Куда стремится демократия?

Итак, кто же склонен не доверять демократии? Более всего – обыватели устойчивых демократических государств. Их здоровый юмор наши искатели черной кошки в темной комнате часто принимают за чистую монету и носятся с такими шутками, как с доказательством собственной правоты.

Между тем, подшучивание граждан демократических государств над своим режимом – не более чем поведение свободного человека, чье образование, образ жизни позволяет понять, что эффективная демократия вовсе не является конкурсом эрудитов или «Божьим судом», долженствующим определить на царство праведника без страха и упрека.

Весьма вероятно, что эрудит в кресле правителя окажется политическим импотентом или демагогическим прожектером, а праведник без страха и упрека – блестящим тираном, намеренным физически уничтожить тех, над кем довлеют страхи и кого как раз можно в чем-либо упрекнуть.

Смысл демократии состоит в избегании насилия в условиях соревнования за власть. Разумеется, такому определению можно возразить так, что передача власти в монархиях и теократиях осуществляется вполне ненасильственно, от монарха к монарху наследованием, от жреца-правителя к преемнику. Однако, как видим, здесь речь идет лишь о передаче власти, а не о власти вообще, не так ли?

Безусловно, исправно функционирующая монархия и теократия содержат предпосылки для мирного наследования (заметим, что диктатуры-тирании мы уже вычли – они такого механизма вообще не содержат, из примитивности). Самодурство монарха в исправно работающих монархиях ограничено – в ранних мнением землевладельческой и военной знати, в поздних – бюрократией и ее процедурами. В теократиях самодурство-самовластие не может быть ограничено, поскольку лидер является своего рода пророком.

Ватикан нам здесь придется исключить, поскольку несмотря на то, что архиепископ римский (и все верные католики) считает себя наместником Бога на Земле, его выбирает совет высших чиновников церкви, которые свои мантии тоже отнюдь не по наследству получили, и это так не первую сотню лет.

Мы не знаем, проникает ли голос Господа сквозь кардинальские шапки, но никто особенно не скрывает, что того или иного своего собрата кардиналы выбирают скорее по политическим соображениям. Поэтому, говоря о теократии в Ватикане, мы отнюдь не ставим его в один ряд с государствами инков, ацтеков, обожествлением цезарей (что, честно говоря, вообще из другой оперы), понятием «государственной церкви», историческим Тибетом, определенными чертами политической системы Ирана, ранними мусульманскими государствами. По сути, это олигархия церковной бюрократии, на вершине  которой находится горизонтальное конкурентное сообщество.

Как показывает опыт инков, теократия хрупка – первый же «прокол» приводит к массовому упадку доверия к институту государства и кровавой резне, распаду страны. Но, допустим, теократия совершенно устарела.

Монархия нравится многим хулителям демократии до дрожи в ляжках. Ах, эти средневековые романы, рыцари круглого стола, мушкетеры короля и, наконец, семейство Романовых в мундирах и воздушных платьях, а бакенбарды  Габсбурга, а уж повсеместное очарование англоманов Викторией и Елизаветой, куда ж без этого! Не будем приводить традиционный обыденный аргумент о засевшем в пояснице плебействе или латентном садомазохизме (каковой, кстати, может быть сведен к относительной безобидности для окружающих известными методами). С плебейством-холуйством сложнее…

Англичане подпилили клыки своим помазанникам еще в средневековье, а окончательно удаляли их на протяжении полувека между 1640 и 1688 гг. У французов ушло на это 82 года.

Проблема монархии банальна – порядочный монарх попадается нечасто, хоть и не так чтоб уж совсем редко. Хрестоматийный пример – первая династия римских цезарей, Юлии-Клавдии, из которых лишь двое, Октавиан Август и Клавдий были вменяемыми радетелями о государственном и общественном благе, в то время как Тиберий, Калигула и Нерон да и, чего так скрывать, и сам Юлий, были социально опасными элементами.

Расцвет  Римской империи при Антонинах – следствие отказа от фактической передачи власти по наследству, формальное усыновление преемников, максимально подготовленных к государеву делу и утвержденных сенатом. Сбой в этой системе – наследование Комода Марку Аврелию – ознаменовал прохождение Римом своего зенита. Сбой в системе был запрограммирован – от монарха зависит слишком многое, а значит, доля случайности слишком высока.

Ирония судьбы в том, что многие доморощенные антидемократы искренне не понимают, что конституционная монархия в Британии – по сути своей парламентская республика, в которой монарх служит символом исторического правового компромисса, культурного единства народов экс-империи («британский мир», если угодно), способом удержания Шотландии и Уэльса в составе Великобритании (с шотландцами все хуже и хуже получается, но вряд ли они откажутся от роялистской символики), статьей расходов в бюджете и туристической достопримечательностью.

Это много, но только вот у испанского монарха и, то несколько больше реальных политических полномочий.  Кстати, Хуан Карлос I является радиолюбителем-коротковолновиком, его позывной EA0JC. М-да. Но попытку военного переворота в 1982-м, как гарант Конституции, и кавалер Большого креста Почёта и Благочестия Суверенного Военного ордена госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского, Родосского и Мальтийского – успешно подавил. Лидер испанских коммунистов Сантьяго Каррильо тогда воскликнул: «Боже, храни короля!». И впрямь, конституционное правление и парламент – превыше всего.

Конспирологические корни чудаковатой версии о тайных решениях, принимаемых Privy Council, различимы невооруженным взглядом, хотя – несомненно – в узком кругу за чашкой чая нормально решается гораздо больше тонких вопросов внешней политики, так интересующих носителей болезненной страсти к тайнам. Специально для них скажем по секрету – на территории Евросоюза нет ни одной реальной монархии, впрочем, нельзя быть уверенным на все 100 процентов, вдруг Андорра, Монако и Сан-Марино сообща и скрытно взращивают в винных погребах некоего Карла, Фридриха или Луи с безупречными притязаниями на трон Священной Римской империи?!

Не будем, однако, забывать о том, что буржуазная демократия развивалась постепенно, как Британии, так и в США лишь поэтапно охватывая, вовлекая новые и новые социальные слои. Весьма советую, в отношении начал демократии в Британии насладиться сначала такими произведениями как «Заговор бумаг» и «Ярмарка коррупции», принадлежащих перу историка денег Дэвида Лисса. Чрезвычайно напоминает наши отечественные обстоятельства, с тем лишь исключением, что все мы все же от рождения наделены избирательным правом и родились уже в век телевидения.

И здесь мы встречаемся со следующим «убийственным» аргументом растлителей люмпена и симпатиков крепостного права: явная и неявная олигархия манипулирует сознанием масс посредством СМИ, предопределяя их выбор на избирательных участках.

В этом случае весьма популярны примеры России 1996 и 2000 гг., когда олигархия-«семибанкирщина» сплотилась вокруг Ельцина, а затем его преемника. Что ж, прежде всего, отметим, что только в России и СНГ слова «политтехнолог» и «политтехнологии» имеют такую мистическую коннотацию тайного могущества и понимаются как управление людьми чуть ли не против их воли путем как бы ни гипнотического убеждения.

Российским — пост-советским по происхождению является и уродливое словечко «админресурс».

В общепризнанных демократиях «политический технолог» —  второстепенный штабной специалист, а политическая технология – это в том числе и такая банальность как расклеивание листовок и кампания «от двери к двери». Это функциональные определения, никак напрямую не связанные с какими-либо постыдными уловками.

Гнусноватый и лукавый смысл они приобрели на постсоветском пространстве, а если быть точным, то с российской подачи-96, когда возникли в контексте задачи переизбрания фактически неадекватного политического деятеля, растерявшего всякую поддержку общества и превратившегося в функцию защиты созданных разбойным путем капиталов от справедливой расплаты в виде коммунистического реванша.

Позднее это понятие полировалось, превратившись в синоним высокооплачиваемого краснобая, полощущего мозги телезрителю и читателю, а также придумывающему для хозяина или клиента пути подкупа избирателей, а то и прямой фальсификации голосования в его пользу.

Существует и красивая версия о мести перестроечным представителям номенклатуры со стороны перестроечной гуманитарной интеллигенции, задушившей их в объятиях своей незаменимости в облагораживании их убогой авторитарной клептократии стройными идеологическими концепциями и издевавшейся над недалекими правителями в своих салонах.

Эти откровенные и намеренные искажения, как мне представляется, сильно повлияли на психологию отечественных политологов и политических журналистов, выдающих за демократическую политику нечто непонятное и скорее анекдотичное с точки зрения их «западных» как бы коллег, из-за чего родились и дальнейшие мутации – «демократы» как некая отдельная партия или тип поведения, а то и группа людей, причем распространилось довольно одиозное использование этих понятий как уничижительных и несущих издевательский смысл.

Отчего политический язык постсоветского пространства ныне совершенно отделился от общемирового и представляет собой «непереводимый набор метафор».

А по сути, любой, кто согласен с тем, что власть сменяема, ограничена законами, завоевывается на конкурентных, прозрачных и открытых выборах мирным путем – демократ. Демократами, невзирая на популистскую и алармистскую риторику, являются даже нарушающий большевицкие заветы («парламентаризм – игра по буржуазным правилам!») Петр Симоненко, и полюбивший дорогие автомобили Олег Тягныбок, чьи ближайшие сторонники, из тех, которых приглашают в студии национальных телеканалов, выглядят все «упакованнее» и упитаннее.

Разумеется, сей украинский пердимонокль не снимает вопроса, который и впрямь гложет современную демократию – а именно открытость демократической системы для организованного политического участия носителей антидемократических взглядов, согласных,  тактически, с процедурой. Неизбежно ли это зло, либо оправдан жесткий немецкий подход, в котором служба по защите Конституции прикрывает тоталитаристские лавочки, подобно тому, как во многих странах спецслужбы зорко бдят за масштабами деятельности тоталитарных сект?

Лично автор, с учетом нынешнего печального венгерского опыта, склоняется, скорее ко второму. Потому что мягкая блокада «помрачившихся» государств хотя и является действенных стратегически, но предполагает встроенность этого государства в союзную систему.

Украина в этом смысле совершенно беззащитна.

О России и говорить в этом ключе было бы, видимо, беспредметно, поскольку, несмотря на показательную борьбу с разного рода экстремизмом, российская верхушка вынуждена опираться на общественное мнение, а оно все больше сдвигается вправо, и это отнюдь не «европейская правизна», а правый популизм.

Однако, в отличие от большинства украинских обозревателей, небезосновательно, впрочем, считающих, что российская демократия заканчивается там, где начинается украинский вопрос (с моей точки зрения, это – русский вопрос), я считаю, что из завязанного на транснациональные банки правительства нефтегазовых миллиардеров искренних правых популистов получиться не может.

Российский случай – здесь, видимо, стоит подвести черту под его обсуждением – не может выступать примером дискредитации демократии, поскольку Россия не является демократическим государством еще с момента расстрела Верховного Совета. Подробнее планирую рассмотреть этот вопрос в других эссе. Вернемся к демократии. Реальных же проблем у современной демократии – три.

Первая состоит в страхе центристов перед социально болезненными решениями, а они неизбежны в период экономического спада. Это старая проблема и очевидного универсального решения она не имеет. Уточню, что это не только страх перед непопулярностью в среде низших социальных слоев, но и (в зависимости от специфики политической системы) страх утраты благосклонности крупных партийных спонсоров, если правительство решит заставить заплатить и богатых. Маневрирование между интересами крупных собственников и массовых отраслевых профсоюзов – высокое искусство.

Вторая – это геттоизм, слишком медленная ассимиляция иммигрантов, к которой привел мультикультурализм.

И третья – отсутствие в данный момент достаточной концентрации ресурсов и воли большинств, а также имущественных элит классических буржуазно-демократических государств к распространению своей базовой модели на все территории мира. Тогда строительство глобальной демократической политической системы было бы логичным.

Верю, что такие последствия в конце-концов неизбежны, но мы еще даже не на старте этого пути.