековой мамонт, беспощадно топчущий все вокруг. Здесь слова, мифы и представления по-прежнему важнее дел, вещей и реальности» [4].

Войны идентичности обычны между разными странами. Внутри страны пока успешной оказалась модель американского «плавильного котла», хотя провалилась европейская идея мультикультурализма. Однако приход Д. Трампа продемонстрировал, что «котел» тоже работал не без дефектов, поскольку традиционная сторона Америки ощутила силу «чужих» на своей территории. У. Линд увидел будущую гражданскую войну США по линии традиционной культуры и контркультуры.

У. Линд говорит об атаке на культуру, кстати, он считает политическую корректность и культурный марксизм тоталитарными идеологиями [5]. На Западе не произошло революции, хотя ее ожидали, и ответ на этот парадокс дали, по его мнению, А. Грамши и Д. Лукач. Они посчитали, что этому помешала западная культура и христианская культура, то есть в принципе западная цивилизация, от которой следует избавиться. То есть говоря тематикой данного рассмотрения — следует изменить идентичность западного человека.

Идентичность, язык, культура — это все разные механизмы, выделяющие в окружающем нас мире значимые/незначимые элементы. Сакральные элементы были даже в самой материальной советской модели. Построение постсоветской идентичности идет по пути отказа от советской сакральности, в то время как построение российской идентичности строится на попытке объединения дореволюционного и советского пантеона с современным.

Четвертое поколение войны по Линду очень похоже на сегодняшнюю войну на Донбассе. Приведем характеристики Линда: война ведется негосударственными акторами, различие между войной и миром стерто, психологические операции становятся доминирующим оружием, главная цель — разрушить поддержку населением атакуемой стороны власти и войны, телевидение более важно, чем вооруженные подразделения [6].

Как видим, все эти характеристики проявили себя и в Донбассе, то есть война четвертого поколения уже реализовалась. Это явная война идентичности, когда одна из сторон пытается навязать другой свою идентичность. Это, кстати, объясняет тот всплеск пропаганды, который сопровождает эту войну в России, когда российское телевидение было единой гигантской психологической операцией, в рамках которой надо было отойти от советской модели «народы-братья» к модели «хунта-каратели-бандеровцы».

С точки зрения С. Тетема современная война ведется и в человеческом измерении, поэтому надо знать культуру противника. Незнанием такого рода вещей он объясняет привычную отсылку на иррациональность противника. Он говорит: «Когда мы просто откидываем существующее человеческое поведение как иррациональное, мы демонстрируем существенный провал в понимании человеческого измерения. Война — это человеческое стремление, а люди являются рациональными существами, даже когда они руководствуются принципами и представлениями, отличными от ваших. Проблемой поэтому является требование прийти к пониманию этих принципов и представлений» [7].

Религию, например, он видит как такой центральный параметр сегодняшних военных операций. Он пишет: «Наши солдаты должны быть вооружены более тонким пониманием центральности и важности религии и веры, как у населения, где проводятся операции, так и , вероятно, неожиданно, речь должна идти о религиозных ценностях, которые это население ожидает от наших войск. Мы можем обозначить это как потребность в развитии с помощью образования рефлексивного понимания». В этом же списке знания о противнике у него стоит антропология, психология, социология, лингвистика и даже семиотика.

Один из его выводов таков: кинетические операции дороги, могут пойти не тем путем, могут вызвать неожиданные последствия второго порядка, а некинетические — имеют долговременный эффект и не столь дорогие последствия.

К какому будущему движется человечество? Где в нем место идентичности ? В январе 2017 Национальный разведывательный совет США подготовил анализ «Глобальные тренды: парадоксы прогресса», где анализируются различные возможные сценарии развития. Понятно, что разведка должна ориентироваться на возможные отрицательные развилки в будущем. Здесь четко констатируется, что коллапс Советского Союза или Арабская весна демонстрируют, что государства оказываются слабы по отношению к угрозам, против которых не действуют обычные средства власти. Китай они видят как страну, уязвимую для будущих шоков, поскольку в нем присутствует централизованное управление, политическая коррупция, экономика, основанная на инвестициям и экспорте для роста. В США они видят факторы упругости: децентрализованное управление, диверсифицированная экономика, инклюзивное общество, большие земельные ресурсы, биологическое разнообразие, безопасные поставки энергии, глобальная военная сила.

Интересным при этом становится акцент не только на материальных факторах. В докладе написано: «Определение устойчивости государств скорее всего будет лучшим индикатором успеха в победе над будущим хаосом и разрушением, чем традиционные средства одной материальной силы. Завтрашними успешными государствами будут, вероятно, те, которые инвестируют в инфраструктуру, знания и отношения, которые могут выдержать шок — экономические, экологические, общественные или кибернетические» ([8], см. также изложение некоторых положений данного доклада на русском [9]).

Россия рассматривается как синтез авторитаризма, коррупции и национализма, противопоставленному западному либерализму, который Москва рассматривает как беспорядок и моральный упадок. По поводу Украины прозвучали следующие слова: «Разрешение конфликта на Украине будет иметь последствия во всем регионе. Западно-ориентированная Украина, уменьшив системную коррупцию, которая сопровождает страну со времени ее независимости в 1991 и проведя реформы, которые дали умеренный рост, станет мощным контрпримером современной России. Однако если российская интервенция в донбасский регион приведет к политическому и экономическому провалу на Украине, это может усилить авторитарные режимы в регионе и ослабить решимость тех государств, которые хотят следовать западной траектории».

Все это, как ни странно, достаточно азбучные истины для живущих в этом регионе. С другой стороны, люди здесь платят за эти истины кровью и жизнью, если не своей, то своих близких.

По поводу идентичностей аналитики разведки пишут: «Идеи и идентичности определяют, кем мы являемся, отражая индивидуальные представления о себе и о нашей роли в мире. Представления дают моральные указания и оптическое стекло, с помощью которых мы понимаем будущее и движемся к нему. Они определяют, кто принадлежит к сообществу, группе, обществу, государству, культуре и цивилизации, а также, критически кто не принадлежит. Хотя и будучи стойкими, идеи и идентичности не являются статическими. Отдельные идеи и идентичности взаимодействуют друг с другом — подрывая или усиливая представления, которые наиболее значимы, и то, как следует относиться к людям. На них влияет экономическое, политическое, социальное, технологическое и другое развитие».

Один из выводов — это усиление транснациональных идентичностей, поскольку в ближайшие двадцать лет информация и идеи будут свободно двигаться через границы. Такая свобода в истории часто сопровождалась религиозными войнами. И в этом случае прогнозируется, что в результате напряжение между разными религиозными группами и между религиозными и светскими сообществами будет возрастать. Кстати, в 2014 г. вышла художественная книга У. Линда с соавтором под общим псевдонимом Т. Гоббс [10]. Она начинается с вопроса: был ли распад США неизбежен? И этот распад рассматривается как произошедший через четыре десятилетия, в то время как Риму понадобилось на свою гибель три столетия.

В книге есть и такой абзац: «Сейчас удивительно, как четко выделено американское столетие: от 1865 до 1965. Историк в двадцатом столетии Шелби Фут заметил, что первая гражданская война сделала из нас одну нацию. В 1860, как он написал, «Соединенные Штаты были». В конце войны, глагол был в единственном числе «Соединенные Штаты являются». После 1965 и другой войны мы разъединены, разобраны с одинаковой скоростью на белых, черных, испаноговорящих, феминисток, геев, жертв, угнетателей, альбиносов-левшей с дурным запахом изо рта. Гомосексуалы говорят, что молчание — это смерть. Природа отвечает, что разнообразие — это война». Кстати, книга написана с точки зрения событий в 2068 году.

Прогноз об ускоренном обмене идей и информации в очередной раз демонстрирует, что Советский Союз все равно бы не выдержал такого свободного перемещения информации, а если бы и выдержал, это не был бы тот Советский Союз, который мы знали. Это также подтверждает мнение У. Линда о возможности гражданской войны в самих США.

Парадоксальный вывод доклада таков — «более связный мир будет скорее увеличивать, чем уменьшать, различия в идеях и идентичностях«.

И еще: «Информационная среда фрагментирует население и его бесконечные воспринимаемые реальности, подрывая общее понимание мировых событий, что ранее облегчало международное взаимодействие. Это также будет подталкивать к тому, чтобы подвергать сомнению такие демократические идеалы, как свобода слова и рынок идей».

Описывая наше время в своем романе, У. Линд констатирует, что реальность исчезла в виртуальности. Он пишет: «Муж и жена, дети, дом и хозяйство, поле, ферма и деревня,старые линии и пределы нашей жизни оказались разбиты на тысячи фрагментов. Реальностью стало то, что приходит из электронного ящика, а не то, что ты видишь из своей двери. Не то, что вы выглядываете из-за двери с ружьем в руке. Это может быть кто-то чужой, или ваш собственный ребенок, или оба. Все стало политическим. Вы выбираете слова политически, ваша одежда политическая, ваши развлечения политические. Если все три без пороков и скучны, вы на правой стороне. Если они грязны и соблазнительны, вы на левой стороне. Вы должны быть тем или другим, поскольку все таково».

Подобную фрагментацию подтверждают также исследования. Ср., например, следующие слова: «Увеличивающаяся поляризация, даже фрагментация, общества становится явной в американской политике. Есть ощущение, что общества разделяется на части, каждая из которых слушает только других членов своей группы. Разделение между группами позволяет им отклоняться даже дальше в ценностях и перспективах» ([11], см. также [12]). Однотипно разделены медиа, которые «обслуживают» только своих: как читателей, так и авторов (см., например, исследование правого поворота в информационном пространстве США [13]).

В докладе национальной разведки также множество других наблюдений по поводу того, что мир будущего станет не просто более сложным, а будет связан со множеством новых опасностей для человечества.

Идентичности в докладе уделено особое внимание. Политические лидеры будут опираться на идентичности для мобилизации своих сторонников и проведения политического контроля. Группы идентичности будут более влиятельными, некоторые из них будут иметь транснациональный характер. Параллельно будет происходить эрозия традиции толерантности.

Религиозная идентичность также станет гибкой: «Представьте человека, пришедшего в храм в будущем: что он будет искать в его стенах? Личной коммуникации. Его типу сознания нужна будет простота, возможность прямой коммуникации, честность, искренность, лаконичность. Его сознание отсечет все лишнее, все сугубо локальное, обусловленное историческими амбициями”.

Все это будет вести к запросу на понимание смысла происходящего, то есть к реформе языка богослужения и реформе структуры самой службы. Богослужение на церковно-славянском языке носит ретроспективный и элитаристский характер: смысл службы понятен только избранным. Основатель религии, проповедовавший на языке рыбаков и крестьян, покажется более весомым образцом. И если иерархично-ритуальное сознание людей старшего поколения могло принять торжественный, но малопонятный чин службы, то в языке новых поколений возникает конфликт между требованиями ясности, простоты и, с другой стороны, ускользающими смыслами древних текстов» [14].

Но перед нами не административное «передавливание» в пользу одной точки зрения. Гегемония Грамши интересна акцентом на добровольном признании ситуации управления одним сегментом общества другим [15 — 16]. Кстати, одна из этих статей называется «Медиа гегемония».

При этом будут умирать старые информационные потоки, им на смену придут новые информационные, как пришли социальные медиа, или виртуальные потоки, как пришли телесериалы. Все они будут иметь не совсем ясные на сегодня последствия. Социальные медиа могут трансформировать индивидуальную идентичность, например, парадоксальным образом не ослабляя, а усиливая ощущение одиночества [17]. Или такой факт, что люди, не согласные с тональностью и манерой обсуждения на телевидении, уходят от него. По социологии 30% бросили смотреть из-за этого российское телевидение [18].

Признав, что информация не является знанием [19], о чем, кстати, давно писали пионеры теории информационной войны, размещая знания и мудрость на вершине пирамиды, внизу которой было понятие факта, следует подчеркнуть, что сегодняшний мир оказался переполненным информацией, но не знаниями. Странным образом избыточность информации закрыла пути к знанию. Мы имеем постепенное упрощение картины мира и определенное «оглупление» населения. В своем романе Линд высказался об этом феномене очень удачно: «Мы знаем все меньше и меньше, но компьютеры будут передавать наше невежество быстрее».

Л. Гудков пишет об упрощении мира современного человека: «Именно в силу примитивизации подавлен, атрофирован всякий интерес к сложности, к новым смыслам. Действительно, здесь опять можно вспомнить пословицу: «Можно подвести лошадь к водопою, но заставить пить ее нельзя». Пожалуйста, у нас все возможности, действительно. Общество более открыто, информационные источники более разнообразные, несмотря на всю цензуру. Но библиотеки пустые. Вот в мое время надо было утром бежать в «Ленинку» и ждать, когда очередь там освободится…» [20].

Как видим, сегодня потеряно и стабилизирующее влияние литературы. Люди читают то, что более приближено к их болевому порогу, в виде социальных медиа. Вчерашние беды, которые хранит литература, их больше не волнуют.

С социальной арены исчезли прошлые социальные «стабилизаторы», которые удерживали общество в рамках. Эту функцию потеряла не только литература, но и образование, которое также трансформируется в ту сторону, которую не хочет принимать общество.

Украину не испугать хаосом, поскольку мы время от времени то выходим, то входим в него. Однако хаос всего мира предстанет как подлинная беда.

Литература

1. Запольский Д. Столицей России буде Пекин или Шанхай. Интервью // rusmonitor.com/dmitrijj-zapolskijj-stolicejj-rossii-budet-pekin-ili-shankhajj.html

2. Макаров Ю. Шевченко без башти // zn.ua/project/shevchenko/

3. Жадан С. У нас происходит не борьба за украинский язык, а против русского. Интервью // nv.ua/ukraine/politics/zhadan-u-nas-proishodit-borba-ne-za-ukrainskij-jazyk-a-protiv-russkogo-587361.html

4. Сорокин В. Я — безнадежное литературное животное. Интервью // gorky.media/intervyu/ya-beznadezhnoe-literaturnoe-zhivotnoe/

5. Lind W. The origins of political correctness // www.academia.org/the-origins-of-political-correctness/

6. Bloom J.A. William LInd’s way of war // www.theamericanconservative.com/articles/william-linds-way-of-war/

7. Tatham S. a.o. Training humans for the human domain. — Carlisle, 2015

8. Global trends. Main report // www.dni.gov/index.php/global-trends/what-scenarios-teach-us

9. Ларина Е., Овчинский В. Разведка США: преступность, терроризм и новые технологии ближайшего будущего // zavtra.ru/blogs/razvedka_ssha_prestupnost_terrorizm_i_novie_tehnologii_blizhajshego_budushego

10. Hobbes T. Victoria. A novel of 4th generation war. — Kouvola, 2014

11. Morales A.J. a.o. US social fragmentation // mystudentvoices.com/us-social-fragmentation-a0e7586c9180#.jdqo8mpo9

12. Rentfrow P.J. a.o. Divided we stand: three psychological regions of the United States and their political, economic, social, and health correlates //Journal of Personality and Social Psychology. — 2013. — Vol. 105. — N 6

13. Бенклер Й. И др. Экосистема правых медиа во главе с Breitbart News зменила общую повестку медиа // themedia.center/2017/03/11/issledovanie-ekosistema-pravyih-media-vo-glave-s-breitbart-news-izmenila-obshhuyu-povestku-media/

14. Фирсов А. После «Пересвета»: РПЦ и ментальные ловушки XXI века // pltf.ru/2016/10/26/alexey-firsov-forbes/

15. Hull S. Gramsci and us // www.hegemonics.co.uk/docs/Gramsci-and-us.pdf

16. Artz L. a.o. Media hegemony // www.researchgate.net/publication/275408880_Media_Hegemony

17. Primack B.A. Social Media Use and Perceived Social Isolation Among Young Adults in the U.S. // www.ajpmonline.org/article/S0749-3797(17)30016-8/fulltext

18. Социология российского политического телевидения. Исследование // pltf.ru/2017/02/01/polit-tv/

19. Савин Л. Кибергеополитика: вопросы идеологии // katehon.com/ru/article/kibergeopolitika-voprosy-ideologii

20. Вожди и нация // www.levada.ru/2017/02/21/vozhdi-i-natsiya/