Шествия с портретами дедов, которые воевали, становится в современной России обязательным атрибутом празднования 9 мая. Инициированная в 2007 г. в Тюмени, акция «Бессмертный полк» к 2014 г. охватила уже около 500 городов России, а с 2015 г. стала важной составляющей официального празднования Победы в Москве. Новый элемент торжественной программы получил признание, что фиксирует, в частности, и статья в Википедии, посвященная Дню Победы.
Это шествие не зря уподобляют крестному ходу. Хотя акция «Бессмертный полк» выглядит в целом как модифицированная советская демонстрация, однако в этом шествии мы наблюдаем, скорее, возрождение энергетики религиозности, в пику заорганизованности и дисциплинарному характеру советских демонстраций. В пользу этого говорит как генезис акции (инициатива снизу), так и стихийный характер подключения новых участников. Все это делает ее классическим флеш-мобом, однако, обретающим черты ритуала.
Новые гражданские культы нередко воплощаются по лекалам культов религиозных, хотя в пику им культивируют рационализм и могущество человека. Такой формат общественной активности как демонстрации тоже опирается на традицию ритуальных христианских шествий.
Российские радикалы левого толка и, в частности, большевики не брали это во внимание, считая, что наполняют новым содержанием прежде всего протестные практики западных социал-демократов, феминисток прочих левых движений. Однако европейские практики в интерпретации российских революционеров обретали новые черты. Европейским протестующим было важно предъявить лозунги и требования на плакатах, то есть шла фиксация смыслов и апелляция к рацио.
А вот российским демонстрантам этого было недостаточно: кроме лозунгов, они обязательно предъявляли также портреты своих «святых» – основателей идеологии и лидеров, подчеркивая преданность своим харизматическим вождям и предтечам.
Среди выразительных средств большевистских демонстраций обращают на себя внимание знамена в форме хоругвей. Благодаря им становится очевидно, что крестные ходы не вытравились из представлений россиян о том, каким должно быть массовое шествие. Причем на советских хоругвях воспроизводились порой даже образы «старого мира» и христианская символика.
Так на уровне стилистики обнаруживала себя преемственность советских демонстраций и крестных ходов. Однако это была преемственность не только стилистическая, но и психотехническая, поскольку демонстрация предполагает создание определенного настроя у участников – экзальтированности, вовлеченности, отождествления с другими участниками, а также с предтечами и лидерами, изображения которых сопровождают шествие. Как через участие в крестном ходу подтверждается причастность к общине, так и включенность во флеш-моб «деды воевали» призвана подтвердить причастность к народу-победителю. Таким образом, акция «Бессмертный полк» обретает черты специфического ритуала почитания предков, внесших вклад в победу.
Так празднование «Победы-1945» в России перерождается сейчас в праздник основания нации «победителей». Причастность к победе через лозунг «деды воевали» работает на консолидацию лучше принципа единокровия или православного единоверия.
А были ли в Украине победы, к которым бы можно было апеллировать как к народо-порождающим? В официальной историографии советского времени такой победой признавалась Хмельниччина. Русофилия такой трактовки обнаруживается, конечно, в мифе воссоединения с Россией как логического финала народо-порождения украинцев. Однако значим и другой аспект – образ поляка как побежденного. Ведь для России в XVII веке Польша оставалась соразмерным и опасным противником вплоть до удачного политического маневра с Переяславским договором.
Всю эпоху, когда шло образование модерных наций, то есть с XVII века, украинский этнос провел в войнах. Но результатам этих войн не суждено было лечь в основу украинского мифа. Все войны украинцы вели либо против Московии-России, либо вместе с ней, под ее знаменами. Победы украинского оружия над московским случались (например, под Конотопом в 1659 г.), но не вели к значимым результатам и не могли послужить основанием национального мифа. Войны же под российским флагом бывали победоносными, но участвовавший в них украинский народ не признавался субъектом победы. Симптоматичным в этом смысле стало утверждение В. Путина о том, что без Украины русские «все равно победили бы, потому что мы страна победителей «.
Ход консолидации через победу не лишен смысла, вопрос в том, какую победу назначать народо-порождающей. В этом качестве россиянам не пригодилась победа 1612 года, достигнутая консолидацией общества и верных обществу элит.
В Турции спрогнозировали "переломный момент" войны в Украине
Снег, дождь, сильный ветер, а потом потепление: синоптик Диденко предупредила о погодных "качелях"
В Киеве - острый дефицит водителей маршруток: готовы дать жилье и бронь от армии
В Украине запретили рыбалку: что грозит нарушителям с 1 ноября
Народ, возводящий свои основания к такому мифу, был бы другим народом. Символично, что памятник Минину и Пожарскому, возведенный на Красной площади в 1818 г., в 1931 г. был перенесен поближе к Храму Василия Блаженного, ведь он мешал проведению военных парадов.
Внедрение в сознание россиян такой модели идентификации, как идентификация с победителями, последние двадцать лет сопровождается культивированием традиции военного парада в День Победы. Демонстрация военной силы призвана подтвердить амбиции россиян на наследие победителей во Второй мировой войне (а это наследие, между прочим, включает не только победу над непокорной «бандеровской» Украиной, но и власть над половиной Европы).
Парады принципиально отличаются от демонстраций. Если демонстрации это представление единство сообщества и претензию на равенство с другими, то парады призваны предъявить превосходство и/или исключительность. В этом смысле гей-парады или спортивные парады — конечно не демонстрации. Военные парады это предъявление превосходства в чистом виде.
Симптоматично, что в советское время военные парады на день Победы в Москве проходили только по юбилейным датам. После триумфального парада в июне 1945 г., парады Победы прошли в 1965, 1975, 1985 годах. Более пафосно, чем победа в войне, отмечалась победа Октябрьской революции: военные парады на 7 ноября были ежегодными (также как и парады 1 мая, которые проводились ежегодно до 1968 г.).
Парады Победы 9 мая стали ежегодными в России начиная с 1995 г. Однако долгое время они проходили без участия военной техники. Поворотным стал 2008 г. – случайно ли, что это был год первой неприкрытой военной операции РФ против бывшей союзной республики, Грузии. С 2008-го в парадах на Красной площади демонстрируется боевая военная техника, причем с каждым годом ее прибывает, и действо становится все зрелищнее.
Роль победных парадов в консолидации народов не преуменьшить. К организации таких парадов прибегали Петр І, Наполеон, Бисмарк, Гитлер и многие другие милитарно ориентированные лидеры. Впрочем, тут же следовало бы различить военные смотры, проводимые в связи с памятными датами или общественно-значимыми событиями, и, собственно, парады как триумфальные шествия победившего войска.
Смысл военного парада как свидетельства военной победы был настолько забыт и фальсифицирован, что была даже заведена государственная традиция проводить в независимой Украине парады 24 августа. О какой победно решенной военной задаче они несли весть, кроме как о том, что Украина оставалась в списках крупных производителей и поставщиков вооружения? Конечно, это были всего лишь военные смотры, а не парады. Ведь не было никакой военной победы, которую они призваны были бы удерживать в памяти и во внимании народа. Напротив, они предъявляли свидетельства того, что украинская армия слабеет и разворовывается.
Проблема как раз в том, что в современной России военный смотр по случаю годовщины Победы носит характер триумфального парада. То есть Победа подлежит не торжественному поминанию как памятная дата; она предлагается для повторного переживания, культивируется как актуальное состояние триумфа – триумфа подавления и покорения условного врага-«фашиста».
Чем же это отличается от задач культового ритуала, который призван вовлечь участников в вечно повторяющуюся мистерию, например, мистерию рождения и воскресения Христа? Не зря праздник Победы заступает место Пасхи как гражданский культ современной России. А поскольку парад теперь еще и сопровождается народным шествием с портретами «дедов», аллегория Дня Победы как ново-русской Пасхи обретает еще более зловещие хтонические и экспансивные черты.
Конечно, Украина ждет того момента, когда настоящим триумфальным Парадом Победы ознаменуется победа в русско-украинской войне. Но достаточно и того, что память о победе Майдана 2013-2014 г. уже обретает характер мифа об основании политической нации украинцев. В сущности, миф основания народа через победу не единственно возможный, так что вовсе не обязательно, чтобы украинцы вели свое начало от некоей победы. Но если уж следовать логике победы – пусть это будет победа над внутренним злом, внутренней порчей и внутренней инертностью. Эти победы никогда не обесценятся.