СССР: путь от единомыслия к разномыслию

СССР эксплуатировал молодость как доминирующее состояние духа для всего населения, а не только для молодежи. Это период взросления, когда трудности не страшат, а великие свершения манят. С другой стороны, сочетание этих двух параметров (трудности + свершения) дает свой тип счастья человеку, заставляя его двигаться вперед и вперед. Была даже песня А.Пахмутовой на слова Ю. Визбора «Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым!». Это песня, датируемая 1959 годом. Но сама эта фраза из Владимира Маяковского.

В довоенное время все советские лидеры были молодыми людьми. Это потом пришла пора «геронтократии». А тогда люди делали все впервые в жизни. Так что советский инфантилизм имел и такие основания.

Советский человек должен был вне зависимости от его возраста иметь все эти характеристики молодости, отменяющие тягу к материальному. Этим можно объяснить и бесконечные парады и демонстрации, которые пронизывал дух оптимизма. Однажды с экрана прозвучала фраза от женщины-фронтовички, что ее самое лучшее время в жизни — это война. И она пояснила, что молодость дается человеку один раз, а ее молодость пришлась на войну. Поэтому когда ветераны смотрели на парад Победы, они видели не его, а свою молодость.

Советская молодость ассоциируется с жизнью в общежитиях, через которые прошла большая часть молодежи, хоть заводской, хоть вузовской. Но интересный тренд есть у американских миллениалов, которые не хотят обзаводиться своим жильем, делая это намного позже предыдущих поколений

[1].

Сознательная прививка человеку ощущения молодости шла не только через информационный или виртуальный «подогрев», но и из материальных трудностей, например, затянувшуюся жизнь в общежитии или с родителями. Тем самым человек оставался в рамках внешне контролируемого поведения.

Молодой человек — это не самостоятельное существо, членство в социальной группе является для него важным признаком. Многие его мысли и привычки продиктованы этой группой. Именно поэтому СССР уделял много внимания воспитанию с помощью коллектива. Школьные организации октябрят, пионеров, комсомольцев по сути направляли его мозги во внеурочное время. И макулатура, и металлолом, который собирали пионеры, вряд ли имели какое-то значение для народного хозяйства. Главным моментом в этом была их воспитательная сила, человек ощущал себя частью коллектива, проявлял свои социальные качества. Это был модельный вариант поведения в данном возрасте, что прямо выражалась в максимах типа «пионер — всем ребятам пример». Кстати, отсутствие таких организаций сегодня позволяет затягивать детей и молодежь в анти-социальные структуры.

Советская молодежь несла на себе выполнение серьезных народно-хозяйственных задач. Была придумана система комсомольских строек, которая как раз базировалась на отсутствии адекватных условий для жизни, которая заменялась патриотизмом и молодежным задором. Огромные стройки типа БАМа и целины строились молодежью, у которой не было семей, потому не было особых требований к быту.

Интересно, что сегодня все массовые протесты, оформляемые, например, в цветные революции, строятся на базе молодежи, поскольку они а) не имеют отрицательного  опыта взаимодействия с властью, б) не имеют семей, которые уводят их на более традиционные типы поведения, в) проживают компактно в общежитиях или собираются в аудиториях, что облегчает агитацию и пропаганду, г) еще не привыкли к социальной системе, надеются, что ее можно изменить. Отсюда особая роль молодежи во всех социальных протестах — Париж, Прага, Пекин.

Все социальное управление исходило из системы главенства государства. Симон Кордонский говорит: «Вся концепция госуправления построена на концепции, что государство заботится о людях, а люди не очень адекватны, поэтому нужно их заставить принять ту помощь, те преференции, которые им дает государство. Люди эту концепцию не принимают и избегают. И вот формы поведения, которые они вырабатывают, стремясь избегать государственной «заботы» о себе, и есть предмет нашего интереса» [2].

Патриархальная модель — это точка зрения государства, где оно выступает отцом для нерадивых детей. Население, реально принимая виртуальную картину этой зависимости, все время старается уйти в сторону, чтобы жить по своим представлениям, которые по многим параметрам противоречат государственной картинке идиллии. То есть виртуально-пропагандистское представление и реальность начинают расходиться.

Государство живет в рамках трансляции позитивной картинки о себе. Ни один руководитель в здравом уме не будет отправлять наверх отрицательные отчеты, вместо этого он пишет, как все хорошо. Система, живущая в рамках исключительно позитивных рапортов, не в состоянии принимать адекватные решения.

С. Кордонский находит ответ на вопрос, почему не идут реформы уже 300 лет. Он видит в качестве мешающего фактора неизученность реальности, поскольку все знания приходят извне и не соответствуют объекту изучения. Он пишет: «Те теории, которые используются для описания нашей реальности, ее объяснения, целиком и полностью позаимствованы откуда-то. Это специфическое российское явление и источник многих проблем. Петр I позаимствовал государственное устройство у Голландии, потом из марксизма было заимствовано представление о справедливом обществе. А сейчас мы заимствуем разные, мне кажется, не очень адекватные теории про рынок, демократию, менеджмент и все прочее. Ученые-обществоведы занимаются тем, что пытаются адаптировать импортированный понятийный аппарат для описания нашей реальности. Естественно, ничего не получается. Поэтому возникает ощущение, что плохо всё в нашей стране: мы живем не так, как должны, нет у нас ни рынка, ни демократии, ни справедливости. Возникает ощущение, в том числе у власти, которая воспитана на этих переводных книжках, что не надо изучать нашу Россию, а надо ее реформировать. Поэтому за последние 300 лет у нас было 60 реформ, и ни одна из них не привела к желаемому результату. Это следствие негативистского отношения к нашей реальности, нежелания принять страну такой, какая она есть, и желания ее переделать сообразно какой-то дурацкой схеме, начиная с марксизма и кончая современной демократической… Надо кончать читать переводные книжки, кончать преклоняться перед авторитетами и исходить из того, что наша страна не описана вообще» [3].

Однако это невозможно остановить, поскольку имеется существенный разрыв интеллектуального порядка. Запад проходил эти уроки достаточно давно, а мы с неизбежностью готовы повторять его опыт, поскольку за ним стоят реальные результаты. Но по сути это такой теоретический вариант карго-культа.

Например, одно из отличий, которое он видит, состоит в том, что  мы имеем у себя не рынок, а промысел. Их разницу он видит в следующем виде: «…Рыночные структуры у нас уходят в промыслы. Промысел отличается от рынка, от бизнеса тем, что там нет отношений «товар — деньги — товар», там есть работа на авторитет, на статус, на репутацию, которая конвертируется в том числе в деньги — когда вы идете к «хорошему парикмахеру», «хорошему врачу». Существенная часть деятельности у нас — промысловая, не рыночная, может, дорыночная. Я даже не знаю, где у нас остался рынок. Даже государственная корпорация — это промысловая структура, они промышляют. Чем занимается министерство финансов? Оно промышляет по нашим карманам. У нас у власти финансисты-монетаристы, их реальная экономика не интересует, их интересует только копеечка. Была копеечка с нефти — они народ не трогали. Когда нефть стала стоить меньше, они полезли шариться по нашим карманам. И дальше будут шариться, потому что ситуация не улучшится. А чем занимается министерство здравоохранения? Промышляет, втюхивая нам свое представление о здоровье, не совпадающее с нашим представлением, осваивая государственные ресурсы и создавая угрозу уменьшения здоровья населения…»

Кстати, незнание реальности отражает несоответствие трех пространств — физического, информационного и виртуального. Реформы строятся по западной картине мира, которая неадекватна имеющейся реальности.

Советская молодежь несла тяготы материального мира ради завтрашнего светлого будущего. И это действительно было «дыханием» всей страны — информационным и виртуальным, поскольку комсомольские стройки были в центре внимания медиа.

Молодежь стала другой уже во времена Хрущева. Это оттуда — «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Для советской системы очень губительным оказались любые контакты с западной системой. В результате стало зарождаться массовое неприятие советской действительности и замена ее элементами западной виртуальности.

С.Михалков откликался на это еще в 1945 г.:

Я знаю: есть еще семейки,

Где наше хают и бранят,

Где с умилением глядят

На заграничные наклейки…

А сало… русское едят!

Но этот процесс было уже не остановить. Это было как смена поры года. Фестиваль молодежи и студентов, Оттепель … Реально во всем этом не было ничего «боевого», но система не могла выдержать таких отклонений. Пражская весна 1968 г. дала возможность властям остановить сдачу своих контролирующих позиций. Но процесс все равно продолжался. Первыми врывались из замкнутого круга представители творческих профессий, поскольку их работа состоит в поиске нового.

Практически это же происходит и сегодня. Получается, что «лицедеи» не зря во все времена были вне круга обыденных правил, обязательных для всех. Например, сейчас М. Ефремов делает такое наблюдение: «Теперь аплодируют там, где раньше не аплодировали. Например, есть у Петьки монолог о том, как в древние века на Румынию нападали кочевники, и румынские крестьяне выкапывали себе огромные подполы и загоняли туда скот, складывали припасы и прятались там сами. Когда кочевники появлялись, крестьяне сидели там, внизу. И порой, когда крестьяне понимали, как ловко им удалось обхитрить кочевников, они, поднимая палец вверх, тихо-тихо хихикали. «Так вот, — заканчивает он. — Тайная свобода — это когда ты сидишь среди вонючих козлов и баранов и тихо-тихо хихикаешь, поднимая палец вверх». Зал в этом месте аплодирует. А раньше аплодировал на фразе, которая звучит чуть дальше: «Свобода не бывает тайной». Меняется время, и зритель начинает видеть в том же самом спектакле новые смыслы» [4].

А на вопрос, была ли советская элита антисоветской, он отвечает так: «Я думаю, что дети советской элиты — да». И отсюда мы можем делать вывод, что достижение определенного материального уровня также автоматически приводило к отказу к борьбе за счастье человечества.

Мы видим два сочетания факторов, разрушавших советский молодежный порыв. Это молодежь + высокий материальный уровень и молодежь + творческая профессия.

Г. Кизевальтер в предисловии к книге «Эти странные семидесятые, или потеря невинности» пишет о неофициальной советской культуре: «В различных критических статьях конца ХХ – начала XXI века историки искусства неоднократно предпринимали сознательные попытки раскрасить семидесятые и их героев в разные цвета. Чаще всего эти старания приводили лишь к напусканию тумана и рождению очередных мифов. Нельзя не упомянуть хотя бы две замечательные и всем известные парадигмы освещения фактов и событий того десятилетия: а) культура строго делилась на официальную и неофициальную и б) нонконформисты в своем противостоянии системе выступали единым, дружным фронтом. По поводу первой можно сказать лишь следующее. Сообщества не имели четких границ, но интуитивно хорошо знали, кто «свой», а кто нет, и люто ненавидели или презирали друг друга. И у тех и у других была двойная психология, двоемыслие и, соответственно, двойная жизнь. «Патология неофициальной жизни искусства зеркально отражает патологию официальной жизни», – пишет в своих «Записках о 60-х и 70-х» И. Кабаков. И та и другая были больны – конечно, каждая по-своему. Но в целом это две стороны одной советской медали: без одной не было бы другой» [5].

Поток информации о Западе пришел с массовой культурой, а именно молодежь является ее основным потребителем. Музыка, фильмы, переводы западной литературы — стали таким источником. Плюс в Союз постепенно входил западный мир вещей, что было даже более сильной анти-пропагандой. Десяток бытовых предметов полностью разрушили модель мира советского человека, поскольку такие хорошие предметы, как джинсы, шариковые ручки, плащи болонья, нейлоновые рубашки и др., не могли принадлежать плохому миру.

Борьба с Западом была пропагандистски сильной, но за ней не ощущалась реальность, поскольку холодная война тоже была не реальной, а именно холодной. А горячая музыка влияла на молодежь сильнее любых заклинаний, читаемых с кафедр.

В физическом и информационном пространствах война уже была проиграна. Но она еще держалась в виртуальном пространстве, где наши «агенты» в напряженной борьбе побеждали их «агентов». Это был период напряженной борьбы, усаживавший всех у телевизоров

У А. Невзорова есть важное замечание: «Есть интеллектуалы, на которых не распространяется действие кинематографа. Но большинство людей, действительно, формируются так называемыми фильмами, и, как ни странно, эти фильмы организуют удивительной силы такой цензурный фильтр, через который не проходит здравый смысл» [6].

Кстати, в советское время было четкое разделение: мужчины смотрели программу «Время», а  женщины — «Голубые огоньки». И в первом, и особенно во втором случае люди должны были видеть успехи, поэтому песни были как патриотические, так и просто хорошие, которые на следующее утро знала вся страна.

И самый главный водораздел, конечно, лежит в том, что человек стремится к комфорту, а не к революциям, поэтому революции не столь часто повторяются в истории. Как пишет Славой Жижек между счастьем и правдой люди выбирают счастье:

«Нас не просто контролируют и нами манипулируют, а на самом деле «счастливые» люди тайно и лицемерно жаждут, чтобы ими манипулировали на их же благо. Правда и счастье несовместимы. Правда причиняет боль, несет нестабильность, нарушает спокойное течение нашей жизни. Выбор за нами: хотим мы быть счастливыми объектами манипулирования или мы хотим подвергнуть себя риску подлинного созидания?» [7]. И в этом залог стабильности любой системы.

Советская система была рассчитана на функционирование единой точки зрения во всем ее многообразии — в газете, на плакате, на сцене, на экране. Все советское время велась борьба с инакомыслием, разномыслием и прочими ересями. И вдруг пришла самая страшная пора для советской пропаганды, когда в обиход стали попадать «чужие» мысли.

СССР функционировал в облегченной для себя парадигме, когда «неправильные» мысли заглушались, а правильные тиражировались. Это не было аналогом западного деления на мейнстрим и периферию, поскольку в советском варианте «неправильные» мысли были вне закона. Наличие их уже было преступлением, как у Оруэлла. И поскольку удержать их при себе было очень сложно, они все равно шли на минираспространение. Ретрансляция «неправильных» мыслей шла в первую очередь устно, но иносказательно они шли в циркуляцию и в публичном пространстве.

В. Макаренко увидел в советском дне три типа языка: «в СССР существовало три стиля (языка): официальной идеологии (газет, радио, собраний сьездов); старой интеллигентской культуры, бытовавший в устном и письменном варианте; язык семьи, быта, улицы. Под таким углом зрения могут прочитываться и классифицироваться все тексты всех людей, принадлежащих к советскому варианту классических русских «отцов и детей». При этом нельзя не учитывать проблему выделения социологических типов советских писателей как важных элементов советского идеологического аппарата и расположения в данной классификации каждого автора написанных книг» [8].

Первым к проблеме разномыслия обратился Б. Фирсов в своей книге «Разномыслие в СССР. 1940 — 1960-е годы» [9]. Здесь он писал: «Тоталитарный режим может мешать приобретению и обогащению такого опыта, но он не в силах «прекратить» тайную духовную жизнь, позволяющую человеку оставаться самим собой, находить в себе силы уйти от принудительного погружения в волны и потоки коллективного опыта и переживаний, в удушливую атмосферу единодушия. Если индивидуальность человека суть неповторимая совокупность его психических свойств, то различия в восприятии и отношениях с окружающим его миром заданы изначально. Отсюда продукты психической деятельности, которыми обмениваются люди, — мнения, взгляды, убеждения — в принципе у разных людей должны быть разными. Их одинаковость (единомыслие) скорее частный случай, исключение из правила. Правилом является разномыслие. По всей видимости, оно было всегда. Незаметное вначале, оно постепенно взяло на себя роль фермента-катализатора, доведя брожение умов в обществе до смены ориентиров, обозначающих его движение в историческом времени».

Понятно, что разномыслие должно вызывать ненависть у государства, ведь для него идеалом является армия, где все не только думают одинаково, но и одеваются одинаково. И самое главное моментально слушаются приказа без всяких раздумий. Гражданский человек в этом плане требует затрат дополнительной государственной энергии на то, чтобы заставить его подчиниться. И именно эту условную энергию создают все от литературы и искусства до спецслужб. Поэтому тоталитарное государство направляет все свои силы на то, чтобы избавиться от отклоняющихся параметров. Все должно быть единым: и мысли, и действия. Кстати, в этой массе одинаковых мыслей и действий всегда будет заметен тот, кто не подчинился.

Механизм по порождению одинаковости Б. Фирсов увидел в культуре: «Общество не могло длительное время сохранять состояние принудительного консенсуса на базе революционного аскетизма и преданности делу всемирного пролетариата. В итоге в 1930-е годы возникла специфическая «амальгама» из отвергнутых было традиций прошлого (имеются в виду некоторые культурные ценности дореволюционных образованных классов, такие как ориентация на семью, образование, служебный профессионализм и жизненное благополучие), а также идей и поведенческих образцов, принадлежащих коммунистическому циклу в развитии государства. Потребность в наведении социального порядка привела к тому, что власть усмотрела в культуре некий ресурс, который накапливается «наверху» (в среде образованных классов) и передается «вниз» для усвоения народными массами. Культурные различия в этот период считались объективно заданными. Их предстояло ликвидировать путем просвещения советских людей, повышения их культурности. Для этого и потребовались «амальгамированные культурные образцы», рекомендованные к всеобщему распространению и использованию. Наступил период насаждения государственных эталонов культурного знания и поведения»

Разномыслие становится инструментарием расшатывания СССР. Кстати, проникающие в разум человека контр-идеи сильны тем, что человек считает их своими, а официальные идеи — навязанными. Поэтому он делает естественный выбор в сторону именно контр-идей. Они порождены не механически, а с учетом его новых интересов, которые отражают свободного человека.

Б. Фирсов акцентирует свою основную идею: «С давних пор, еще с перестроечного времени, я начал размышлять, почему так бесславно закончилась история великого, могучего Советского Союза. Я сформулировал для себя гипотезу, что это произошло вследствие особого развития массового и индивидуального сознания, в том числе моего, в сторону, обратную той, которую указывали все «дорожные карты» Советского Союза. То есть это была своеобразная контрэволюция сознания. Монолит системы разрушался, прежде всего, вследствие этого явления» [10].

Фирсов разъясняет разницу между инакомыслием и разномыслием: «Если человек лоялен по отношению к обществу, то он ограничит себя, так сказать, выходом за некоторые общие правила, но при этом будет оставаться в рамках основных представлений об этом государстве, строе, он будет лояльным, и он не будет стремиться протестовать в категорической форме. А вот инакомыслие – это уже совсем другое. В силу природы этого явления оно свойственно большинству людей. В сущности, это даже норма человеческого поведения или отношения к жизни, норма для мышления, для поступков. Другое дело, часто общество и государство мешают реализации этой нормы. То есть это, так сказать, явление массовое. А инакомыслие – это совсем другое. Значит, вы должны решиться на серьезный шаг, у вас должно возникнуть чувство протеста, вы хотите изменить систему отношений или там государства и общества, в котором вы живете. Это уже часто, так сказать, гражданский поступок, требующий большой внутренней мобилизации, оснований для этого. Это совсем другая культура и так далее. Вот почему так немного было инакомыслящих в Советском Союзе – потому что требовались особые качества и свойства души, чтобы решиться в старых, прожитых нами условиях если не на прямую борьбу с режимом, то, во всяком случае, на протестные действия, на действия, связанные с охраной закона и так далее» ([11], см. также [12]).

Ю. Левада изучал эти же процессы, акцентируя небольшой объем людей, которые  исповедывали другую точку зрения. Б. Дубин пишет: «В ретроспективной левадинской характеристике семидесятых годов как эпохи “подтачивания монолита” советского общества сталинской эпохи (иногда Левада говорил о “разрушении концепции монолита” и, замечу, не раз подчеркивал “вынужденный, а потому основательный” для всех участников характер этого процесса) я хотел бы для начала обратить внимание на несколько моментов. Они, среди прочего, определяли формы и пределы тогдашнего “разномыслия”, которое, в первую очередь, практиковалось достаточно узкими кругами интеллигенции, образованного слоя и, естественно, в заметно меньшей мере, – массой населения, прежде всего городского (напомню, что во второй половине 1960-х гг. среднее образование стало в СССР всеобщей нормой, а большинство населения – жителями городов того или иного уровня и типа)»

([13], см. также [14]).

Ю. Левада видит постепенный отход советского человека от положения винтика в государственной машине: «Образцовый человек советского времени утверждал себя — не только на плакатах и в кинофильмах — как человек государственный, готовый служить казенной машине, надеющийся на ее заботу и отождествляющий себя с ее символами. В несколько ослабленной форме эта черта была отмечена в исследовании 1989 г. Последующие перемены, как можно судить по последним данным, привели к дальнейшему разгосударствлению и к так называемой «приватизации» человека» ([15], см. также [16]).

«Старая» модель советского человека перестала быть образцом, как пишет Л. Гудков: «Советский человек генетически принадлежит обществу мобилизационного типа. Пережив чистки, коллективизацию, войну и массовые репрессии, острый идеологический кризис в послесталинские годы, он состарился ко времени брежневского застоя, утратив после многих попыток реформировать социализм остатки коммунистической веры, заменив их архаическим национализмом и внешним «православием», скорее магическим, чем евангельским. Хронический дефицит, бедность жизни, скука, сменяющаяся тревогой из-за различных угроз жизни своей или близких, стали причиной того, что этот человек больше всего на свете был озабочен физическим выживанием. К концу 1960-х гг. он уже утратил для молодежи свое значение социального образца («настоящего коммуниста»), стерся ореол романтизма и прекраснодушия. А это указывало, с точки зрения социологии, что этот образец уже не мог воспроизводиться» [17].

Однако это было поспешным выводом. Дальнейшие исследования демонстрируют, что советский человек особо никуда и не уходил. Л. Гудков видит следующие причины воспроизводства советского человека в молодом поколении: «Основные механизмы воспроизводства этого человека обеспечены сохранением базовых институтов тоталитарной системы (даже после всех модификаций или их рекомбинации). Это вертикаль власти, неподконтрольная обществу, зависимый от администрации президента суд, политическая полиция, массовая мобилизационная и призывная армия, лагерная зона, выхолощенные или управляемые выборы, отсутствие самоуправления, псевдопарламент и, наконец, почти не изменившаяся с советских времен массовая школа, воспроизводящая прежние стандарты обучения» (см. также результаты опросов Левада центра [18 — 19].).

То есть государство законсервировало в модели советского человека те черты, которые нужны для выживания этого типа государства, правда, в отличие от советского времени открыв для несогласных пути для эмиграции. И для построения своей жизни молодому человеку приходится как бы идти наверх по старой советской лестнице, поскольку демократические социальные лифты так и не появились.

И в ходе анализа ностальгии по СССР возникает интересный вывод о том, что тот СССР, о котором ностальгируют, на самом деле не настоящий, а искусственно сконструированный сегодня образ. Понятно, что он будет медийным, так как именно медиа конструируют социальную память, особенно для тех, кто не жил в СССР.  А число их становится все больше.

Б. Дубин видит эту ситуацию следующим образом: «С начала нулевых мы, скорее, имеем дело не с реальной картиной советской действительности, опытом повседневной жизни в ней, а с конструированной картиной: СССР — это сильная страна, которую боялись и уважали, которая добивалась значимых во всем мире успехов в науке, технике, образовании, внутри страны все были добры, щедры и гостеприимны. Все это в большой степени элементы мифологии, созданной на контрасте с представлением о 90-х годах как периоде разрухи, когда страна чуть не погибла. Но и этот образ не столько отражение реального опыта 90-х, сколько действие пропагандистской машины уже 2000-х годов, поэтому, кстати, он и укоренен, среди прочего, в сознании молодых людей, которые СССР и в глаза не видели. Иными словами, советское — предмет ностальгии. Но надо помнить, что советское сегодня и чем дальше, тем больше является искусственной конструкцией (оно объединяет, например, сталинизм с православием, пиетет перед государством и иерархией власти с принципами справедливости и равенства)» [20].

Теперь для выживания молодежь должна примерить на себя модель мира старшего поколения, которого уже и нет с ними. И на место тоталитарного государства приходит новое квази-тоталитарное, которое столь же бдительно пытается следить за чужими мыслями, особенно высказываемыми публично.

У Ю. Левады было интересное наблюдение: «Человек наш оказывается на удивление спокойным и покорным. У нас в России не было массовых социальных движений: ни в старое время, ни в советское, ни в так называемое постсоветское. Забастовочные всплески, которые у нас были где-то на исходе 80-х – начале 90-х, происходили в отдельных районах с отдельными профессиями, да и то, как правило, были придуманными сверху. А других-то не было. Люди разорялись, теряли сбережения, теряли собственность – и ничего. Вы знаете, что на днях умер Никита Богословский. Он был музыкант, поэт, пародист, иногда человек весьма едкий. Года три назад попалось мне такое его пародийное четверостишье.

“Над страной холодный ветер веет,

Не хотим веселых песен петь.

И никто на свете не умеет

Лучше нас смиряться и терпеть”» [16].

При этом мы забываем, что в СССР как бы существовала параллельная информационная система государства, состоящая из подслушивания, доносов, стукачей, которая и обеспечивала всю нашу псевдо-стабильность. Стоило спецслужбам сознательно прикрыть глаза и уши, как только тогда появлялись ростки демократии.

Л. Млечин рисует эту мощную схему сбора информации в своей статье по истории стукачества в России: «Большевики превратили страну в полицейское государство, все структуры общества были пронизаны сотрудниками госбезопасности. Они развратили людей, добились того, что приличные, казалось бы, граждане, спасаясь от страха, или за деньги, квартиру, поездки за границу, а то и просто в надежде на благосклонность начальства доносили на родных, соседей и сослуживцев. Спецслужбы имели доверенных лиц, секретных осведомителей и резидентов. Доверенные лица работали без денег, их вербовка не оформлялась. Это были любители, которые сообщали обо всех подозрительных лицах. Секретные осведомители вербовались для слежки за теми, кто подозревался в участии в преступной деятельности. Лучшими осведомителями считались продавцы, официанты, чистильщики обуви, которых в те годы было немало. Им платили деньгами или продуктами. Резидентами служили пенсионеры, бывшие сотрудники правоохранительных органов, которые имели на связи 20–30 осведомителей. Резиденты трудились за зарплату»[16].

Считается, хотя в это трудно поверить, что при Хрущеве объемы этой «информационной работы» понизились. Однако появление на посту председателя КГБ Ю. Андропова, которого мы часто трактуем как предвестника демократии, все вернулось в привычное русло. Правда, тот же Андропов в этом своем качестве разъяснял, что они наказывают не за инакомыслие, а за  инакоделание. Но, видимо, ему просто не хотелось выглядеть ужасным в глазах своего собеседника.

Когда молодежная модель мира переносилась на всю страну, это было управлением эмоциями. И это самый важный аспект управления. Рационально победить эмоции невозможно. Поздний Советский Союз был рационален, поэтому его пропаганду легко победила западная эмоциональная пропаганда. Джинсы с их западным флером или жевательная резинка оказались сильнее любого трижды правильного доклада. Это не приходило в голову М. Суслову и его сотоварищам. Они были вооружены цитатами классиков марксизма-ленинизма, но условные джинсы, жвачки, фильмы оказались сильнее, И материальное победило идеальное, а точнее, одно идеальное было заменено другим. Так сознание избавилось от диссонанса, теперь и идеальное, и материальное происходили из одного источника.

Литература

1. Nova A. Here’s why millions of millennials are not homeowners // www.cnbc.com/2018/07/09/these-are-the-reasons-why-millions-of-millennials-cant-buy-houses.html
2. Кордонский С. «Триста с лишним лет — сплошная модернизация, а страна остается такой же» // www.znak.com/2018-11-12/simon_kordonskiy_o_propasti_mezhdu_falshivoy_gosstatistikoy_i_realnoy_zhiznyu_rossiyan
3. Кордонский С. Доживет ли страна с такой сословной структурой, я не знаю // www.znak.com/2018-01-18/sociolog_simon_kordonskiy_o_voyne_sosloviy_v_rossii
4. Ефремов М. «Я дурак, мне можно».Интервью // newtimes.ru/articles/detail/172427
5. Эти странные семидесятые, или потеря невинности

// itexts.net/avtor-avtorov-kollektiv/119793-eti-strannye-semidesyatye-ili-poterya-nevinnosti-avtorov-kollektiv/read/page-1.html

6. Невзоровские среды // echo.msk.ru/programs/nevsredy/2305987-echo/
7. Жижек С. Счастье? — Спасибо, нет! // knife.media/happiness-no-thanks/
8. Макаренко Б. Разномыслие — не ересь, а путь к развитию // www.ng.ru/stsenarii/2018-10-22/13_7337_raznomysl.html
9. Фирсов Б.М. Разномыслие в СССР. 1940 — 1960-е годы. История, теория, практика. — СПб., 2008
10. Разномыслие в СССР и России (1945-2008) // www.polit.ru/article/2009/03/06/raznomysl/
11. Час книги. Борис Фирсов и Дмитрий Травин говорят в гостях у Виктора Резункова о разномыслии в СССР и России // www.svoboda.org/a/2270369.html
12. Стахов Д. Невинность не вернуть // polit.ru/article/2010/09/03/stakhseven/
13. Дубин Б.В. Позднесоветское общество в социологических разработках Юрия Левады 1970-х годов // ecsocman.hse.ru/data/2012/09/25/1251346498/%D0%94%D1%83%D0%B1%D0%B8%D0%BD.pdf
14. Яковенко И. Советская пропаганда: чудеса эффективности и загадочная смерть // newsua.one/istoriya/sovetskaya-propaganda-chudesa-effektivnosti-i-zagadochnaya-smert.html
15. Левада Ю. «Человек советский» пять лет спустя: 1989—1994 (предварительные итоги сравнительного исследования) // ecsocman.hse.ru/data/517/678/1219/034_levada.pdf
16. Левада Ю. Человек советский // polit.ru/article/2004/04/15/levada/
17. Гудков Л. Повесть о советском человеке // www.vedomosti.ru/opinion/articles/2016/12/28/671519-povest-o-sovetskom
18. Ностальгия по СССР // www.levada.ru/2017/12/25/nostalgiya-po-sssr/
19. Пипия К. Отцы как дети и дети как отцы // www.levada.ru/2018/09/26/ottsy-kak-deti-i-deti-kak-ottsy/
20. Дубин Б. Другая такая же страна. Интервью // www.levada.ru/2013/09/02/drugaya-takaya-zhe-strana/
21. Млечин Л. Донос с пристрастием. История советского стукачества к 100-летию Павлика Морозова // www.novayagazeta.ru/articles/2018/11/14/78583-stradaem-ot-nedonositelstva-pavlik-morozov-neschastnyy-malchik-ubityy-vmeste-s-bratom-pri-nevyyasnennyh-obstoyatelstvah-i-posle-smerti-dolzhen-byl-sluzhit-sovetskoy-vlasti»