Вопросы о войне и мире. Работа над ошибками

Скандальные высказывания Александра Хуга о том, что прямых доказательств российского присутствия на востоке Украины нет, а «российскую форму можно купить где угодно» крайне симптоматичны не только в отношении репутации ОБСЕ, но и в отношении нашего собственного позиционирования происходящего на фронте и около него. В том, что сегодня представители различных гуманитарных миссий позволяют себе подобные высказывания, есть и весьма ощутимая доля нашей вины. Ведь очень часто мы не то, что не имеем подходящих ответов – мы неправильно задаем вопросы.

Деоккупация\реинтеграция? Или все же их последовательность?

В рамках обсуждений дальнейшей судьбы ОРДЛО (очень часто аннексированный Крым как бы выносится обсуждающими за скобки) в Украине, как правило, говорят о реинтеграции, противопоставляя ее деоккупации.

Но эти этапы возвращения ныне оккупированных территорий под украинский контроль нельзя заменять друг другом – без деоккупации в принципе невозможна никакая реинтеграция, так как невозможно реинтегрировать никакие из оккупированных территорий до непосредственного прекращения боевых действий, расформирования структур оккупационной власти с последующим осуждением их руководства, разоружения НВФ и обеспечения безопасности для мирного населения оккупированных территорий.

Или же часто авторы очередных «мирных планов» не отказываются от этапа деоккупации совсем, но упоминают ее лишь на уровне фразы «когда оккупант (который, кстати, не всегда называется корректно и напрямую) выведет свои войска»…полагаться на волю оккупирующей стороны в деле возвращения украинских территорий – решение, наивность которого предельно близка к идиотизму.

Есть ли сегодня у оккупирующей стороны в лице РФ и ее регулярной армии мотивация выводить свои войска? В рамках действующих «безальтернативных Минских договоренностей», где РФ, хоть и признающая, что Донецкая и Луганская области и их отдельные районы являются территорией Украины (что, словно мантру, то и дело повторяют адепты «безальтернативности» Комплекса мер), тем не менее, не фигурирует как сторона конфликта, а лишь как внешний актор, который обязуется оказывать необходимое влияние на соответствующую сторону – ответ однозначен.

У России нет ни одного повода как-либо пересматривать свой подход к конфликту в данной ситуации. Дистанцирование от своей роли в происходящем через марионеточные правительства было и остается очень удобной тактикой для продвижения идеи «прямых переговоров с ДНР и ЛНР». И представителям администрации президента РФ глубоко безразлично, что в самом тексте Минска никакие «ДНР» и «ЛНР» не фигурируют, а сами «лидеры» квазигосударственных образований неоднократно высказывались о том, что представляют в Минске сторону, существование которой не закреплено ни в каких документах. Постмодерн – естественная стихия для Суркова и его команды.

Однако «выборы» в ОРДЛО, являющиеся прямым нарушением Минска (ведь никаких выборов, кроме как выборов по украинскому законодательству, на оккупированных территориях быть не может, даже согласно рамкам, выписанным этими соглашениями), могут стать поводом к перезаключению данных договоренностей по причине их смерти. В том случае, если этому «волеизъявлению» все же суждено состояться.

 Вместо противопоставления реинтеграции как положительно маркированного явления деоккупации – как чего-то жуткого и малопонятного, следовало бы сосредоточиться на более детальном обсуждении этапа, условно обозначаемого в украинском политикуме формулой – «когда РФ выведет свои войска…». Вернее сказать, не «когда», а при «каких обстоятельствах». Вопрос тут же перейдет в более конструктивную плоскость. В целом привязка к какому-либо из существовавших ранее форматов как к «безальтернативному» — не лучший метод.

Это касается и возобновившихся попыток апелляции к Будапештскому формату, причем с акцентом на том, что Украине якобы давались гарантии в обмен на ядерный арсенал. Но на деле нам дали не гарантии, а лишь заверения и потому попытки говорить о «воскрешении Будапешта» выглядят несколько непонятными и сохраняющими огромную долю недосказанности.

Безальтернативное миротворчество: мандат, численность, состав? Или отказ от термина «безальтернативный»?

Есть огромный соблазн представить себе, что деоккупация будет проводиться некой условной внешней силой, которая враз возьмет — и выгонит всех солдат российской армии, бойцов частных военных компаний, российских «советников», «политтехнологов», «руководителей штабов» с тем, чтобы тут же передать контроль над оккупированными территориями и украино-российской границей украинским силовикам.

Но, несмотря на то, что в «механизме малых шагов» Авакова именно этот сценарий с небольшими изменениями (миротворцы и силы НГУ должны совершить этот подвиг во имя Украины вместе) и предлагается под видом реалистичного для Новоазовского района или для Горловки, миру не известны подобные прецеденты. И здесь стоит сразу договориться о терминологии: корни слова «миротворец» вовсе не должны интерпретироваться напрямую – Украина может рассчитывать разве что на миссию по поддержанию мира, но никак не по принуждению к нему.

Те же попытки обсуждать знаменитый доклад Гоуэна как результат оценочной миссии, сосредотачиваясь на этническом составе гипотетической миротворческой миссии, численности миротворцев, вооружении и т. д., не имеют практического смысла до тех пор, пока не созданы основания для развертывания миротворческого контингента, а именно – пока не был выработан адекватный ситуации и в действительности работающий мирный договор. Излишне говорить, что таковым сегодня Украина не располагает.

С Минском возникают трудности с первого же пункта Комплекса мер – всеобъемлющего прекращения огня нет, а все те «тематические» перемирия, о которых договаривались в рамках ТКГ, часто заканчивались всего спустя несколько часов после их объявления.

Следовательно, перманентно возникающее желание ломать копья вокруг реплик Волкера о «сбалансированном составе миротворческой миссии» — это смещение акцентов. Сегодня стоит спрашивать о том, нужны ли миротворцы и переходная администрация в условиях, когда назвать конфликт замороженным можно разве что с огромной натяжкой – идут обстрелы, а из-за стихийного минирования гибнет гражданское население. Прекращение огня и обеспечение режима тишины для дальнейших работ, направленных на создание безопасной среды – вот первоочередная задача.

Развертывание миротворческого контингента является принципиально невозможным до подписания и физической имплементации реально работающего мирного соглашения. Украине требуется мирный договор, который позволит говорить о реальном прекращении огня, причем стороной в нем должны быть не квазигосударственные образования, контролируемые РФ, а сам субъект агрессии – РФ. Достижение такого договора на сегодняшний день представляется невозможным, однако сохранение ситуации в ее нынешнем положении уже приводит к тому, что НВФ ОРДЛО приобретают в глазах международного сообщества избыточную субъектность.

 «Законы о прощении», «амнистии дают победители» и другие мифы

Пожалуй, ни одна тема, касающаяся будущего урегулирования, не настолько эмоциональна и мифологизирована, как тема поствоенного правосудия, судьбы амнистий и подхода к самому феномену коллаборации.

В любой аудитории, где происходят подобные обсуждения, неизбежно накаляется атмосфера, а самые сдержанные спикеры переходят на повышенные тона. Это в очередной раз доказывает: тема амнистий и поствоенной справедливости не является и ни минуты не была столь однозначно воспринимаемой даже среди проживающих на подконтрольных правительству территориях, как об этом пытаются говорить адепты разного рода «уроков для Украины» и «пользы тех или иных опытов».

Если даже до момента непосредственного вовлечения в дискуссию жителей оккупированных территорий, которые, по нашим сведениям, регулярно поступающим из-за линии разграничения, отчаянно боятся будущего правосудия, дискуссия приобретает подобный градус, то говорить о том, что в данный момент существует приемлемая и адекватная для украинской ситуации и общества модель – значит обманываться.

В Министерстве по вопросам временно оккупированных территорий продолжают настаивать на «хорватском сценарии», подразумевая Вуковар, а не Книн, чего, правда, никак не могут понять российские топ-чиновники и медиа, рассказывающие о «большой зачистке», которая якобы в планах у Украины.

В МинВОТ с упорством, достойным лучшего применения, толкуют о том, что в Вуковаре имела место единственная в мире успешная миссия ООН, позволившая без боя вернуть захваченные территории, а в амнистиях нет ничего страшного, ведь их «дают победители». Но, очевидно, чиновники,  желающие примерить на себя не то маску Весны Шкаре-Ожболт, не то Йошко Морича, не готовы ответить на вопрос: почему «победители» выходят на протесты, требуя ускорить расследования военных преступлений, совершенных более 20 лет назад?

Именно это случилось в Вуковаре в средине октября этого года. И именно это и есть последствия того самого «прощения», о котором так много говорили представители хорватской реинтеграционной команды в Киеве.

Очевидно, желающие повторять хорватский опыт не готовы и отвечать на вопросы о том, почему общество внутри Вуковара до сих пор разделено – и о невидимой стене между сербами и хорватами, населяющими эти мирно реинтегрированные районы, говорят не «ангажированные украинские авторы», а сами хорваты.

Для Украины есть и было огромным везением, что, несмотря на все заверения как со стороны самых отъявленных «голубей мира», так и приближенных к Кремлю «политологов», русско-украинская война никогда не была ни межэтническим, ни межконфессиональным конфликтом, как сербо-хорватская война. Следовательно, и подход к постконфликтному урегулированию должен быть решительно иным.

Установление переходных администраций под международным контролем всегда сопровождается рядом вызовов, адекватность ответа на которые зависит от того, насколько компетентен будет персонал, что будет очень и очень сложно совместить с принципом равной удаленности от сторон конфликта и беспристрастности.

Сравнения украинской ситуации с другими конфликтами, где были применены миротворческие контингенты, очень часто являются некорректными из-за различных причин и предпосылок возникновения конфликтов, и из-за особой роли РФ в Совете Безопасности ООН. С вызовом такого уровня международному сообществу не приходилось сталкиваться еще никогда. С этой же точки зрения Украине сложно доказывать роль РФ как агрессора в международных институциях, что, несомненно, должно существенно снизить риски, даже в случае если миротворческий контингент будет введен.

Правосудие и амнистии – блок, где больше всего неправильно заданных вопросов. Вместо навязываемого сегодня «каким будет наше прощение?» следовало бы спросить: а является ли генеральное прощение без судебного разбирательства по каждому отдельно взятому случаю нашим вариантом в принципе?

Причем авторы хотели бы, чтобы этот вопрос был задан лично самыми рьяными из «примирителей» в аудитории ветеранов 2014 года. Необходимо понимать: какие именно категории совершавших преступления будут подпадать под амнистию, а какие нет. Как мы сегодня должны коммуницировать поствоенное правосудие, чтобы преодолеть проклятие российского телевидения, все еще упрямо рассказывающего о «карателях», которые «накажут всех, даже школьную учительницу математики за то, что не выехала из Донецка»? Что такое коллаборация и существуют ли к этому слову более мягкие синонимы? В обмен на какие действия со стороны раскаявшихся боевиков возможно уменьшение меры наказания?

Не бывает двух одинаковых войн. И точно так же не бывает универсальных рецептов. Там, где уже идет война, наверняка не будет простых ответов. Но умение правильно сформулировать вопрос хотя бы даст на это шанс. И даже то количество вопросов, которое задано в этом тексте, должно дать понять: сегодня украинскому обществу нельзя взять и предоставить сценарий будущего урегулирования для молчаливого одобрения. Нам всем предстоит огромная работа: научиться не только озвучивать набор заранее заготовленных тезисов, но и отвечать на вопросы.

Потому что пока куда вероятнее, что каждая из задействованных в формировании концепции будущего урегулирования сторон, не ведет диалог, а вслух зачитывает свой собственный монолог о том, как нужно и как правильно на самом деле.

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, страницу «Хвилі» в Facebook.