Почему Зеленский проиграл "бумажному Левиафану"

Многие государства на планете являются «бумажными Левиафанами» согласно классификации в новой книге Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона. Украина также относится к таким государствам.

Новая беседа Юрия Романенко с Павлом Щелиным.

Юрий Романенко: Друзья, всем привет! Мы продолжаем наши беседы с Павлом Щелиным. Здравствуй, Павел!

Павел Щелин: Вечер добрый!

Юрий Романенко: Последние три наши беседы были посвящены разбору книги Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона «Узкий коридор. Государства, общества и судьба свободы», в которых рассматривали вопросы, почему те или иные сообщества развиваются в тех или иных государственных формах, и чем именно эти формы отличаются. Мы рассмотрели понятия «деспотического Левиафана», «отсутствующего Левиафана» и «обузданного Левиафана» - тот самый «узкий коридор» возможностей.

Павел Щелин: Обязательно посмотрите предыдущие передачи, чтобы лучше понимать, о чём идёт речь.

Юрий Романенко: И вот сегодня мы посмотрим на Левиафана, который нам, живущим в Украине, живущим на постсоветском пространстве, очень близок. Это «бумажный Левиафан», авторы так его называют?

Павел Щелин: Буквальный перевод — бумажный, хотя я бы его назвал потёмкинским, тут можно поспорить.

Юрий Романенко: «Потёмкинский Левиафан» звучит оригинальнее, ближе к нам.

Ну что, поехали!

Павел Щелин: Напомню, что у Аджемоглу и Робинсона две основных линии координат. Первая — это государственные возможности, вся сила государственных институтов.
Вторая — это сила общественных институтов, причём это могут быть институты как в либеральном понимании, так и в кастовом. Но, в целом, речь идёт о негосударственных нормах и практиках, которые являются достаточно надёжным регулятором норм поведения в обществе, регулятором насилия в обществе.

Мы уже рассмотрели три полюса — Китай, Индию и Европу, которые соответственно представляют собой яркие примеры «деспотического Левиафана», «отсутствующего Левиафана», «обузданного Левиафана». Но современный мир подарил нам ещё одну форму государственной организации, это «бумажный Левиафан». Такое государство выглядит, как имеющее все государственные атрибуты, как способное пользоваться инструментами подавления, насилия и контроля, особенно в столицах и крупных городах. Но при этом эта власть пустая, непоследовательная, неорганизованная, отсутствующая во многих сферах жизни и даже физически, в географических регионах.

Здесь авторы выделяют ряд особенностей такой власти. Главная из них — парадоксальным образом в таком государстве существует достаточно сильное общество, чтобы не позволить государству окончательно скатиться в сторону «деспотического Левиафана». Институт подавления не настолько развит, чтобы позволить консолидировать власть в одних руках. Тут работают разные факторы: элитные группировки, образующие разные полюса самостоятельности и противостояния, какие-то влиятельные гражданские институты, что-то ещё. Здесь есть один интересный момент: вот это подвешенное состояние цементируется. Потому что, когда «бумажный Левиафан» пытается усилиться и укрепить тенденции деспотии, общество, справедливо опасаясь подавления и террора, оказывает государству сопротивление. Получается, что «бумажный Левиафан» оказывается в замкнутом цикле: государство не может усилить свои возможности, потому что общество опасается роста государственного насилия и оказывает давление со своей стороны, но при этом государство достаточно сильно, чтобы подавлять развитие креативного потенциала общества.

Говоря проще, государство настолько сильно, чтобы разгонять митинги, организовывать политическое преследование, но совершенно неспособно организовать эффективную бюрократическую систему, чтобы гражданин, скажем, не сидел три часа в очереди на почте.

Юрий Романенко: Очень знакомо, они случайно не об Укрпочте писали?

Павел Щелин: Нет, они писали об Аргентине, Бразилии и африканских странах. И надо понимать, что в ходе цементирования подвешенной системы складываются особые экономические отношения. Мало того, что общество не заинтересовано в усилении государственных возможностей, так и само государство сверху не заинтересовано в росте своей силы, поскольку состояние «бумажного Левиафана» позволяет государству создавать систему двойного права и особых экономических интересов.

Двойное право прекрасно сформулировал президент Бразилии Жетулиу Варгас — друзьям всё, а врагам закон. Это прекрасно работает в условиях «бумажного Левиафана»: с одной стороны у тебя есть формальные правовые институты, неэффективные, неконкурентные, в которых чёрт ногу сломит, а с другой стороны существует огромная серая теневая зона, в которой процветает коррупция, в которое легко выстраивать клиенталистские отношения, когда экономическая активность является прямым следствием политической лояльности.

Авторы приводят пример фабрики по производству манго в Либерии. Её решили построить в каком-то штате, но даже на стадии проектирования было понятно, что проект абсолютно убыточный. Однако фабрику всё равно построили, потому часть клановой политической элиты этого штата продавливала, лоббировала это строительство. Так и функционирует такая экономика, хронически неэффективная и болезненная.

Что получается в таких государствах? Тут авторы пишут с большим сочувствием: граждане в них получают худшее от обеих систем - «отсутствующего Левиафана» и «деспотического Левиафана».

С одной стороны они имеют неэффективное государство, не способное качественно исполнять свои базовые функции безопасности и права. При этом может доходить до того, что государство поддерживает правопорядок в столице, а в регионах уже всем заправляют бандитские группировки по бандитским законам. Это типичное состояние в странах Латинской Америки или Африки.

А с другой стороны граждане практически лишены возможностей государство изменить, поскольку оно достаточно сильно, чтобы пресекать такие попытки. Властная группировка располагает достаточным количеством полицейских, сотрудников спецслужб, административного ресурса, чтобы давить всех несогласных и цементировать недемократическое состояние, в котором работают только узкие группы по корпоративным интересам. И политика, направленная на общее благо, невозможна в принципе.

Вот такой вот зверь под названием «бумажный Левиафан».

Возникает вопрос: а как вообще такой монстр, такая мутация появляется? Этому есть свои причины. Ключевая проблема — это уродливое наследие как самой колониальной системы, так и последовавшей деколонизации. Во времена колониализма власти никогда не были заинтересованы, чтобы население инициировало и развивало практики гражданской активности по сдерживанию и обузданию государственного Левиафана. Более того, большинство колониальных империй, особенно в Африке строилось на так называемом непрямом управлении. Что это значит?

У тебя есть небольшое количество администраторов (пример: в 1920 году в Нигерии работало всего 265 британских госслужащих), а все остальные вакансии ты компенсируешь за счёт местной элиты, которая просто исполняет приказы колониальной администрации. Можно было ожидать, что такая система станет основой для развития традиций бюрократической законности и бюрократической легитимности, но на практике этого не происходило, потому что возникшая бюрократическая система была следствием клановых договорённостей, не была меритократической по своей сути, и эффективность никогда не была её целью. Более того, никогда не возникала традиция независимого суда.

А процесс деколонизации добавил к этому ещё два ингредиента: объективно случайный характер возникновения постколониальных государств и влияние системы ООН.

Первый ингредиент. Почему в латиноамериканских, африканских, постсоветских странах тем или иным этническим группировкам или финансово-промышленным кланам было так легко захватить власть, доминировать над всем остальным населением? Потому что они смотрели на государство исключительно, как на средство увеличения и удержания власти, находясь в сообществе, которое ранее не обладало общей историей, общим языком, общей культурой и идентичностью, в котором никогда не было общего социального контракта.

Случайность проведённых границ между территориями, которые внезапно стали государствами, привела к тому, что повсюду перед властями возникла проблема отсутствия общеобъединяющих смыслов, ценностей и даже этики. Понятно, что такие условия способствуют росту насилия и расцвету коррупции.

Авторы приводят пример Ганы и её диктатора Кваме Нкрумы, захватившего власть после деколонизации. Его некомпетентность в управлении государством привели к тяжёлому кризису и военному перевороту, после которого последовали новые перевороты, хунта за хунтой. Страну постоянно лихорадило от репрессий и смены политических и экономических курсов. В итоге Гана так и не определилась с путями развития, и, будучи некогда самой развитой страной Тропической Африки, ныне прозябает в нищете.

Второй ингредиент. Система ООН дала этим бумажным государствам, бумажным тиграм гарантии суверенитета. До тех пор, пока новые государства не нарушают определённых межгосударственных норм внутри своих границ, ООН остаётся безумно толерантной к масштабам внутреннего насилия. С момента возникновения ООН в Африке произошло безумное количество гражданских войн, на которые никто не обращал внимания.

То есть получается, что этот неэффективный «бумажный Левиафан» может не опасаться давления извне. Вопреки утверждению Канта о том, что при слабости внутреннего сообщества внешний завоеватель тебя сметёт, новые «бумажные Левиафаны» оказались в условиях «ложной» безопасности, им не нужно было опасаться внешнего вторжения, достаточно было иметь некоторое количество полицейских сил, чтобы удерживать власть. Более того, практика показывает, что для блокирования возможностей для твоего свержения, достаточно располагать силами, способными контролировать только столицу.

Можно сравнить потёмкинское государство с индийским «отсутствующим государством». Если Индия тысячелетиями стояла на основе кастовых норм и традиций, то в потёмкинском государстве нормы и традиции отсутствуют вообще. С самого начала государственные институты используются не для консолидации, цементирования общества, не для контроля насилия, а для того, чтобы крышевать финансово-экономические интересы той или иной политической элиты. Таким образом, потёмкинское государство оказывается в цикле, который можно охарактеризовать одной фразой: начни снова, проиграй и проиграй ещё раз — вечный круговой бег по граблям.

Ну вот, собственно, и описание вкратце этого бумажного государства, «бумажного Левиафана», которое, на мой взгляд, является феноменом новой реальности, для наших постсоветских реалий в том числе. Главная его черта — неспособность наладить эффективное управление с одной стороны, и при этом быть достаточно сильным, чтобы подавлять любое позитивное развитие.

Первый вывод, который мы можем сделать на основании изложенного в книге: государства в таком состоянии могут пребывать долго. С момента распада колониальной системы прошло порядка 70-80 лет, а новые бумажные государства продолжают своё безмятежное существование. Возникает разумный вопрос: есть ли выход из этой системы?

Здесь я предлагаю рассмотреть уже известные способы преодоления тупиковых ситуаций. Есть три принципиальных направления. Первое — ты усиливаешь традиционные консервативные нормы. Сюда авторы относят современные арабские государства. Суть в том, что если у тебя не получается построить эффективное государство, ты возвращаешься к корням, к скрепам, к духовным традициям. Я бы даже решился назвать ИГИЛ (Исламское государство) попыткой решить проблему бумажных тигров, «бумажного Левиафана» за счёт создания новых государственных форм на основе дикого махрового консерватизма.

Второе направление — сдвинуться в сторону деспотии, подавить развитие общественных институтов и общественных процессов, нарастить возможности государства. К этой категории авторы отнесли Россию. Здесь я с ними бы поспорил. Мне кажется, Россия так и осталась в состоянии «бумажного Левиафана». Конечно, она продвинулась в сторону деспотии, нарастила государственные возможности, подавила ключевые точки общественного недовольства.

Однако она остаётся неэффективным государством, о чём свидетельствуют последние события. Хотя бы то, что сейчас происходит в Хабаровске, где полмесяца продолжаются протесты против кадровых решений центральной власти или неспособность Москвы адекватно реагировать на коронакризис — всё это показывает, что сдвига российских государственных институтов в сторону деспотии явно не хватает для эффективного управления.

И Россия пока что остаётся лишь деспотической мечтой для её граждан. В этой мечте ты полностью жертвуешь свободой, поклоняешься тирану, а он, эдакий добрый диктатор, строит взамен эффективное государство. Но деспотическая мечта в России остаётся лишь мечтой, утопией, иллюзией.

Третье направление — сдвиг в сторону «обузданного Левиафана», но для всех новых государств, и это надо понимать, такой сдвиг будет путём в неизвестность: попытка строить что-то новое на основе внешних принципов может быть успешной только в результате совпадения случайных факторов — правильных людей у власти, правильного внешнего и внутреннего контекста и так далее. Движение в сторону обузданного государства, которое может обеспечить прогресс и развитие, это всегда случайная мутация, как мы уже неоднократно говорили.

Но мы точно знаем, что именно может помешать войти в «узкий коридор», в состояние обузданного государства. Мы знаем зафиксированные в истории точки опасности, в которых государство теряло шансы войти или остаться в «узком коридоре». Все государства, которые успешно входили, а после выпадали из коридора развития, объединяют несколько закономерностей. Выводит общие закономерности довольно сложно, тем не менее они просматриваются настолько, что можно о них говорить.

Первая закономерность прослеживается, когда исчезает понимание в треугольнике общество-государство-элиты. Они начинают воспринимать сосуществование, как игру с нулевой суммой. Когда на самом базовом уровне сегменты общества, государства и даже сами реформаторы начинают воспринимать оппонирующие им аналогичные сегменты не договороспособными, как то, что можно лишь уничтожить по принципу «моя прибыль возможна лишь в случае твоей потери», все возможности для коридора развития блокируются. Авторы приводят три примера такого блокирования — Веймарская республика, итальянские города-государства времён Никколо Макиавелли и Чили времён Сальвадора Альенде.

Начнём по хронологии. Итальянские города-государства средневековья. Там установился очень интересный баланс между элитами, городским населением в условиях очень сложного политического устройства и очень сложной политической игры. В какой-то момент возникла ситуация, при которой popolo (народ) начал воспринимать элиты исключительно, как угнетателей, а элиты потеряли доверие как между собой, так и по отношению к popolo. Каждая из фракций элиты стремилась все установившиеся совещательные практики, практики баланса интересов консолидировать исключительно под себя.

Ты же был в Италии, помнишь, в этих городах есть огромные башни. По сути, это мини-крепости внутри города, это символы недоверия. Каждая аристократическая семья, опасаясь гражданской войны, строила себе посреди города что-то вроде замка для обороны. На фоне игры с нулевой суммой эксперимент итальянских городов-государств в узком коридоре развития и завершился. Они не смогли выбраться из этой ловушки и, в конце концов, пригласили тирана.

Потому что возникла идея, что только внешний тиран может защитить народ от прогнивших элит, но и защитить элиты от народа. Идея тирана подорвала передовой потенциал итальянских городов-государств. В итоге они потеряли статус центра прогресса и развития, который от них переместился на север, в Великобританию, в Голландию.

Юрий Романенко: Ну да, они вовлекли в свои внутренние конфликты Францию, Испанию, Габсбургов.

Павел Щелин: Да-да, началась постоянна практика привлечения внешних тиранов для разрешения внутренних конфликтов, но нужно понимать: началось это с того момента, когда в усложнившемся сообществе элиты и popolo перестали договариваться, начали смотреть друг на друга, как на врагов.

Юрий Романенко: Семья Борджиа была олицетворением этого процесса. Чезаре Борджиа попытался объединить Италию, опираясь на ресурсы и авторитет отца, который занял престол Папы Римского. У них ничего не получилось, потому что пришлось столкнуться с превосходящими силами противника в лице не только коалиции итальянских городов, но и Франции, которая зашла с севера.

Павел Щелин: Уникальность ситуации в том, что группировки элиты и группировки popolo накопили достаточно сил, чтобы отстаивать свои частные интересы, но в процессе этого отстаивания было разорвано общественное доверие.

Далее мы двигаемся хронологически в Веймарскую Германию и видим там ревущие 20-е. Германское общество резко усложняется после Первой мировой войны, мы видим культурный бум — бум искусства, архитектуры, градостроения. Кто помнит романы Ремарка, там хорошо описано, как впервые в истории немцы начали объединяться в различные политические организации, ходила шутка — там, где собрались трое немцев, уже возникла политическая партия.

Произошёл качественный скачок практик политического участия, политического объединения. Общество усложнялось, в нём бурлили различные идеи, различные течения, что неизбежно приводило к конфликтам. Возникло противостояние левых и правых на фоне относительной слабости центристов, расколовшее общество. Мы говорили об этом ещё в стриме про Германию, старая финансовая элита, пропитанная духом прусской бюрократии, прусской дисциплины, начала искать в происходящем хаосе определённый порядок и гарантии сохранения собственного статуса и капитала.

Демократические и парламентские практики Германии на тот момент оказались недостаточно развитыми, общество оказалось настолько расколотым, что о поиске компромиссов речь уже не шла. В итоге получилось, что самая наглая и самая развитая из новых группировок — национал-социалисты, — войдя в союз со старой промышленной элитой, пообещав ей определённую поддержку, определённые бенефиции и, соответственно, прибыль, пришла к власти и построила тоталитарную диктатуру. Это впоследствии ввергло Европу в очередную пучину войны.

На фоне всей этой истории прослеживается упомянутая выше закономерность: резко усложняется общество, которое ранее было единым, однородным, когерентным; государственные институты реагируют на усложнение общества неадекватно; внутри общества резко вырастает нетерпимость: ни нацисты с коммунистами, ни коммунисты с нацистами договариваться не собираются, с элитами коммунисты также говорить не хотят.

Масло в огонь подливают случайные факторы, например, некстати умирает Густав Штреземан, один из величайших германских политиков, который в 20-х годах вывел Германию из ловушки военного поражения, сумев привлечь американские инвестиции, по сути осуществив план Маршалла за 20 лет до плана Маршалла. Другого такого деятеля, мощного центриста-консерватора, в Германии не нашлось, и радикалы активизировались с обеих сторон.

Юрий Романенко: Плюс началась Великая депрессия.

Павел Щелин: Да-да, дополнительный внешний шок от влияния Великой депрессии, и на этом фоне имеем расколотое общество, которое на хочет договариваться и которое погружается в хаос.

Юрий Романенко: Этот момент очень важен, принципиально важен, потому что он является очень серьёзным уроком для Украины. Мы идём по пути упрощения государственных структур, по сути, сейчас украинское государство разлагается. В Германии государство не разлагалось, но оставалось простым, и в условиях социально-экономического кризиса, который разразился в конце 20-х годов, политики взяли на вооружение простые формулы, начав играть на исключение «опасных» социальных групп, которыми объявлялись те же евреи со стороны нацистов, или капиталисты со стороны коммунистов. Упрощение общей политической картинки резко способствовало ужасу, развернувшемуся в Германии в 30-40-е годы.

Павел Щелин: Абсолютно согласен. И здесь важным фактором, характерным что для итальянских городов-государств, что для Веймарской республики, что для Чили является то, что умеренных в каждой фракции ненавидели ещё больше, чем оппонентов. Те, кто внутри фракций призывали к компромиссам, к диалогу, к консенсусным решениям, объявлялись предателями и подвергались остракизму.

Юрий Романенко: Нам это очень знакомо, очень знакомо. У нас именно такая ситуация: умеренные, которые говорят о том, что нужно договариваться по поводу языка/мовы, по поводу религии и церкви, что нужно искать компромиссы, по сути, во всём, в экономике, социальных вопросах, в культуре, становятся крайне опасными для всех политических лагерей.

В Украине сейчас создаются все условия для того, чтобы произошёл резкий откат в сторону диктатуры или гражданской войны.

Павел Щелин: Хотелось бы поспорить, всё-таки есть определённые надежды другого рода: относительно старое общество, уже пережившее несколько шоков и катастроф и так далее. Но здесь важно понимать, что игра в нулевую сумму бесперспективна и с самого начала проигрышна. И самое время обратиться к примеру Чили.

В Чили в течение 50-60-70-х годов происходило усложнение общества: из примитивно-аграрного оно становилось индустриализированным, возникает сильное профсоюзное движение, часть крестьянства объединяется в социалистические организации, которые возглавляет Альенде, и начинает предъявлять политические требования.

Альенде приходит к власти и пытается провести радикальные реформы, которые сталкиваются с яростным сопротивлением консервативных элит, при этом институты конгресса и судов не настоль развиты и адекватны, чтобы стабилизировать ситуацию и наладить общественный диалог. Конфликт переходит в состояние zero sum game, игры с нулевой суммой, и, в итоге, возникает вопрос — кто кого победит силой. Более сильными оказываются консерваторы, сторонники Пиночета, происходит военный переворот.

Юрий Романенко: Причём Пиночет прыгнул в лодку в самый последний момент, потому что он не был организатором этого переворота, его попросили присоединиться, а он разыграл свою партию и в результате оказался наверху пищевой цепочки.

Павел Щелин: Да, но ключевая проблема была в том, что общество резко усложнилось и радикализировалось, при этом в Национальном конгрессе Чили противодействующие группы оказались неспособными договариваться на основе разумных принципов и компромиссов, и государство попало в состояние паралича. Государство оказалось неспособным проводить какую-либо политику, об эффективном и последовательном курсе не могло быть и речи. Политическое противостояние резко радикализировалось и выплеснулось на улицы в виде насилия.

Вывод, который можно сделать из этих трёх примеров и, в целом, из этой книги, заключается в том, что ключевой целью любого государственного деятеля или политической силы, которые хотят продвинуть или удержать свою страну в узком коридоре возможностей, является укрепление практик доверия в треугольнике общество-государство-элиты. Эти практики доверия базируются на том, что в результате сложных переговоров с озвучиванием всех интересов сторон, они должны выработать решения и правила на основе уже существующих механизмов разрешения конфликтов. Выработанные решения и правила должны стать легитимными и выйти за рамки zero sum game. Как только ты оказываешься в логике игры с нулевой суммой, ты больше вообще ничего не можешь делать.

У этого вывода есть ряд неочевидных следствий. Одно из них — это консенсусный императив. Конечно, он может блокировать, например, технократические реформы: не все технократические реформы, которые в абстракции могут показаться правильными, окажутся консенсусными. Если реформы не опираются на легитимность снизу, на контроль снизу, то, скорее всего, они вызовут лишь раздражение и дополнительное сопротивление по отношению к реформатору.

Почему не работают проекты, когда извне приносятся идеальные технократические институты? Потому что они воспринимаются, как институт насилия, но не как инструмент консенсуса, не как инструмент диалога.

Юрий Романенко: Я снова сужу с позиции Украины. Если рассматривать треугольник общество-государство-элиты, то в нём могут договариваться либо равные с равными, либо договариваться с теми, кто организован настолько, что их интересы нельзя игнорировать. В Украине с этим получается перекос, потому что общество не организовано, политически не структурировано, не способно облечь в политические организации интересы тех или иных социальных групп.

При этом элита сперва оказалась в условиях, когда Зеленский представлял для неё огромную угрозу: заручившись невиданной поддержкой общества, Зеленский мог очень легко сокрушить старые структуры. Но Зеленский, не понимая вещей, о которых мы говорим, не понимая логику политической организации, пошёл на сговор со старыми элитами в условиях, когда мог диктовать правила игры, договариваться с ними с позиции силы, чтобы уменьшить сопротивление и убрать с повестки дня конфликт.

Оказалось, что запал общества, которое увидело в Слуге народа и Зеленском таран, способный пробить старое государство, потух. Старое государство воспряло и просто съело Зеленского, а старый конфликт остался. Мы видим, как снова работают старые практики, рассчитанные на архаичное сознание, как архаизация углубляется, потому что на одном полюсе у нас находится «армовир», а на другом ОПЗЖ сотоварищи, окучивающие наследие СССР и Российской империи. А центр, который сформировался при Зеленском, и пока ещё худо-бедно функционирует, начинает растаскиваться с двух сторон и слабеть.

Получается вот что: или в центре появится сила, достаточно мощная, чтобы закрепиться, сожрать Слуг народа или то, что от них останется, и тогда начнётся новая переконфигурация центра; либо все пойдут на повышение ставок, и мы окажемся в ситуации масштабного внутреннего конфликта.

Павел Щелин: Я здесь хочу отметить здесь следующее: если мы применим методологию Аджемоглу и Робинсона к Украине, важно заметить одну особенность. Ты упомянул, что в Украине общество не организовано, не структурировано, не может предъявить требования. Я бы здесь немножечко поспорил, указав на то, что общество достаточно сильно, чтобы блокировать те шаги власти, с которыми не согласно. Традиции Майданов, протестов, давления на власть — фактор, который власть не может игнорировать.

Юрий Романенко: В ответ на критику — моя критика. Эти протестные порывы общества были глиной. В протестах 2004 года, 20013-2014 годов общество выступало, как глина в руках уже организованных структур старой элиты. В 2004 году они использовали олигархов, которые пошли за Ющенко, опираясь, в том числе, на поддержку Штатов, которые в течение двух лет до Оранжевой революции очень серьёзно развивали сеть негосударственных организаций (НГО), и эта сеть НГО очень быстро склеилась в «Опору», которая действовала в условиях кризиса после президентских выборов 2004 года.

У них всё получилось, потому что старая элита заняла управленческую башню, и дальнейшее развитие ситуации происходило в рамках, которые устанавливали партии, сформированные ещё при Кучме, элиты, сформированные ещё при Кучме и Кравчуке. Они сумели сохранить свои позиции и соблюсти все свои интересы, и это закончилось бесславным уходом Ющенко и реваншем со стороны Януковича, который, собственно, и при Ющенко себя неплохо чувствовал.

В 13-14-м годах ситуация была ещё интереснее. Это был внутренний конфликт между элитами уже в рамках олигархического консенсуса, который появился при Януковиче. Это был конфликт уже внутри Партии регионов, где в ключевых центрах влияния оказались с одной стороны Лёвочкин, Фирташ и Хорошковский, а с другой стороны — Янукович, Семья и младореформатор Янукович-младший сотоварищи. Ахметов метался между обоими центрами противостояния, стараясь не оказаться в позиции, где он попадёт под раздачу и вёл свою игру. И плюс к ним всем были разные Клюевы и Медведчуки, которые формально играли на стороне Януковича, но на самом деле защищали свои интересы.

И с обоими противоборствующими лагерями — Фирташ, Лёвочкин и семья Януковича — играли русские, используя противостояние для того, чтобы усилить свои позиции. При этом, в отличие от Майдана 2004 года, американцы не играли там вообще никакой роли: Обаме было просто не до этого. В Украине до сих пор всерьёз не рассмотрели роль россиян в раскачке ситуации на Майдане, чтобы создать условия, в которых можно уводить Крым. Между тем, российский след в организации Майдана и создании в стране контролируемого хаоса в целях последующей аннексии Крыма, прослеживается весьма явно.

Так вот, и на Майдане-2004, и на Майдане-2013/2014 украинское общество выступало в роли пушечного мяса. Мотивы были, ненависть к власти была, но не было политической организации. Как следствие, бенифициарами стали старые элиты. Поэтому, когда у нас говорят, мол, как замечательно организовано наше общество, я всегда задаю вопрос: почему за последние 16 лет, прошедших после Оранжевой революции, при всяких серьёзных волнениях в Украине победителями становятся дёргающие за ниточки бенефициары, а не носители традиций прямой демократии и демократического блокирования.

Павел Щелин: Ну, потому что такое блокирование не совсем демократично. Демократическое блокирование всё-таки осуществляется через легитимные институционализированные структуры.

Юрий Романенко: Ты правильно говоришь, ведь в дальнейшем не происходит институционализации этой практики блокирования. Народ вроде бы восстаёт, но политическая сила, которая структурирует всю эту деятельность и оформляет в новые институты, так и не появляется. То есть революции так и не происходит, потому что все протесты проходят в старых институциональных рамках под руководством старых элит. А новые структуры, которые появляются, быстренько инкорпорируются в старые. Так называемая зелёная электоральная революция была поглощена глубинным государством и, в общем-то, этим всё кончилось.

Павел Щелин: Всё, о чём ты сейчас сказал, очень напоминает Колумбию, которую авторы приводят в качестве одного из примеров цикла «бумажного Левиафана». В 2013 году в Колумбии проходили протесты профсоюзов, доходило до захватов административных зданий. Но в итоге власть просто купила профсоюзы, предоставив им субсидии, кофейным профсоюзам, сахарным профсоюзам и так далее. Опять таки, это особенность «бумажного Левиафана»: общество потенциально обладает способностью к организации и высказывания недовольства, но протестную энергию достаточно легко блокировать и рассеять различными манипулятивными технологиями.

Касаемо того, что ты рассказал о Зеленском. Это можно отнести на кладбище неиспользованных возможностей. Известны примеры, когда на фоне центристской консолидации общества приходит политик с реальным планом реформ и осуществляет консолидированную повестку на основе адекватного мышления, на основе базовых представлений о реальности. Надо понимать, что таких шансов в истории выпадает очень мало.

Центристский потенциал Украины, её центристский шанс, олицетворяюшийся Зеленским, откровенно говоря, утекает сквозь пальцы, и это очень плохой сигнал, потому что это признак очередной игры с нулевой суммой. Мы это видим, за последний год zero sum game идёт по нарастающей, буквально по месяцам.

Юрий Романенко: Фактически идёт веймаризация Украины.

Павел Щелин: Да, хорошее слово.

Юрий Романенко: Идёт веймаризация Украины, когда те, кто хочет всерьёз что-то изменить, вдруг понимают, что в рамках демократических представлений их намерения практически не реализуемы. Как сказал Сергей Дацюк в одной из своих лекций, будущее Украины в недемократических представлениях. Будущее вне демократических представлений — это запрос, который стремительно формируется у нас прямо нас глазах.

Павел Щелин: Если говорить о запросах, то стоит сказать ещё об одном моменте, который отмечают авторы книги. Есть более базовый концепт, который находится под концептом доверия. Выход из игры с нулевой суммой, необходимость доверия между обществом, государством и элитами, делегирование обществом государству полномочий на управление, использование государством этих полномочий на благо — всё это упирается в более фундаментальную проблему, которой авторы весьма поверхностно касаются буквально в конце книги. Это философский вопрос справедливости.

Всё, о чём я только что сказал, работает лишь когда вся структура общественного устройства, сама рамка, сама конструкция воспринимается игроками, как более-менее справедливая система. Она может быть не идеальной, она может быть левой, правой, социал-демократической, либеральной, простой, сложной, но сложившийся консенсус, его правила игры должны восприниматься, как справедливые правила игры.

Тут возникает повод для отдельной дискуссии: какие представления о справедливости могут лечь в основу доверия и консенсуса в украинском контексте? Я бы так эту тему сформулировал, я бы так поставил вопрос, потому что, возможно, кому-то кажется, что Украина находится вне мировых трендов, однако кризис доверия между элитами и обществом — мировой тренд, отличительная особенность последнего десятилетия, начиная с Великобритании и заканчивая ЕС и США.

На самом деле Аджемоглу и Робинсон написали эту книгу, чтобы попытаться дать свой ответ на вопросы о причинах возникновения волны популизма, брексите, трампизме, и, как мы видим, начали они копать очень глубоко.

Они называют различные факторы, такие, как глобализация, автоматизация, раздувание финансового сегмента, утверждение системы winner takes it all (победитель забирает всё). Они пишут о дисбалансе равных возможностей внутри капиталистической системы: если в 70-х предполагалось, что возможности и блага справедливо распределяются по всему обществу, то сейчас мы наблюдаем концентрацию богатства в узком кругу тех, кого называют upper middle class (верхний средний класс) и выше, а 80 процентов населения остаются за бортом праздника роста и развития. Мы видим формальный цифровой рост в западных обществах, но огромные массы населения этого не видят, не чувствуют и никакой выгоды от этого не получают.

В итоге у политических партий возникает соблазн сыграть в эту zero sum game. Возьмём тех же демократов и республиканцев в США. Раньше, вне зависимости от того, кто приходил к власти, Конгресс, Сенат, Палата представителей оставались жизнеспособными, стороны были в состоянии договариваться по всем вопросам, находить компромиссы. Сейчас же американский парламент фактически парализован, потому что работает по племенному принципу — мы голосуем только за своих. Такого никогда не было.

Веймаризация Украины, которую мы наблюдаем, в какой-то мере является отражением более общих трендов. При этом простой выход, вроде установления авторитарной диктатуры не обязательно может быть эффективным ответом на все проблемы.

Под конец этой беседы скажу, что сложная продуманная центристская политика, базирующаяся на глубоком понимании ситуации, поиске и выстраивании компромиссов, которые, в свою очередь базируются на основе имеющихся реалий и традиции конкретного сообщества, даёт гораздо больше шансов для выхода из кризиса. Это требует от политиков и обслуживающих их интеллектуалов гораздо большей ответственности. И то, что Зеленский провалился в роли центристского президента вовсе не означает, что центристский президент не нужен.

Юрий Романенко: Да, это очень хорошая заключительная формулировка. На самом деле, Зеленский всё-таки существенно решил задачу ослабления старой элиты, потому что Пинчук сейчас распродаёт активы, Бахматюка преследуют, у Коломойского проблемы. У них у всех проблемы, потому что их экономическая база трещит по швам.

В этой логике Зеленский, на самом деле, был торпедой, которая фундаментально подорвала базовые основы глубинного государства, хоть оно и устояло. Сейчас оно ослаблено, и на него накладываются рамки коронакризиса, глобального экономического кризиса. Это постоянно сужает экономическую базу и тем самым создаёт всё новые и новые риски, которые вообще ставят под вопрос выживаемость такой системы, отталкивающейся от такой экономической базы.

Её развал, видимо, будет задачей для следующего политического цикла, который начнётся скорее раньше, чем позже, учитывая ход коронакризиса и глобального экономического кризиса. Поскольку мы эти вещи обозначаем, мы понимаем эту логику, и не только мы, думаю, в ближайшие месяцы всё это будет артикулировано, концептуализировано, выражено в соответствующих политических лозунгах, и начнётся осмысленная кристаллизация политических сил, который выступят в качестве могильщиков Второй Украинской республики, если мы говорим об Украине. Начнётся формирование Третьей республики или какого-то другого нового политического режима.

Павел Щелин: Важно понимать, что сила, которая придёт после Зеленского, должна обладать честностью и смелостью, чтобы увидеть Украину такой, какая она есть, а не воображаемой в мечтах. Это касается сторонников и советского проекта и какого-то альтернативного, более правого проекта. Надо смотреть на Украину, как на неоднородную систему с очень сложной организацией. И чтобы увидеть Украину такой, какая она есть, необходимо адекватное политическое мышление и сильная политическая воля, чтобы на основе этой сложности добиться продуктивного компромисса и войти в узкий коридор развития, потому что есть потенциал.

Юрий Романенко: Думаю, на этом можно закончить. Спасибо, Павел. Думаю, эта беседа может быть крайне полезной для осмысления украинских реалий. Стоит её назвать так: «Почему Зеленский проиграл бумажному Левиафану?». До новых встреч, пока!

Павел Щелин: Всем всего самого доброго!

Рекомендуем просмотреть или прочитать предыдущие беседы с Павлом Щелиным:

Закат демократии в мире и кризис Второй Украинской республики

Подписывайтесь на канал «Хвилі» в Telegram, на канал «Хвилі» в Youtube, страницу «Хвилі» в Facebook, канал Юрия Романенко на Youtube, канал Юрия Романенко в Telegram, страницу в Facebook, страницу Юрия Романенко в Instagram