Кубик-рубик нашего менталитета

Нас убеждают, что любые институты вроде «гражданского общества» или независимых ветвей власти — это не больше, чем вирус, который уничтожит вековую традицию коллективизма и чуть ли не генетически врожденную тягу к «сильной руке». В конце концов, нам вдалбливают, что «неосталинизм» — это единственный шанс для нас выползти из ямы стратегического отставания.

{advert=8}

При этом никто из тех, кто твердит о «национальной предрасположенности» не берется объяснить — почему весь мир стремительно меняется, и только русские должны оставаться в рамках некогда заданного миростроительного клише. Вместо этого полемика сводится к описанию недостатков любой альтернативной модели существования. В качестве аргументов старательно тиражируются самые неприглядные детали конкурирующих моделей — вплоть до однополых браков.

Никому из апологетов «неосталинизма» не приходит в голову, что создание комфортных (как минимум для своих собственных граждан) моделей государственности в других странах точно так же в свое время натыкалось на традиционный общественный уклад. Томас Манн писал о том, что Германия никогда не будет примером государства, где приживутся демократические начала. История доказала несостоятельность его позиции. Более того — страна, в которой военный дух всегда был стержневой основой воспитания, сегодня стала образцом того, как экономическое развитие может за полвека возродить страну из небытия, возведя ее в разряд самых мирных — и самых эффективных мировых держав.

Или Япония, с ее тысячелетней историей строгой иерархичности — где еще в 19 веке самурай мог опробовать остроту клинка на простолюдине — за какие-то 50 лет смогла полностью адаптировать основные национальные черты к новой реальности. Интересно, как они бы сегодня отреагировали на заявления, что лишь единоличная власть императора для них — это единственная панацея от исчезновения с политической карты мира?

И ведь подобные метаморфозы происходили именно со странами, которые, подобно России, потерпели поражения в геополитических схватках 20-го века. Но ведь и за примерами сравнительно мирных преобразований далеко ходить не надо. Что общего между современной Турцией и Османской империей? Кто знал о Южной Корее тридцать лет назад? Кто вообще мог представить, что успешный пример Юго-Восточной Азии будут изучать на экономических факультетах постсоветского пространства?

Безусловно, национальная традиция — это не пустой звук. Но вот попытка свести ее к нескольким несложным тенденциям, а потом на их основе заявлять о предрасположенности к той или иной форме существования — это, простите, шариковщина. Примерно такая же, как «взять все и поделить».

Национальный менталитет, опыт и традиция — это кубик Рубика. Головоломка с множеством составляющих, суммарное число граней которой приближается к нескольким десяткам. Собрать его неправильно можно миллионом способов. И только один результат сборки будет считаться верным.

Любая черта национального характера имеет несколько сторон — по аналогии с каждым кубиком в ребусе. Из русского «авось» можно вывести как откровенное разгильдяйство, так и отчаянное экспериментаторство. Из коллективизма — как безответственность, так и способность подчинять личные амбиции решению сверхзадач. Из долготерпения — как рабство, так и выдержку. Все зависит от того, какую именно грань кубика мы выберем.

Именно правильность пересборки кубика Рубика национального менталитета делает одни страны — обитателями Третьего мира, а другие выводит в категорию лидеров. Именно способность увидеть картинку в комплексе, а не зацикливаться на частностях позволяет увидеть вариативность путей развития. Любые разговоры о предопределенности — это лишь страх и недоверие к собственному народу. Нежелание понять, что любые недостатки — это лишь естественное продолжение достоинств. Равно как и наоборот.

За всеми мантрами о том, что России нужен новый Сталин, или Иван Грозный кроется не уважение к собственной истории, а ограниченность в ее трактовке. Возьмите любую успешную страну и начните препарировать. И наверняка в ее истории вы найдете и единоначалие, и завоевательский инстинкт, и борьбу с любым инакомыслием. Равно как и забитость низов при полной свободе поведения элит. Но почему все это должно стать именно нашими навсегда привитыми  и неизменными родимыми пятнами?

{advert=9}

Речь не идет о том, что Россия должна отказаться от стратегической субъектности и переводить себя на рельсы национального государства. Никто не призывает вступать в НАТО или бездумно соглашаться с геополитическими амбициями Вашингтона и Брюсселя. Но было бы ошибкой думать, что конкурентоспособность в 21 веке должна выстраиваться по лекалам прошлых столетий. Что те же имперские амбиции возможны лишь при уровне гражданской сознательности на уровне пушечного мяса, а массовые репрессии — это неизбежная жертва любого экономического прорыва.

Если Россия и русские (разделенные новыми политическими границами) сегодня находятся в кризисе, то ответ нужно искать не столько в прошлом — сколько в настоящем и будущем. А точнее в том, как именно нужно адаптировать свойственные нам черты национального характера и традиционного опыта к новым условиям. В контексте тех самых реалий, который объективно сложились в 21-м веке. В конце концов, ничто не помешало той же Финляндии, жителей которой еще сто лет назад снисходительно называли чухонцами, войти в пул самых эффективных стран Первого мира. И не было у нее ни нефти, ни газа, ни опыта государственности. Да и отсутствие демократических традиций тоже не помещало им создать одно из наиболее комфортных для жизни государств.

Во всех наших разговорах о «сильной руке» кроется главное — страх. Боязнь взять ответственность на самого себя, надежда, что кто-то примет ключевые решения единолично, неготовность принимать окружающую тебя действительность во всем ее многообразии. Все то, что во все времена называлось одинаково — рабская психология. Простая и понятная — с двухцветным делением реальности на черное и белое. С затаенной жаждой увидеть врага и возненавидеть его всеми фибрами своей холопской души.

А потому не стоит предлагать нам ярлык прирожденной челяди. Русский менталитет и русский же характер имеет много больше сторон, нюансов и оттенков звучания, чем старательно навязываемая нам модель личного, общественного и государственного поведения. Нет никакой обреченности русской модели — есть лишь нежелание понимать тот факт, что кубик Рубика нашего национального менталитета еще не пересобран так, чтобы быть адекватным новым условиям. И если в нашей истории чего-то не было — это вовсе не означает нашей же неспособности перенимать чужие модели. Тем более, что в историческом опыте России не раз находились примеры обратного. Вопрос лишь в том, не опоздаем ли мы с пониманием этого факта.

Павел Казарин, rosbalt.livejournal.com