Фобии и фетиши украинских интеллектуалов

Очередная неудача украинского общества в его попытках изменить правила, по которым живёт страна, вынуждают поставить вопрос об ответственности интеллектуальной элиты. Анализ двух текстов — «Механика революции» и «Механика контрреволюции и дилемма новых радикалов«, — позволяет понять изъяны мировоззрения украинских интеллектуалов, которые опять помешали им выполнить свою историческую миссию, вооружить общество адекватными идеями и представлениями для борьбы за своё будущее.
Шесть лет назад, в 2010 году, автор выступил с докладом «Насилие, Власть и Собственнось: три табу постсоветских интеллектуалов». На базе анализа популярных концепций социально-экономических и социально-гуманитарных преобразований постсоветских стран были показаны некоторые характерные особенности мышления их авторов.

Я утверждаю, что все без исключения рассмотренные мною концепции модернизации, социально-экономических и социально-гуманитарных преобразований постсоветских обществ отличает общий недостаток: в них обходятся стороной три очень важных аспекта – отношения власти, отношения собственности и, особенно, тема насилия как фактора общественных отношений. Причём если первый аспект – власть, — пусть фрагментарно и очень непоследовательно, но становится предметом обсуждения, то тесно связанный с ним аспект собственности, её распределения среди различных общественных групп практически игнорируется. Наконец, тема насилия как широко распространённого и де-факто общепринятого инструмента достижения имущественных и властных интересов полностью табуирована и, как мне кажется, вытеснена из пространства не только публичной, но даже индивидуальной рефлексии интеллектуалов.

Шесть лет, которые вместили в себя кровавое восстание и первую за семьдесят лет войну на территории Украины обеспечили некоторый прогресс. Теперь украинские интеллектуалы много и охотно рассуждают о механизмах власти, а наиболее продвинутые потихоньку осваивают тему революционного насилия как неизбежного и даже желательного следствия революционных изменений. Однако по-прежнему избегают говорить об отношениях собственности.

Ни одна из этих тем не осмыслена ими адекватно, достаточным для успеха общего дела образом. Каковы симптомы интеллектуальной недостаточности — хорошо видно на примере обсуждаемых текстов. Первый из них написан Михаилом Винницким и Валерием Пекаром, второй принадлежит перу Сергея Дацюка. Тексты непосредственно связаны между собой, поскольку Дацюк писал свою работу в развитие представлений, предложенных в статье «Механика революции». В этом смысле статьи отражают собой эволюцию представлений в среде украинских интеллектуалов.

К вопросу о содержании революции

Оба текста посвящены моделям и сценариям революционных преобразований общества. Прежде чем перейти к обсуждению идей, предложенных гг. Винницким, Дацюком и Пекаром, необходимо определить объём и содержание хотя бы ключевых понятий. В своих рассуждениях автор отталкивается от представления о революции как относительно ограниченном во времени общественном процессе (процессах, событиях, etc.), результатом которого становятся радикальные изменения общественных отношений.

В рамках этого представления самоочевидно, что общественные отношения охватывают и отношения власти, и отношения собственности, а не только вопросы культуры и социальной психологии. Но что такое именно радикальные изменения общественных отношений? Какие временные интервалы можно считать относительно ограниченными? В качестве эталонных примеров рассмотрим итоги трёх величайших революций в мировой истории, упомянутых гг. Винницким и Пекаром в качестве типичных. Этот экскурс в историю может показаться излишне подробным, чрезмерным по объёму, однако автор настаивает на его необходимости. Осознание фактических обстоятельств великих событий прошлого позволяет задать планку возможного и точнее оценить масштаб событий настоящего.

Американская революция

На момент начала процессов, получивших название Американской революции, территории Северной Америки, находившиеся под юрисдикцией британской короны, и де-юре, и де-факто являлись колониями. Вульгаризация и общий упадок гуманитарной мысли в современной Украине среди прочего привёл к тому, что изначальный смысл понятия «колония» оказался утрачен и едва ли известен массовой аудитории. Это слово используют как Бог на душу положит и, как правило, наугад и не к месту.

Между тем «колониализм», «колониальные отношения», статус «колонии» предполагают совершенно конкретные отношения между суверенными территориями, их государственными образованиями и обществами. Одним из ключевых признаков именно колонии является неэквивалентный товарный обмен с метрополией. Американские колонисты должны были отдавать английской казне налоги, но средства для этого могли добыть, торгуя только с самой Англией. Речь идёт именно об Англии, поскольку этот регион был ядром Британской империи, местом жизни абсолютного большинства представителей её правящего класса.

Британская империя запрещала как развитие промышленности в колониях, так и их торговлю с другими державами. Свои товары, а это были, очевидно, сырьё и продукты низкого передела, колонисты были вынуждены продавать на самых невыгодных условиях. Напротив, промышленные и т.н. заморские (чай, например) товары из метрополии поставлялись по заведомо завышенным ценам. Такая политика вела к тому, что колонии имели пассив торгового баланса, который по факту являлся инструментом фискальной политики.

Не ограничиваясь систематическим ограблением колоний посредством неэквивалентного обмена, Британия обложила их налогами, включая и заведомо дискриминационными. Например, Акт о гербовом сборе был открыто несправедлив к американцам. Чтобы получить права нотариуса, в метрополии надо было заплатить 2 фунта стерлингов, а в Америке — 10. Режим неэквивалентного товарного обмена обеспечивала столь же несбалансированная, дискриминационная политическая система. Колонисты не имели представительства в органах власти Королевства — ни в Палате лордов, ни в Палате Общин. Значительная часть судопроизводства происходила без присяжных, олицетворявших местное сообщество, его культуру и мнение.

Конфликт интересов короны и колоний перешёл в открытую фазу в 1765 году, когда прозвучала знаменитая фраза «Налоги без представительства — это тирания», превратившаяся позднее в лозунг «Нет — налогам без представительства». В Нью-Йорке собрался «Конгресс против штемпельного сбора», ставший политическим представительством жителей колоний. Он подготовил и обнародовал Декларацию прав колоний. Через неделю после завершения Конгресса 200 виднейших негоциантов Нью-Йорка приняли соглашение об отказе от ввоза английских товаров.

Период конфронтации растянулся на десяток лет. За это время по всей стране возникли революционные организации, как подпольные, так и легализованные под видом народной милиции и профессиональных ассоциаций. В 1774 году, в ответ на Бостонское чаепитие, английское правительство приняло т.н. «невыносимые законы», имевшие целью усилить позиции короны в жизни колоний.

Ответом на них стал второй по счёту Конгресс, открывшийся 5 сентября 1774 года в Филадельфии. Он стал постоянно действующим представительским органом жителей британских колоний. Через год, 26 июня 1775 года, уже после начала Войны за независимость Конгресс провозгласил свою власть единственной законной на всей территории колоний. Конгресс опирался на сеть комитетов и конвентов на местах, которые образовали органы исполнительной власти восставшего народа. В июле 1776 года Континентальный конгресс проголосовал за отделение, принял Декларацию Независимости и провозгласил образование Соединённых Штатов Америки.

Таким образом всего за два года американские революционеры прошли путь от демонстративных действий до создания параллельных органов власти. Двести лет назад, без Интернета, телефона и телеграфа. Без «Громадского ТВ» и Фейсбука. Не имея перед глазами ни одного успешного примера.

Результатом Американской революции стали более чем радикальные изменения общественных отношений. На месте заморских колоний возникло суверенное и независимое от бывшей метрополии государство. Власть конституционной монархии, обеспечивавшей интересы чужой аристократии и буржуазии, сменилась республиканским строем, выражавшим интересы местного населения.

Не менее грандиозными были изменения в экономической жизни. Ликвидация монополии во внешней торговле, отмена колониальных налогов и обременений обеспечила стремительный рост национального капитала. Громадные объёмы собственности короны, имущество тори и ренегатов были конфискованы и розданы преимущественно мелким собственникам. Этот шаг дал толчок стремительному развитию рынка земли.

За неполные семь лет, считая от созыва Конгресса в сентябре 1774 и до завершения Войны за независимость, Американская революция обеспечила радикальные изменения в жизни общества. Широкие массы бывших колонистов обрели и собственность, и политическое представительство, и полноценную субъектность, опиравшуюся на их статус ветеранов войны, членство в милиции штатов (ополчении) и многочисленных революционных организациях.

Великая французская революция

Успех Американской революции воодушевил народы по другую сторону Атлантики. Тугой клубок противоречий, накопившихся в жизни Франции на протяжении XV-XVIII столетий, был разрублен в ходе трагических событий, вошедших в историю как Великая французская революция. На протяжении всего трёх лет, с момента взятия Бастилии 13 июля 1789 года и до провозглашения Республики 22 сентября 1792 года, Франция пережила грандиозную трансформацию всех аспектов своей жизни.

Режим абсолютной монархии был ликвидирован вместе с её последним представителем. Два привилегированных сословия — аристократия и духовенство, — ликвидированы и политически, и, в значительной степени, физически. Их собственность была национализирована и распределена между гражданами и муниципалитетами.

В результате т.н. «муниципальной революции» повсеместно возникли органы местного самоуправления, которые взяли на себя исполнительную власть на местах. В ходе т.н. «крестьянской революции» были отменены личные феодальные повинности, сеньориальные суды, церковная десятина, привилегии отдельных провинций, городов и корпораций, объявлено равенство всех перед законом в уплате государственных налогов и в праве занимать гражданские, военные и церковные должности.

С нуля была создана новая система государственного управления, включая новое административное устройство, судебную систему, государственную службу. Все старые судебные учреждения были ликвидированы. Продажа судебных должностей, как и всяких других, была отменена. Суды всех инстанций стали выборными и судили с участием присяжных.

Были отменены все привилегии и другие формы государственной регламентации экономической деятельности, включая цеха, корпорации, монополии и т. д. Были ликвидированы таможни внутри страны на границах отдельных регионов. Вместо многочисленных прежних налогов были введены три — на земельную собственность, движимое имущество и торгово-промышленную деятельность.

С нуля был создан силовой аппарат Республики, включая армию, флот, народное ополчение (милицию), систему Комитетов общественной безопасности. С момента своего появления Республика была вынуждена вести бескомпромиссную борьбу как на внутреннем, так и внешнем фронте в формате тотальной войны на уничтожение. Её противником стала коалиция ведущих европейских (по тем меркам — мировых) держав, а военные действия охватили огромные территории.

Всё это было сделано на протяжении менее чем трёх лет. Двести лет назад, без Интернета, телефона и телеграфа. Без «Громадского ТВ» и Фейсбука. С единственным успешным примером перед глазами.

Революция в России

События Русской (российской) революции охватывают, с некоторыми оговорками, примерно пять лет, начиная с зимы 1917-го по конец 1922-го года. За это время самое большое государственное образование в мире претерпело множество потрясений совершенно эпического характера. Даже если ограничиться первыми двумя годами Революции, по конец 1918-го, можно говорить о полном, решительном и бесповоротном разрыве с прошлым.

Политический режим абсолютной монархии был ликвидирован вместе со всеми институтами сословного общества. Его сменила однопартийная идеологизированная диктатура. Её опорой стала сеть советов — территориальных и профессиональных, — взявшая на себя функции исполнительной власти на местах.

Были заново учреждены многие ключевые государственные институты, включая вертикаль исполнительской власти, суды, вооружённые силы и репрессивный аппарат.

Значительная часть населения была поражена в правах, её собственность — национализирована либо обобществлена. До конца лета 1918 года на территории бывшей империи произошёл «чёрный передел» — перераспределение земель, принадлежавших ранее аристократии, купцам, духовенству и казне, — в пользу крестьян. По официальным оценкам «прирезки» составили 23,7% на домохозяйство. Были аннулированы обязательства крестьян перед помещиками и бывшими землевладельцами.

Всё это происходило на фоне острейшего военно-политического кризиса, элементами которого стали крах старой военной машины, оккупация ключевых промышленных и сельскохозяйственных регионов, военная интервенция мировых держав, восстания, национальные революции и мятежи по всей территории страны, плавно перешедшие в гражданскую войну в самых радикальных формах.

Подробное перечисление произошедших изменений в данном случае представляется уже излишним. Как и в случае Французской и Американской революций на территории бывшей Российской империи имело место действительно радикальное изменение общественных отношений. Целые общественные группы, многочисленные и влиятельные, лишилось и политического влияния, и экономических возможностей.
Государственные институты, которые обслуживали их интересы, были полностью ликвидированы. На их месте возникли структуры, не имевшие перед недавними хозяевами страны никаких обязательств — ни формально-правовых, ни теневых (неофициальных).

Механика «революций»

На фоне грандиозных изменений великих революций прошлого тезис гг. Пекара и Винницкого о том, что украинскую революцию также можно считать великой выглядит как неудачная шутка. За два с половиной года, прошедшие после бегства Януковича, нет никаких оснований говорить о разрыве с прошлым.

Не исчез, кажется, ни один государственный институт, включая неформальные механизмы изъятия административной ренты. «Смотрящие», вертикаль госадминистраций, практика покупки должностей, Администрация Президента — всё на месте. Многочисленные «антикоррупционные органы», появившиеся на волне обещаний очищения власти, оказались ещё одним инструментом изъятия коррупционной ренты и трудоустройства «нужных» людей.

Люстрация — провалена.
Децентрализация — провалена.
Деолигархизация — провалена.

Неформальное сословие «судейских» практически не тронуто. «Правоохранительные» органы, судя по всему, в целом пережили попытки их реформирования и продолжают функционировать в привычном для них режиме коррупционного «пылесоса». Такие же «пылесосы» продолжают функционировать практически везде, где они были и при старом режиме, изымая ресурсы общества для дальнейшего присвоения всё теми же социальными группами. Самодеятельные структуры гражданского общества — волонтёрские, экспертные, активистские, — либо маргинализированы, либо ассимилированы. Их влияние на власть стремится к нулю.

Если политическое влияние «Семьи» и «донецких» в целом серьёзно уменьшилось, то их экономическое могущество по-прежнему может быть описано как чрезмерное. Даже стратегически важные объекты вроде монопольного оператора цифрового телевидения «Зеонбуд» всё так же контролируются «врагами народа» и «пособниками террористов». Ни конфискации, ни национализации, ни других форм системного отъёма собственности у вроде бы проигравших социальных групп в пользу общества не произошло.

Немногочисленные исключения наподобие «Межигорья» являются, скорее, примером неорганизованного мародёрства.

Очередная волна передела собственности, которая захлестнула страну в результате «Революции Достоинства», по своим формам и содержанию ничем не отличается от предшествующих лет. Фактически речь идёт о банальном рейдерстве, т.е. внеправовом отчуждении собственности в интересах частных лиц.

Причём этот передел происходит внутри одной и той же общественной группы, среди одних и тех же давно и хорошо всем известных лиц.

Единственным направлением, где за два года достигнуты впечатляющие успехи, стала культурно-историческая политика. Десоветизация и декоммунизация вкупе с пропагандой этнического национализма пользуются полной и безоговорочной поддержкой правящего класса. Что само по себе является достаточной и красноречивой характеристикой роли и места этих процессов в жизни общества.

Ни слова о собственности

Неизбежен вопрос — по каким основаниям три умных человека отнесли двухлетнее топтание на месте к событиям, изменившим мир? Что же тогда для них революция, чем она отличается от бунта, восстания, мятежа, переворота и других форм радикальной политической борьбы?

В самом начале «Механики революций» предложено следующее определение революции: «процесс быстрого превращения общественного организма из одного в другой». В своей статье Дацюк не оспаривает это определение и не предлагает ничего другого взамен, что, видимо, означает его согласие. Поскольку критерии различения отдельных состояний общественного организма не указаны явным образом, приходится реконструировать их, опираясь на контекстуальный анализ.

Статья «Механика революций» насчитывает примерно 1650 слов. Слово «собственность» среди них не упоминаются ни разу. Слово «насилие» встречается один раз, «террор» — четыре, дважды упоминается «физическое уничтожение оппонентов».

Отношения собственности, включая вопросы её распределения, контроля и других имущественных прав, передел собственности и прочие аспекты не относятся к основополагающим факторам революционного процесса в рамках системы взглядов, продвигаемой гг. Винницким и Пекаром и решительно выносятся за скобки.

В рамках этой системы революционный процесс сводится к внутриэлитной возне конкурирующих групп, которые по неким произвольным основаниям атрибутируются как «радикальные новые», «умеренные новые», «радикальные старые», «умеренные старые». Поскольку собственность и вопросы её распределения — это неважно, во главе угла неизбежно оказывается пустая риторика, пиар-мероприятия и другие элементы политического маркетинга, прекрасно отработанные олигархическим капиталом и его обслугой. В рамках этой системы взглядов любая, буквально любая кучка говна может быть атрибутирована как нечто новое и радикальное, если в неё воткнут соответствующий флажок.

«Запропонована модель концентрується виключно на взаємодії еліт всередині, «в коконі» (курсів мій — Р.Х.).

Під елітами у цій статті ми розуміємо групи, в руках яких концентрується будь-яка влада: політична, економічна, військова, релігійна, інформаційна тощо.(..) Будь-яка зміна політичного режиму призводить до перестановки акторів у владній матриці. Змінюється рівень доступу до важелів впливу представників різних груп інтересів. Але, незважаючи на жорсткість політичного перевороту, якщо актори залишаються живими, їх інтереси залишаються актуальними, і під час легалізації нового уряду та в процесі його діяльності (другий етап) вони повертаються у гру«.

Прекрасной иллюстрацией такого подхода является личность уже четвёртого по счёту революционного Генелального Плокулола, «каторжанина» Юрия Луценко. Типичный выходец из номенклатурной семьи — его отец был первым секретарём обкома, впоследствии народным депутатом Украины от КПУ, — Луценко вот уже двадцать с лишним лет трётся возле бюджетного корыта. Депутатский мандат сочетался у него с портфелями в самых разных правительствах, не гнушался чувак быть министром МВД даже при Януковиче. Впрочем, достаточно сказать, что он не гнушался самой этой должности, на которой запомнился бесконечными скандалами самого неприятного свойства.

Иными словами, перед нами более чем характерный персонаж, живое воплощение украинской говноэлиты — беспринципной и растленной до мозга костей. И при всём при этом все эти двадцать лет Луценко позиционируется как «новое лицо», причём радикальных взглядов. То он «полевой командир» Майдана, то «самбист», то за «Украину без Кучмы», то за «Европейскую Украину». И таких перевёртышей в украинской политике — абсолютное большинство. Они — обязательный элемент системы управляемой, декоративной демократии.

Тезис о том, что внутриэлитные группировки не покидают властную матрицу, весьма важен для авторов статьи. Представление о том, что в результате революции целые социальные группы не просто могут, но обязательно должны быть радикально «выпилены» из власти им явно не по душе. Подобные сценарии они трактуют как негативные, которых необходимо избегать: «від активності та видимості боротьби сьогоденної поміркованої української еліти (яка складається як з поміркованих нових, так і з поміркованих старих) з проявами екстремізму залежить, чи наша революція пройде по американському сценарію, тобто без терору, чи по французько-російському».

Искушение радикализмом

Автор питает глубокий личный сантимент к Сергею Аркадьевичу Дацюку, считает его нашим выдающимся современником и безусловным интеллектуальным лидером Украины. В отличие от подавляющего большинства украинских интеллектуалов Дацюк именно мыслитель. Он в полной мере наделён таким важным для мышления качеством как интеллектуальная смелость, не боясь искать, находить и преодолевать границы мышления. Как чужого, так и своего собственного. Определение философии как искусства постановки предельных вопросов есть прекрасная иллюстрация его способа мысли, решительного и бескомпромиссного.

Взявшись развить идеи, изложенные гг. Винницким и Пекаром, Дацюк первым делом порывает с характернейшей особенностью мышления украинских интеллектуалов — паническим страхом, категорическим отрицанием организованного принуждения как неотъемлемого элемента революционного процесса.

РН в Україні не були достатньо радикальними, щоб почати винищувати РС ще до того, як це почне робити влада. Тобто не було примусу для ПН знищувати РС за принципом — або це стихійно зроблять РН, або це зроблять за законом ПН. Відсутність революційного терору РН проти РС була головною помилкою української революції, як це не прикро визнавати. Український правлячий клас розуміє лише примус, може діяти лише реакційно, на інше він поки що не здатен.

Дацюк прямо и без обиняков говорит о том, что правящий класс, олигархия не отдаст свои позиции по доброй воле. Что надежды на консенсус, инстинкты самосохранения или, смешно сказать, цивилизационные амбиции украинских «элитариев» нелепы и неуместны. Принуждение, принуждение и ещё раз принуждение — вот что поможет содержательному диалогу общества и нынешних хозяев страны. Это, безусловно, серьёзный прорыв, в том числе для самого Дацюка, который традиционно рассуждал о Конституанте, общественном договоре, широком консенсусе и прочих прекраснодушных идеях. Радикализация взглядов интеллектуального лидера — всегда важный, значимый факт.

Однако взявшись разрабатывать вопрос революционного принуждения Дацюк немедленно оказывается в сложном положении. Принуждение во всём многообразии его форм и видов — одна из древнейших практик человечества. В этой области накоплен громадный эмпирический материал, существует значительное теоретическое наследие. Не имея, судя по всему, ни практического опыта в этой области прикладного знания, ни времени изучить существующие модели и взгляды, Дацюк вынужден импровизировать, полагаясь на свою эрудицию.

Это более чем прискорбно, поскольку проблематика политически мотивированного принуждения, включая разные формы насилия, активно разрабатывается и в нашей стране. Можно привести в качестве примера материалы сетевого ресурса «Future of Ukraine». Это, в первую очередь, прикладная модель конфликта, практические рекомендации, вопросы психологической подготовки, представление о политической борьбе как альтернативе политической конкуренции и многое другое.

К сожалению, чуда не происходит. Не имея адекватных представлений о предмете, Сергей Аркадьевич движется наобум, предлагая в виде безальтернативной истины более чем спорные, неудачные решения. Из всех видов принуждения Дацюк выбирает террор, под которым, скорее всего, предлагается понимать практику регулярного безадресного массового смертельного насилия. Однако террор — это наиболее острая форма политической борьбы. С ней сопряжены наибольшие издержки и риски. Ни одна из великих революций прошлого не начиналась с уничтожения всех «враждебных элементов» без разбора. Более того, революционный террор не является неизбежным и необходимым спутником революционных изменений.
Целый ряд успешных революций обошёлся без сколь-нибудь масштабного насилия или даже вовсе бескровно.

Выбор террора в качестве обязательного условия революционных преобразований загоняет Дацюка в чрезмерно жёсткие рамки. Поскольку осуществлять террор — удел наиболее радикальных, «отмороженных» групп, неизбежной оказывается фетишизация носителей соответствующих взглядов. «Механика контрреволюции и дилемма новых радикалов» крутится вокруг маргинальных групп, без которых-де революция в Украине невозможна.

Показательно, что Дацюк последовательно избегает определять политические взгляды «новых радикалов». Тезис «Єдина суб’єктна дія для нових українських радикалів — це світова революція» не может не вызвать здоровый смех. На что может быть похожа мировая революция таких персонажей как Андрей Билецкий или Игорь Мосийчук? Что-то готическое? Руническое? Солярное? Стоит всего один раз дать слабину, отказаться от бескомпромиссного мышления в угоду политической целесообразности, как фальшь начинает нарастать подобно снежному кому. «Для більшості нових радикалів діє інший принцип — «хай здійсниться революція і збережеться країна, а моє життя не важливе»… В цьому сенсі для нових радикалів є два обмеження — збереження країни і її розвиток», — утверждает Дацюк.

Это не более чем самообман или попытка навешать лапши доверчивым «укропам». Радикальный расизм и неонацизм, различные языческие культы, которые исповедует большинство участников т.н. ультраправых украинских группировок, не предполагает особых сантиментов в отношении Украины как страны или, тем более, государства. Власть белых или величие арийской нации есть идеи вненациональные, более того, во многом враждебные концепции национального государства как реального конкурента. Сторонники националистических взглядов не составляют большинства в той среде, которую украинские интеллектуалы атрибутируют как «новых радикалов». Поэтому призывы к ним избавиться от ограниченного видение революции как революции в отдельно взятой стране и заняться её экспортом попросту неуместны. Амбиции у этой публики и так более чем масштабные.

Решительно избавившись от одной из главных фобий украинских интеллектуалов, Сергей Дацюк превращает её предмет — представление о неизбежности и необходимости революционного принуждения, — в фетиш. Однако даже он оказывается не готов говорить об отношениях собственности в контексте революционных преобразований страны.

В статье из 1990 слов собственность не упоминается ни разу и это, по большому счёту, всё, что нужно знать о нынешних взглядах украинских интеллектуалов, включая наиболее радикальных из них. Впрочем, есть и другие проблемы.

Обе статьи, по сути, отказывают обществу, пресловутым народным массам (используя дискурс прошлого века) в праве на субъектность, активном участии в борьбе за власть. Что внутриэлитная конкуренция, что политически мотивированное принуждение трактуются как прерогатива элитных группировок. Это выглядит более чем нелогично, поскольку все без исключения великие революции прошлого отличало вовлечение самых что ни на есть широких масс. Возьмём ли мы американскую, французскую, российскую, латиноамериканские революции XIX-XX веков везде мы наблюдаем, в частности, создание разного рода революционных комитетов на местах и появление народного ополчения (милиции) как самодеятельных самоуправляемых автономных и независимых структур, воплощавших волю и власть только своих членов. Каждая из этих революций запускала множество социальных лифтов, поднимавших наверх не сотни и тысячи, но десятки и сотни тысяч активных людей.

Утверждение, что «українська громада стомлена війною, корупцією, псевдореформами. При цьому українська громада принципово налаштована проти антиолігархічного терору, бо знає з історії, що це призводить до руїни країни» является примером ложной альтернативы. Антиолигархический террор не единственный и однозначно не оптимальный инструмент достижения обществом своих целей. Общество испытывает вполне оправданное отвращение к идее лечить гельминтоз хирургическим путём, не испробовав для начала более консервативные методы.

Выводы и заключение

Характерное для украинских интеллектуалов мышление характеризует наличие ряда изъянов. Пользуясь терминологией, предложенной Сергеем Дацюком, можно говорить про своего рода фобии и фетиши.

Сама главная фобия связана с отношениями собственности. Как распределена в обществе собственность, кого она обслуживает, как выглядят механизмы, обеспечивающие сложившиеся в обществе отношения собственности — всё это трактуется украинскими интеллектуалами как вопросы второстепенные, целиком зависимые от других, бесконечно более важных вопросов. Например, кто контролирует пост Генерального прокурора — «мы» или «они», «плохие» парни или «хорошие».

Вторая фобия связана с проблематикой принуждения как базового механизма политической деятельности, включая непрекращающийся процесс передела собственности. Традиционно украинские интеллектуалы отвергали принуждение как примитивный и неэтичный метод политики. Буквально в последние дни наиболее продвинутые из них начинают аргументировать неизбежность и даже необходимость революционного принуждения, однако в целом это всё еще остаётся маргинальным представлением.

Страх перед самодеятельным насилием смешивается в сознании украинских интеллектуалов с преклонением перед теми, кто демонстрирует волю и способность к такого рода практикам. Увлечение радикальными группировками приняло форму их фетишизации, совершенно некритического восприятия.

При этом интеллектуалы привычно отделяют себя и других граждан «попроще» от круга непростых, особенных таких людей, готовых убивать и быть убитым.

Чтобы избежать этих ловушек мышления, не поддерживать их и не распространять дальше, автор предлагает придерживаться следующих несложных правил:
1. При обсуждении любые изменений в обществе, претендующих на радикальный разрыв с прошлым, в обязательном порядке освещать вопросы, связанные с отношениями собственности.
а) Какие изменения в этой области предполагаются?
б) Какие изменения желательны?
в) Какие выглядят неизбежными?
г) Не избегать разговора о формах и масштабах передела собственности как процесса, не прекращающегося все 25 лет существования государства.

2. Ресурсный анализ такого рода изменений должен в обязательном порядке включать указание на тот ресурс принуждения, посредством которого предполагается эти изменения обеспечить.
а) Из чего он состоит?
б) Кто его контролирует?
в) Какие причины ждать, что владелец этого ресурса использует его для достижения наших целей?
г) Если наличный ресурс недостаточен, каким образом и с чьей помощью можно его нарастить?

3. При анализе мотиваций общественных групп, чьи интересы затрагивают изменения, отдельно описывать измеримые и объективные (материальные) выгоды и приобретения как составную часть мотивации и ресурсного обеспечения их, социальных групп, политической активности.