Размышления над салатом оливье, или Как усложнять себе жизнь

Прошлый Новый Год я встретил в русской компании. Ну, как русских… — скорее советских, — уроженцев Узбекистана, Казахстана, Челябинска, немного ностальгирующих по Союзу, — от Ужгорода до Сахалина, — несмотря на почти 20 лет жизни в Канаде. И жизнь у них насыщенная, интересная, было о чём говорить и без политики.

Единственный раз политика была упомянута, когда мой сосед по столу, заставленному обязательными салатами оливье, селёдкой под шубой и холодцом (а холодец для меня — тоже своего рода салат), выразил своё уважение к Путину за то, что при нём у людей появилось что поесть, и стали что-то строить и преображать. Я хотел было заметить, что всё это совсем не заслуга Путина, и подобные преображения происходят также в других постсоветских странах, как вдруг до меня дошло, что говорит-то он собственно не о Путине, а о том, что можно обобщить как «не 90-е». Путина он даже не застал, вовремя свалив в Канаду, а вот 90-е — ещё как! И, как для многих других, для него они явно оказались потрясением, даже психологической травмой, вызвавшей пост-травматическое стрессовое расстройство. Так человек, переживший настоящий голод, будет радоваться любой пище в миске. И это понятно и объяснимо. И цена, которую человек платит за еду в миске, его не особо интересует: он знает, что было, что есть, а что будет потом не так важно, когда ты думаешь о выживании. Достаточно знать, что сегодня лучше, чем вчера.

Было бы бессмысленным убеждать моего собеседника, что Путин и есть сам по себе производное тех самых 90-х, — непродуманных экономических и политических реформ, когда вместо создания стабильной и сбалансированной системы принялись решать проблемы момента. А в результате в 1993 похерили демократию, потому что свободно избранный парламент оказался «плохим», и сделали фактически диктатуру «хорошего» президента. То, что президенты рано или поздно меняются, реформаторам как-то в голову не пришло. Зато пришел следующий молодой и энергичный президент из ниоткуда, и все знают дальнейшую историю России.

Сегодня был создано вчера, а завтра определяется сегодняшним днём. Как только похерили демократию, приход Путина был предопределён. Как, в свою очередь, проблемы 90-х закладывались в невнятных перестроечных потугах 80-х, вызванных застоем 70-х, предопределённых недоделанностью реформ 60-х, которые были результатом конца сталинизма 50-х, и так — если не до Адама, то до Рюрика. И проблема эта не только России или Украины и т.д. Это проблема подхода.

В принципе, существуют лишь два способа организации: самоорганизующаяся система и ручное управление. Примерами первой являются британская и американская системы. Суть ее такова: стабильными могут быть лишь системы с достаточным разнообразием и независимостью составляющих её элементов. Они непременно вступают в противоречия и даже конфликты, что позволяет ей иметь внутренний баланс, не давая узурпировать контроль системы. Мы часто говорим об институтах, их важности и необходимости, но забываем о том, что это — независимые институты, что значит: если там оказались даже нехорошие люди, вам с этим придется жить. Цельность и независимость институтов важнее для стабильности системы в долгосрочной перспективе, чем получение нужного сиюминутного результата ценой подрыва институтов. Что и произошло в 1993 в России. Ради сохранения власти «прогрессивного» президента разогнали «ретроградный» парламент, не дали «коммунисту» Зюганову порулить, и всё — во имя демократии. И сложную систему контроля и балансов перевели в режим ручного управления — пресловутую вертикаль власти.

Помимо всего прочего, каждая система создаёт социальные лифты для людей определённых социальных и психологических типов. Сложная, самоорганизующаяся система требует людей осведомленных, знающих, как она работает, способных искать и находить партнёров и компромиссы, апеллировать как к массам, так и к элитам. Ручное же управление прежде всего требует личной преданности начальнику. Ну что такое сталинский «эффективный» менеджер? — Хозяин чего-то возжелал, ты рявкнул заместителю, тот — ниже по цепочке, где в самом низу кого-то бьют по голове, кого-то расстреливают, а остальные от испуга начинают шатко-валко исполнять. Тут никаких особых способностей и не нужно. Это в сложной системе приходится искать финансирование и мотивацию, проводить исследования и анализировать результаты, иначе конкуренты, которые на каждом углу, тебя заедят. А тут повторяй то, что сказали сверху, и всех делов! Значит, не то что образованный, а просто моральный человек там не удержится, даже и не попадёт. Неудивительно, что в советской и постсоветской реальности у власти оказываются. в основном, простые ребята с понятиями. Причем — неизбежно, так как в системе ручного управления по-другому нельзя.

Поэтому не стоит возмущаться или удивляться тому, что избранники народа постоянно какие-то “не те”. Взгляните на систему. Вспомните историю. Вашу. В 1917 году большевики были такой себе партийкой что-то читавших и соображавших людей, отличавших Каутского от Крупской. Но вот чего они не понимали это то, что их ведущая доктрина — ленинизм — есть ни что иное, как упрощение всего, — редуцирование, если хотите. Всё сводится к простым парам — пролетариат-буржуазия, коммунизм-капитализм, мы-они, — всё просто, психологии нет, всё можно учесть и раздать, а все эти сложные взаимоотношения экономики и институтов — империалистическая ложь. Из этого просто ничего, кроме вертикали власти и ручного управления, не выстроишь, — что очень подходило амбициозным и малограмотным. Довольно скоро на смену образованным и рафинированным интеллигентам вроде Луначарского и Чичерина пришли ребята попроще — вроде Хрущева и Берии. Это совершенно неизбежно, ибо при ручном управлении, даже самом безобидном, если такие бывают, образованный человек, скорее, займётся чем-то более интересным, нежели политика. Это ведь в сложных системах политика увлекательная и непредсказуемая, и даже проигравший оставляет свой след.

Нам повезло, что в 2016 Америка избрала Трампа президентом. Это исключительно редкий случай прямого столкновения сложной самоорганизующейся системы с системой ручного управления, пример того, как одни и те же институты исполняют распоряжения Трампа-президента и ограничивают выбрыки Трампа-эффективного менеджера. Несмотря на воображение конспирологов, никто этой системой не руководит, — она просто функционирует в заданном режиме.

Результатом украинских преобразований, по идее, должна была стать подобная сложная самоорганизующаяся система, не полагающаяся на личности. Но нет исторического опыта, культуры сложности, если хотите. Вместо посторения институтов, народ интересуется постоянно «Почему президент не посадил того, почему не сделал доллар по 10?» — то есть, почему единолично не является одновременно следователем прокуратуры, судьёй и Центральным банком.

А ведь эти институты должны быть независимыми, — независимыми ни от кого, кроме полномочий, определенных для них законом.

Людей ведь раздражают не бюрократы “вообще”, а только те, кто точно исполняют свои обязанности. Не всем это нравится. Хочется, чтобы побыстрее или исключительно тебе. “Хороший” чиновник может организовать это за небольшое — или большое — вознаграждение. Он же как бы помогает человеку… Потому что когда институты из режима анонимной автономии переходят на личности, возникает коррупция. Коррупция не анонимна.

Впрочем, несмотря на все потуги унитарности, Украине исторически повезло со сложностью системы. Хотя не политической. А так, — что там ни возьми, обязательно этому найдется противовес. Запад-Восток, украинский-русский, Динамо-Шахтер, перемога-зрада. И это хорошо, — это создает тот самый необходимый минимальный баланс, без которого в Киеве давно бы сидел какой-нибудь «Бацька» с усами, а вертикаль власти устанавливала бы духовные скрепы какого-то единственно истинного православия. Но минимальное количество элементов создает лишь статический баланс, а необходимо — движение, динамика. Простая бинарность приводит к политике конфронтации вместо стратегии поиска союзов через поиск компромиссов.

Бинарность, то есть возможность иметь только два варианта, создает такой интересный психологический феномен: она стирает нюансы. И на такой вопрос, — как бороться с русской индокринацией, моментально выскакивает ответ: “индокринацией украинской” вместо “да никакой индокринации не нужно вообще”. В системе, где есть только да и нет, только черное и белое, только хорошее и плохое, — все наделяется положительностью и отрицательностью, все противопоставляется, хотя нигде не говориться, что так должно быть. Более того, так быть не должно, если система на месте стоять не хочет.

А ведь есть еще и бинарность образования, когда от учащегося ожидается простое запоминание «правильных» ответов. Это ещё “проходит” в математике или сопромате, а вот уже в биологии и физике — нет, не говоря об истории и литературе. Социология уже кажется ненужной мерехлюндией, а уж гендерные определения — упаси боже! И это очень ограничивает способность общества, — особенно, общества централизованного, — идти в ногу со временем. Постоянно приходится ждать, когда где-то там что-то придумают и сделают, и только потом это купить или спереть. Поскольку, если ты заучиваешь раз и навсегда “что есть что”, то у тебя нет стимула для поиска нового, — ведь всё разложено по бинарным полочкам.

Не зря же человеческий мозг считается одной из сложнейших (порядка 80-90 миллиардов нейронов!) систем во Вселенной, и оттого может создавать собственные вселенные. И если подойти к мозгу так, как мы традиционно подходим к организации общества, то первым инстинктом будет, — все нейроны слепить до кучи, в один офигенный нейрон. Но не стоит объяснять, что ничего из этого не выйдет. Дело ведь не в размере, и даже не в количестве, а во взаимосвязи элементов системы. Для развития системы требуется взаимодействие ее составных, и чем их больше, тем развитее система.

И мы уже доперли до понимания, что успешная экономика должна быть сложной, но ещё не доперли, что и общество не менее сложно, особенно в условиях сложной экономики, и пока не осознали, что администрировать такое общество методами вертикали власти и ручным управлением невозможно. Обязательно возникнут внутренние конфликты, что мы и наблюдаем как в России, так и Украине. И это не социальные противостояния индустриального классового общества, как до сих пор даже украинские интеллектуалы предпочитают считать, а несоответствие сложного общественного состояния и примитивного способа управления страной. Хипстеры всякие, программисты JavaScript — что это такое вообще? Как они вообще вписываются в систему, где вопросы отопления и цены автобусных билетов решаются на самом высоком уровне?

В сложных системах всё делегируется на самый нижний уровень, насколько возможно. Желательно, чтобы граждане сами занимались отоплением, освещением и ращением детей. При ручном управлении всё приходится делать самому государю с боярами. Президенту России жалуются на расписание трамваев в Череповце, президент Украины занимается квартирами для ветеранов АТО. Понятно, что это для саморекламы, но что для этого выбирается, — говорит само за себя. «Я пришел дать вам волю!» — заявляли людям Разин и Махно. «Я пришел дать вам дешевый газ!» — отвечают украинские кандидаты в президенты. Тут заметна некоторая разница в подходах к политическим приоритетам.

Популизм, в первую очередь, — это неуважение и неприятие общественных и государственных институтов. Часто эти институты сами дают повод для неуважения. Но лишь потому, что к ним изначально относятся несерьезно, — не как к части общественной структуры, оперирующей в рамках определенных законом полномочий, а к своего рода личной вотчине. Отсюда обещания политиков лично что-то дать, отсюда обещания мэра лично расчистить снег на улицах. Популизм – это также и персонализация институтов, когда мы ожидаем, что новый руководитель будет действовать как-то по- новому, вместо того, чтобы все руководители действовали одинаково, в рамках законов и своих полномочий.

Когда мы думаем о создании общественной, политической и экономической системы, первым вопросом должен стать «Как обеспечить её долговечность и независимость от личностей?». А он рано или поздно возникает. Ответ дает история: усложнятся: делегировать ответственность до уровня отдельного гражданина и давать возможность людям и институтам быть независимыми от власти и друг от друга, понимая, что ошибки обязательно будут, и с ними придется жить, но без этого ни система, ни люди не смогут научиться жить в состоянии сложности, скажем так.

Я когда-то приводил этот пример, но повторюсь. Однажды я имел возможность нанимать людей на работу в мою кампанию, в мою команду. Приходили ко мне знакомые с просьбой взять их или их родных. Будь я государственный чиновник, кто знает, чем бы дело закончилось, ибо в иерархии госсектора ответственность очень размыта. Но то была частная компания, которая мне доверяла полностью, никто меня не проверял, никто не держал меня за руку. Я мог нанять кого угодно, — но что дальше? Моя независимость шла рука об руку с моей ответственностью и, что более важно, с моей репутацией. А независимость без репутации — ничто. Помимо того, что мне не хотелось делать работу за какого-то неквалифицированного приятеля, мне больше всего не хотелось выглядеть некомпетентным лидером, которому нельзя доверять.

Независимость людей и институтов дает им чувство собственного достоинства. И понимание сложности мира — сложности, которая позволяет поддерживать стабильность. Это напоминает диагноз, данный старенькому миллиардеру мистеру Бернсу в моем любимом сериале-мультике «Симпсоны»: — У вас в организме обнаружены все известные человеку болезни, но они находятся в таком балансе между собой, что не приносят вреда.

…Тут я очнулся от своих мыслей и начал широкими движениями ложки наваливать в тарелку оливье.

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, на канал «Хвилі» в Youtube, страницу «Хвилі» в Facebook